"Право войны" и некоторые аспекты традиционной военной культуры адыгов (черкесов)

Среди современных культурологов есть такие, которые выдвигают тезис: культура возникает там, где люди вступают в отношения, отличные от состояния войны, что война и культура - понятия несовместимые.

Можно ли согласиться с подобным утверждением? Если говорить о сегодняшнем дне, когда человечество пришло к единству в неприятии войны как формы взаимоотношений людей, наций, государств, то, пожалуй, можно.

Но всегда ли было так? Ведь сами войны, как показывает история, были не всегда и появились на определенном этапе развития человечества. В то же время был такой период, когда у целых народов и обществ война, в силу особых исторических условий, стала тем фоном, на котором долгое время протекала их жизнь и для которых война стала ценностью на уровне общественных отношений. Возникло много нравственных, этикетных и других норм, регулирующих положение человека на войне. Можно даже говорить о появлении такого понятия как "культура войны".

Понятие "культура войны" мы считаем возможным отнести и к черкесам, которые выработали свою систему нравственных и этических норм, регулирующих взаимоотношения людей во время войны.

При рассмотрении данной проблемы необходимо учитывать, что речь идет о норме, сложившейся и освященной в этническом сознании как правильная модель, следование которой одобрялось и поощрялось. Однако это не означало, что правила соблюдались постоянно и всеми. Тем не менее, большинство их соблюдало, а несоблюдение воспринималось как нарушение этой модели и не поощрялось. Даже во время Русско-Кавказской войны черкесы, в ущерб себе, стремились быть верными тому духу рыцарской чести, который, по словам А.Г. Кешева, "жил в их крови и отражался в их действиях".

Русский офицер И. Дроздов, очевидец и участник войны на Западном Кавказе, писал: "Рыцарский образ ведения войны, постоянно открытые встречи, сбор большими массами - ускорили окончание войны. Если бы способный руководитель в состоянии был растолковать горцам их бессилие и, вооружаясь им, из-за угла встречать наступление русских отрядов, то, вероятно, война не окончилась бы так быстро".

Русско-Кавказская война, в силу ее специфики, внесла, без сомнения, определенные корректировки в отношении черкесов к традиционным установкам, правилам ведения войны. На это указывал, в частности, дореволюционный адыгский просветитель А.Г. Кешев: "Не говоря уже о том, что немногочисленные, разъединенные вечною враждою племена не могли не чувствовать слишком живо громадной разницы в собственных ничтожных средствах к защите с подавляющим превосходством и неистощимыми средствами противника, - самый способ ведения войны, принявший с самого начала партизанский характер, не разбиравший средств к достижению предположенной цели, извратив рыцарские понятия древнего черкесского наездничества, заставил адыгские племена употреблять в видах самосохранения и возмездия много таких уловок, которые не вытекали вовсе из духа народа и считались бы им при других обстоятельствах унизительными для чести наездника".

В нашем исследовании мы не будем брать в расчет последнее обстоятельство и будем говорить о традиционных нормах, правилах ведения войны, сформировавшихся у черкесов задолго до начала Русско-Кавказской войны, без учета тех трансформаций, которые были ее следствием.

Говоря о правилах ведения войны, необходимо учитывать, что они имели свою специфику в зависимости от следующих факторов:
правила, действовавшие во время войн и связанных с ними открытых сражений;
правила, действовавшие во время набегов;
правила, действовавшие во время междоусобных войн внутри черкесского этноса;
правила, действовавшие во время войны с чужим (не черкесским) народом.

Начало войны, согласно фольклорным данным, в старину сопровождалось ее объявлением. При этом в рамках наглядной дипломатии использовался коммуникативно значимый предмет: противнику отправлялась сломанная стрела - знак объявленной войны.

Согласно обычаям, жизнь и личная неприкосновенность послов и парламентеров была обязательна. "Послов убивать не в обычае", - говорили черкесы.

В рамках наглядной дипломатии, по данным Р.Б. Унароковой, использовался комплекс коммуникативно значимого предмета и операций с ним. Им пользовались во время военных походов для решения конфликтных ситуаций. Желающий начать переговоры спешивался с коня, спутывал его определенным способом, после чего становился лицом к врагу. Последний должен был "прочитать" его действия и принять предложение вступить в переговоры.

В старые времена, как повествуют предания, у воюющих черкесов был такой великодушный обычай: днем воевали, а вечером предводители противников шли друг к другу в гости, устраивали пир в честь друг друга, вели переговоры, не боясь вероломства.

Если во время войн и открытых сражений бегство считалось позором, то во время набегов оно рассматривалось иначе. К.О. Сталь писал: "Бегство во время боя не считается у черкесов стыдом, лишь бы... они, заняв удобную позицию, опять начали драться. Зато считается постыдным, если партия застигнута врасплох, если отдала без боя добычу, если у нее отбили лошадей и если, вступив в дело, партия не вынесла из боя тел своих убитых".

Бросить добычу и уйти без боя, в целях спасения жизни, считалось большим позором и проявлением трусости. Хан-Гирей писал: "Небольшие партии воинов скрытно пробираются, быстро нападают и быстро скрываются, и, в случае погони за ними, сражаются отчаянно, и тела убитых товарищей с удивительною решительностью уносят с собою; и здесь, как и в больших действиях, защищая тело убитого товарища, целые партии погибают; они, убив своих лошадей и из них сделав батареи, продают жизнь дорого. Примеры подобных отчаянных подвигов нередки, и черкесы это все делают из жажды к славе храброго воина и боясь названия труса, а не из жадности к добыче, которую им, конечно, не принесет смерть".

Добыча для черкесов не являлась самоцелью, а была лишь знаком, символом воинской доблести. Особенно это было характерно для эпохи средневековья, на которую приходится расцвет черкесского наездничества. Если во времена Хан-Гирея (XIX в.) считалось зазорным без боя бросать добычу, то в эпоху Андемиркана (XVI в.) и других героев средневекового эпоса было зазорным без боя приобретать добычу. Наездники стремились не просто захватывать добычу и уйти с ней (например, угнать табун лошадей), но искали еще при этом возможности военного столкновения.

Среди правил, действовавших во время войны, были такие, которые черкесы строго соблюдали между собой и менее строго в отношении других народов. К числу таких правил, по сведениям Н.Ф. Грабовского, относится запрет поджога жилищ и посевов. Он писал по этому поводу, "что самым предосудительным преступлением в полном значении этого слова и по понятиям кабардинцев считается поджог. Таким же преступлением считается поджечь что-либо у своих врагов и особенно сжечь хлеб".

Было только одно исключение из этого правила, о котором сообщает Хан-Гирей: "Заметим, что тот, у кого жена увезена другим, имеет право жечь дом похитителя и целую деревню, где он пребывает, но без этого случая жечь строения, хотя бы они принадлежали и заклятому врагу, почитается постыдным поступком".

Так как жилище считалось у черкесов священным и неприкосновенным, у них существовал также запрет на убийство в доме. Об этом свидетельствует до сих пор бытующее у старших выражение: "Черкесский обычай не велит убивать человека в доме".

Так, в песне о сыновьях Куденета, сложенной по поводу реального исторического события, имевшего место в 1846 году, рассказывается о набеге группы кабардинцев на кочевье ногайского хана. Когда ногайский хан отказался выдать все, что требовали кабардинцы, предводитель партии Магомет Куденетов убил его, но перед этим вывел из юрты.

Магомет Криворукий, разгневавшись,
Ногайского хана старого из дома выводит,
За юрту его заводит и
Барана, на убой подаренного, режет.

Среди других правил, соблюдаемых на войне, и норм, связанных с этим, русские офицеры, участвовавшие в войне с горцами, отмечали, что очень редко удавалось брать черкесов в плен.

И. Бларамберг писал о черкесах: "...когда они видят, что окружены, они сражаются отчаянно, дорого отдавая свою жизнь, и никогда не сдаются в плен".

В то же время при опасности попасть в плен они никогда не прибегали к самоубийству, так как у черкесов традиционно было отрицательное отношение к самоубийству.

К.О. Сталь сообщал о черкесах: "Сдаться военнопленным есть верх бесславия и потому никогда не случалось, чтобы вооруженный воин отдался в плен. Потеряв лошадь, он будет сражаться до последней возможности и с таким ожесточением, что заставит наконец убить себя".

Большим позором считалась потеря оружия: "Смерть наездника в бою - плач в его доме, а потеря оружия - плач в целом народе" - гласила черкесская пословица.

Если наездник погибал, товарищи должны были не допустить, чтобы противник завладел его доспехами. Поэтому во время войны часто завязывались отдельные сражения между теми, кто хотел снять доспехи с убитого воина, и теми, кто старался не допустить этого.

В безвыходных ситуациях, чтобы оружие не досталось врагам, черкесы приводили его в негодность: "Видя отрезанными все пути к спасению, - свидетельствовал Ф.Ф. Торнау, - они убивали своих лошадей, за телами их залегали с винтовкой на присошке и отстреливались, пока было возможно; выпустив последний заряд, ломали ружья и шашки и встречали смерть с кинжалом в руках, зная, что с этим оружием их нельзя схватить живыми". Черкесские военные обычаи не допускали, чтобы тела погибших в сражении товарищей оставались в руках врагов.

Д.А. Лонгворт по этому поводу писал: "В характере черкесов нет, пожалуй, черты, более заслуживающей восхищения, чем их забота о павших - о бедных останках мертвого, который уже не может чувствовать этой заботы. Если кто-либо из их соотечественников пал в бою, множество черкесов несется к тому месту, чтобы вынести его тело, и героическая битва, которая затем следует, - явление такое же частое в сражениях черкесов, как и в старые времена на равнине у Трои, - зачастую влечет за собой ужасающие последствия...".

С уважением и заботой черкесы относились и к телам погибших врагов. Если не было возможности вернуть тело родственникам убитого, считалось благородным поступком предать его земле со всеми необходимыми условностями. Во время войн черкесов с другими народами последние нередко требовали выкуп за тела погибших, если таковые оставались в их руках. "Тела погибших на войне выкупаются, - сообщает Ф.Д. Монпере, - этим занимаются посланцы, которые приезжают обсуждать сумму выкупа за погибшего, предлагая в обмен быков, лошадей и другие предметы: здесь можно вспомнить Гомера, который описывает сцену выкупа тела Гектора". Во время междоусобных войн и столкновений среди самих черкесов, тела погибших враждующие стороны не удерживали и возвращали беспрепятственно.

Хотя жизнь сделала черкесов чрезвычайно воинственными, они не стали из-за этого жестоким или кровожадным народом. Это отразилось и на их образе ведения войны. Т. Лапинский, три года живший среди черкесов и воевавший на их стороне, отмечал: "Адыг по натуре храбр, решителен, но не любит бесполезно проливать кровь и не жесток". У них, по его свидетельству, "изувечение трупов, отрезание голов, ушей, рук, ног, убийства невооруженных, гнусности над женщинами, которыми... сопровождается война, совсем неизвестны".

Сдавшиеся во время боя в плен пользовались у черкесов безусловной неприкосновенностью. Особые знаки внимания уделялись пленницам - их нельзя было вести пешком. Если среди пленных оказывались женщины, их везли только верхом, посадив сзади себя на круп коня.

Во время боя считалось зазорным нападать на безоружного или раненого, не могущего оказать сопротивление человека. Даже если кто-то и позволял себе подобное, его сравнивали с женщиной, говорили, что он не мужчина.

Даже во время ожесточенной столетней Русско-Кавказской войны отклонения от традиционных установок со стороны черкесов носили исключительный характер и явились, по существу, репрессалиями. На юридическом языке термин "репрессалии" означает нарушение норм права войны в ответ на нарушение этих норм противником с целью пресечения данного нарушения. Таким образом, репрессалии включают в себя предупреждение и давление на противника в форме ответной акции с тем, чтобы принудить его отказаться от дальнейших противоправовых актов ведения войны и действовать в соответствии с правом войны".

Один такой чрезвычайный случай имел место в 1840 году, когда черкесы взяли штурмом форт Лазарев на черноморском побережье. Незадолго до этого военный начальник форта Лазарев приказал высечь двух пленных черкесов. "Это вызвало такое у черкесов негодование, что...в отместку за сечение вольных горцев черкесы изрубили двух пленных русских офицеров...", - сообщает русский военный историк Ф. Щербина.

Если бы пленных просто убили, это не вызвало бы такого возмущения, так как по понятиям черкесов лучше убить человека, чем покушаться на его достоинство и честь. Пытки, телесные наказания, унизительное, оскорбительное отношение - все, что является покушением на человеческое достоинство, черкесы исключили из практики своих внутренних общественных отношений. Более того, они считали недостойным применение этих методов по отношению и к своим врагам.

Черкесское общество по своему характеру являлось обществом традиционалистского типа. Несмотря на довольно развитые классовые (феодальные) отношения жизнь здесь основывалась не на государственных институтах и законах, а на традициях, обычаях и нравственных принципах, система которых в совокупности называлась адыгэ хабээ, т.е. черкесский обычай. Одним из краеугольных камней этой системы являлось такое понятие как "напэ" - лицо, совесть, честь. Поэтому у черкесов не было ни тюрем, ни телесных наказаний, ни пыток. Вместо них использовалась система штрафов и, как крайняя мера, смертная казнь или изгнание из общества. Но самым страшным наказанием в обществе, где традиции и общественное мнение имели определяющее значение, было "потерять лицо", а значит и уважение общества. Здесь ни материальное благосостояние, ни высокое социальное происхождение сами по себе не обеспечивали значимого общественного положения. Его достижение было возможно при условии соблюдения принципов морально-правового кодекса "адыгэ хабээ". Их нарушение вело, как говорили черкесы, "к потере лица" (напэтех), что считалось страшнее смерти. "Больше смерти опасайся позора" - гласит адыгская пословица. Видимо с этим связано жесткое требование адыгских военных обычаев - никогда не сдаваться в плен. Смерть в бою избавляла от опасности лишиться чести и унизительного, оскорбительного отношения со стороны победителей. Рассчитывать на милость и благородство противника, рискуя своей честью, адыгские воины не могли.

Многие авторы, путешественники, описывающие военный быт Черкесии, находили в нем много общего с военным бытом, особенностями ведения войны в Древней Греции времен Гомера или же с рыцарской системой раннефеодальных государств Европы. Действительно, военное искусство, особенности ведения войны черкесами в XVIII-XIX веках содержали в себе много архаичных элементов. Та же черкесская конница, хотя и была блестящим воинским формированием, тем не менее принадлежала к уходящему с исторической сцены военному искусству феодальной эпохи. Хан-Гирей писал по этому поводу: "Народ, живущий в вечной войне, казалось бы должен сделаться большим знатоком в военном искусстве, однако черкесы, на войне взросшие и войною же воспитанные, лишь сделались неподражаемо воинственными, проворными, ловкими, терпеливыми и отважными, но вовсе или мало приобрели познания в военном деле".

Когда Хан-Гирей говорит, что черкесы "мало приобрели познания в военном деле", то он подразумевает прежде всего современное ему буржуазное военное искусство России, с его превосходством тактических и стратегических приемов, использование артиллерии и железной дисциплиной. Всего этого не могло быть в Черкесии с господствующими здесь феодальными отношениями. От социально-экономической структуры общества, как известно, зависит и военная структура, особенности военной тактики и стратегии. В таком обществе эталоном воина оставалась не столько дисциплинированность, сколько романтическая рыцарская удаль. Эту особенность отмечал и Хан-Гирей, указывая, что "в минуту сражений исчезают все распоряжения в войске черкесском: кто хочет, тот дерется, приказания старшины уже не действуют, а увещаниям их покорствуют только дворяне. Этому главнейшей причиной служит предрассудок, будто бы славнее сражаться лично и оказывать храбрость, нежели, распоряжаясь, содействовать существеннее успеху".

Воины во время битвы старались превзойти друг друга в храбрости. Этот мотив часто повторяется в историко-героических песнях. "В памятный день этой битвы соперничают друг с другом в храбрости двое Шабляевых", - поется в черкесской песне, посвященной нападению натухаевцев на русскую крепость. Во время битвы знатные воины не только соперничали между собой в проявлении удали, но и старались найти себе на поле битвы более достойных соперников. Как повествует эпос, легендарный Андемиркан "вступив в битву, выбирал заметные тавры". В другом черкесском предании о герое сообщается, что "он укладывал метким выстрелом выделившихся из сильного войска наездников".

Каждый знатный воин думал не только о красоте своего подвига, но и о достойной смерти. Поэтому для него не безразлично, от чьей руки он погибнет; желательно, чтобы это был такой же храбрый, достойный рыцарь.

Герой старинной историко-героической песни XVI века Ешаноко Озырмес перед смертью вспомнил слова, сказанные им матери: "В те поры как меня доканают, такой же герой, как я, мне подушкою будет". Действительно, когда к смертельно раненому Озырмесу подбежал знатный кумыкский воин, чтобы прикончить его, находчивый Озырмес неожиданным вопросом отвлек внимание врага, вытащил лук из-под бедра и выстрелом из него убил противника, подтащил труп к себе, подложил под голову и умер.

Из под бедра своего стрелу (Озырмес) вытащил,
Тетиву свою натянул,
На грудь ему угодил,
Свалил его (врага) с крупа лошади
Притянул его к себе руками
Себе подобного нарта подложив под голову,
Сошел с белого света
Ешаноко Озырмес.

Очень часто представители черкесской знати гибли во время рыцарских поединков. В основе их лежали два основных мотива: жажда славы и желание первенствовать во всем, прежде всего в проявлении рыцарской отваги и ловкости. Такие поединки были призваны решить спор известных наездников: кому из них принадлежит первенство в ловкости и храбрости.

Другой мотив, часто являвшийся причиной дуэлей в среде дворянства, - вопросы чести. Такие дуэли заканчивались, как правило, неминуемой смертью одного из противников, потому что победитель в любом случае мог поступить с побежденным, как с убитым, т.е. снять с него оружие и доспехи. Подобное обстоятельство для побежденного было связано с таким бесчестьем, что он предпочитал верную смерть. По черкесским обычаям, отнятие у человека оружия равносильно лишению чести. Щепетильность в вопросах чести, сильно развитое чувство личного достоинства и развитый этикет служили причиной конфликтов в среде элиты. С. Броневский сообщает: "Кабардинцы всегда наблюдают в обращении между собою вежливость чинопочитанием соразмеряемую; сколь ни пылки в страстях своих в самом жару споров, происходящих в народных собраниях, они крепятся до поры в пределах благопристойности, пока не дойдет дело до угроз, за коими следующие ругательства нередко развязывают руки вместе с языками. Черкесы грубых и ругательных слов не терпят; в противном случае Князья и Уздени равных себе вызывают на поединок, а незнатного человека нижней степени или простолюдина убивают на месте".

Возможно рыцарские поединки имели под собой древние архаические корни, уходящие в эпоху первобытного общества. В то время, в период межплеменных войн, больше всех подвергались опасности быть убитыми лучшие представители той или иной племенной группы (как правило, вожди, знатные воины). В представлении людей той эпохи, убийца "мог овладеть не только силой, но и личностными чертами, признаками жертвы, в известном смысле превратиться в убитого, чтобы избежать мести с его стороны, ибо самому себе он не станет вредить".

Возможно, с этой мотивацией связан и обычай снимать доспехи и оружие с убитых в поединке воинов. С этой точки зрения становится понятным глубокий смысл поведения героев "Илиады" Гомера, когда древнегреческий воин обряжается в одежды повергнутого врага, или же феодальный обычай пользоваться оружием убитого неприятеля.

До начала XVIII века у кабардинцев бытовал и другой, связанный с поединками, обычай, а именно - отрубания головы. Согласно фольклорным данным, головы отрубали не всем, этого удостаивались знатные рыцари после смерти, наступившей в результате поединка. По обычаю голову убитого врага привозили с собой, привязав ее за "ачэ" (пучок волос на макушке головы) к путлищу седла. Обычай отращивания "ачэ" исчез вместе с обычаем отрубания головы в начале XVIII века, с утверждением у кабардинцев ислама. По преданию, инициатором отмены этого обычая, воспринимавшегося к тому времени самими кабардинцами как "варварский", принадлежал известному политическому деятелю, философу и народному мудрецу Жабаги Казаноко.

У некоторых групп причерноморских черкесов, а также у садзов обычай этот был распространен и в первой половине XIX века. У абхазов мотивация этого обычая была следующая: если голову убитого врага принести с собой и закопать так, чтобы никто не знал места захоронения, то душа убитого, по их представлениям, не могла мстить убийце.

Обычай отрубания головы бытовал в свое время у многих народов и носил в основном ритуальный характер. Так, у тлингитов "встречалась вера в то, что в особое небесное царство попадают души тех, чьи головы были отрезаны врагом. Такая смерть была престижной и, как правило, по изложенным выше причинам постигала только знатных людей".

Черкесы придавали большое значение самому моменту смерти: каждый воин стремился встретить ее так, чтобы вызвать похвалу окружающих. Позором считалось, например, быть раненым или убитым в спину. Такая смерть, по мнению черкесов, не могла считаться геройской. Поэтому распространенный мотив адыгских историко-героических песен - дать убить себя, повернувшись лицом к врагу. В одной из них о погибшем герое сообщается:

Повернулся лицом и дал себя убить
Из Нартыжевых ваш Хаджи золотой
На скакуне Есенеевской породы чей труп привезли
Это Нартыжевых ваш Хаджи маленький.

Определенное различие делалось между убитыми огнестрельным и холодным оружием. В этом плане представляют интерес воспоминания одного из участников Русско-Кавказской войны Н.И. Лорера, сосланного после подавления восстания декабристов на Западный Кавказ. "Раз мы были у палатки Раевского, когда к нему привели горского князя, приехавшего просить о выдаче тел убитых горцев", - вспоминал Н.И. Лорер. Когда Раевский приказал выдать князю просимые тела соотечественников, лежавшие в куче, как дрова, Н.И. Лорер обратил внимание на одну странность в поведении горцев, грузивших трупы черкесских воинов. Горцы отобрали тела убитых пулями: смерть от штыка они считают бесчестною, недостойной в виду бытовавшего мнения, что воин-черкес не имел морального права проигрывать в равном бою, и поскольку пулей можно было убить любого, даже самого храброго воина, постольку такого не осуждали.

На поведение воинов во время сражений большое влияние оказывали такие особенности черкесского менталитета, как острое желание общественного признания и сильно развитый индивидуализм. Об этом выразительно сказал в беседе с Хан-Гиреем известный шапсугский дворянин, неоднократно упоминаемый в русских исторических источниках, Бесленей Абат: "А знаешь ли, наши черкесы, ей богу, храбрее всех народов на свете и безрассуднее; никто их не посылает на войну противу их воли, а сами они спешат навстречу опасности, сражаются, умирают добровольно! Ранят ли их - нет награды; убьют - их семейство никто не призрит; за все, если скажут "храбрый", вот и награда для них! За это одно слово они идут навстречу верной гибели! У других народов совсем не то: там велят, там поневоле идут на войну; награды же так велики, что и трус сделается на время храбрым...".

Анализируя философию черкесского удальства, Б.Х. Бгажноков высказывает мнение, что в основе его лежит взгляд на бой как на спектакль. "Существовал даже институт профессиональных наблюдателей за ходом подобных спектаклей. Это были народные и придворные музыканты, стихотворцы, певцы - джегуако. Без их участия не проходило ни одно сколько-нибудь значительное сражение. Черкесский воин ощущал себя актером. Но играл он не столько перед своими соратниками и даже не столько перед народными певцами, сколько через посредство последних - перед обществом, перед своей референтной группой. Вдохновение, торжество, упоение - такова доминанта сознания, актуальная на период битвы. Не случайно французский дипломат А. Григорьянц один из разделов очерка о традиционной культуре адыгов назвал "Разбой есть праздник".

Действительно, черкесы относились к сражениям как к празднику, торжественному акту и готовились к ним соответственно. По словам Хан-Гирея, "черкесы в день сражения одеваются в самые лучшие одежды, которые вместе с блестящими их шлемами, кольчугами, стрелами и богатыми конскими сбруями представляют прекрасный, разнообразный и величественный вид, которым отборное их воинство отличается".

Некоторые воины выделялись из общей массы тем, что облачались во все белое. Эти всадники демонстрировали особое искусство во время сражения. Только кровь, но не грязь с поля битвы, могла запятнать их белые черкески. Во все белое, во время сражений, одевались также воины, решившие покончить счеты с жизнью. Причины тому могли быть разные, например, смерть любимого человека. Так как самоубийство традиционно осуждалось черкесами, эти люди искали смерти в бою, бросаясь в самую гущу сражений и демонстрируя полное пренебрежение к смерти.

Перед началом сражения народные певцы - джегуако занимали места, возвышающиеся над местностью, где должна была произойти битва. Наблюдая с высоты за ходом сражения, они отражали его затем в своих песнях. Т. Лапинский, ставший очевидцем одного из таких сражений, приводит следующее свидетельство: "Я видел весною 1857 года во время сильной перестрелки на реке Адагум, как один такой бард влез на дерево, откуда он далеко раздающимся голосом воспевал храбрых и называл по именам боязливых. Адыг больше всего на свете боится быть прозванным трусом в национальных песнях - в этом случае он погиб: ни одна девушка не захочет быть его женой, ни один друг не подаст ему руки, он становится посмешищем в стране. Присутствие популярного барда во время битвы - лучшее побуждение для молодых людей показать свою храбрость".

Жырчаго Гиса, участник двух войн, выразил свое мнение о природе мужества следующим образом: "Как я понимаю, мужество вытекает из чувства стыда? Если даже я боюсь и желал бы покинуть сражение, я постесняюсь оставить своих товарищей. Поэтому я говорю: мужество происходит из стыда". Если развить эту мысль, то можно сказать, что мужество происходит из чувства страха. Адыги говорят: "Тот, кто не знает страха, не имеет и стыда". Боясь позора, человек преодолевает естественное чувство страха и тем самым становится способным проявить мужество.

Находясь в обществе, в котором храбрость прославляется и поощряется, а трусость порицается и наказывается, человек строит свое поведение в расчете на норму, которая принята в этом обществе, в его социальной среде. Здесь он становится в некотором смысле "актером", играющим перед своей социальной группой и обществом.

Подобная мотивация, по свидетельству итальянского исследователя Ф. Кардини, была характерна и для поведения европейского средневекового рыцарства: "Все их действия публичны, - пишет он, - поэтому зависят от публики и не определяются индивидуальными намерениями и склонностями, а ориентированы на норму, принятую в соответствующей социальной среде. Поведение рыцаря строится в расчете на зрителей, он исходит из требований, предъявляемых ему заданной ролью: предпочтет попасть в плен, но не будет спешить, покидая поле битвы, дабы никто не заподозрил его в трусости".

В этом отношении интерес представляет аналогичная мотивация поведения черкесских рыцарей средневековья. Героя кабардинского эпоса Ешаноко Озырмеса волнует прежде всего оценка действий даже не своей, а чужой группы. Согласно преданию, во время одного из своих набегов в Дагестан, Озырмес захватил добычу и, оторвавшись от погони, возвращался в Кабарду. Но вдруг он неожиданно поворачивает, возвращается и затевает новое сражение, во время которого погибает.

Бегом если буду возвращаться,
долю стыда мне дадут , - сказал Ешаноков,
вернулся и жестокое сражение начал.

Черкесское дворянство, девизом которого было "честь и война", выработало свой рыцарский моральный кодекс, так называемый "уэркъ хабзэ" ("уэркъ" - рыцарь, дворянин; "хабзэ" - кодекс обычно-правовых, этикетных норм). Многие его положения, несомненно, вытекают из военного образа жизни и связанных с ним норм поведения. В качестве примера, аналогии культурной морали, связанной с войной, можно привести средневековый японский кодекс чести самурая "Буси-до" ("Путь воина"), с которым "уэркъ хабзэ" имеет некоторые параллели.

Неотъемлемой частью рыцарского образа жизни, как уже отмечалось выше, были поединки являющиеся следствием возникающих в среде высших сословий конфликтов, касающихся чести, а также неустанного соперничества в среде элиты. Однако это "соперничество не нарушало солидарности элиты как таковой, солидарности, распространявшейся на врагов, принадлежащих к элите".

Черкесское понятие дворянской вражды предполагало взаимное уважение противников с соблюдением всех этикетных норм. В этой связи примечательно предание, записанное профессором Джамалдином Коковым со слов знатока адыгского фольклора Гукемуха Абубекира Махмудовича: "Князья Атажукин и Коноков были во вражде. Ближайшая встреча должна была кровью определить сильнейшего и правого. К тому времени Коноков, будучи хаджретом, "переселенцем", жил на Кубани. Как-то Атажукину в один из походов довелось быть со своими спутниками во владениях Конокова и пожелал он об этом известить хозяина, чтобы не упустить случай помериться силой. Коноков не замедлил со своим отрядом выехать навстречу Атажукину. Впереди всех с ружьем в руках на неоседланном коне мчался юноша, сын Конокова. Указав на стремительно приближающегося к князю Атажукину мальчика, слуга последнего, отличный стрелок, навел винтовку на него. Но Атажукин не велел стрелять, дабы не смешивать "кровь и молоко". Между тем, тот подоспел и выстрелил в князя. В завязавшейся битве погибли и князь Атажукин и двое сыновей Конокова. Трупы их были доставлены в аул Конокова. В кунацкой тела молодых княжичей положили на почетном месте, а убитого князя Атажукина - близко от входа.

Зайдя туда, княгиня Конокова без слез погладила по голове своих сыновей и сказала: "Вы достойно умерли, дети мои, не зря отдали свои молодые жизни". Повернувшись к трупу Атажукина, она добавила: "А князя перенесите на почетное место. Ведь он же гость здесь".

Славу рыцарю приносила не только победа, но и поведение в бою. Мотивация поведения включала уважение к противнику, собственное достоинство, гуманность, причем предполагалось, что противник ответит тем же самым. Весь этот комплекс предполагал предоставление сопернику по возможности равных шансов.

Например, если во время боя один рыцарь терял лошадь, то другой тоже должен был спешиться. Убитого соперника уорк должен был положить на спину, укрыть буркой и сообщить его местонахождение родственникам убитого. Если это невозможно было сделать, его тело следовало предать земле.

Жажда подвигов, неуемное желание первенствовать часто возбуждали ревнивое отношение к подвигам и славе других рыцарей. Чужая слава не давала покоя черкесскому воину и часто становилась источником кровной вражды и поединков.

Хан-Гирей по этому поводу писал: "...прекрасные стремления к прославлению? заставляют черкесов делать с истинным самоотвержением добро и защищать невинность. Но эта благородная черта, к сожалению, часто обезображивается, так сказать, косвенными понятиями черкесов о славе: они ... проливают потоки крови, подвергают свою жизнь опасности, и все это лишь для приобретения воинственной славы, не приносящей никакой пользы отечеству, отвергаемой богом и законами человечества".

Именно слава погубила Андемыркана, как и многих других известных в истории Черкесии личностей. Так, например, в родословной кабардинских князей XVII века о смерти сына князя Темрюка Идарова сообщается: "А Мамстрюк добр был собою гораздо и дороден, и боялись ево многие в Кабарде, в зависти ево и убили".

Как только, образно выражаясь, "на сцене" появлялась яркая личность, выдающаяся своими качествами, у нее тут же возникало множество врагов, стремящихся оспорить известность. Поэтому черкесы считали, что у достойного мужчины должно быть много врагов. При этом у достойного человека должны быть достойные враги. Если перефразировать известную поговорку, то черкесы подходили к оценке личности человека по принципу: "Скажи мне, кто твой враг, я скажу тебе, кто ты" или же, выражаясь словами Ф. Ницше; "Вы должны гордиться врагами: тогда успехи их будут и вашими".

Так, герой преданий кабардинский князь Алиджуко сын Шолоха во время странствий по черкесским землям всегда после приветствия задавал один вопрос: "В вашей земле есть кто, если дружить, чтобы достойным другом был, если враждовать, чтобы достойный врагом был?".

Вражда по понятиям черкесов носила элитарный, сословный характер. Официально враждовать могут люди одинакового социального происхождения. Любопытное обстоятельство приводится в кабардинском предании, записанном адыгским просветителем К. Атажукиным: когда князь узнал о любовной связи своей жены с его подвластным табунщиком, то решил обоих наказать. При этом другой князь, его друг, сделал ему замечание "соглашаясь с тем, чтобы жена... была наказана, решительно отверг, чтобы любовнику ее было сделано какое бы то ни было насилие, так как это могло означать, будто человек такого низкого происхождения может оскорбить его...".

Соответственно, по понятиям черкесов, дуэли или поединки могли происходить только между людьми равного социального статуса. Дворянин не мог вызвать на поединок князя, а крестьянин - дворянина. В таких случаях, для защиты своей чести, обиженная сторона имела право обратиться в третейский суд. Поединки обычно проходили без свидетелей, в поле, около какого-нибудь кургана. Как сообщается в старинной кабардинской песне "Сетования Боры Могучего", однажды какой-то незнакомец вызвал старого дворянина Бору из дому и назначил ему "встречу на кургане".

Бора старый злой, - говоря
Вызывает меня кто-то,
Кто бы ни вызывал - всегда выхожу
Встречу на кургане мне назначает.

В нартском эпосе поверженный наземь Сосруко, обращаясь за отсрочкой к Тотрешу, говорил: "Харама-курган - место нашей встречи...".

Согласно фольклорным данным, черкесам были известны несколько видов поединков. Обычно дворяне предпочитали драться верхом и спешивались только в том случае, если по причине полученных ран не могли держаться в седле. Поединок проходил следующим образом: противники скакали верхом навстречу друг к другу, делали при сближении по одному выстрелу из ружей и, в случае промаха, начинали рубиться шашками.

Известен и другой способ проведения поединка: на земле расстилали бурку и становились на разные ее концы. Поединок проходил на кинжалах, при этом нельзя было колоть, а нужно было только рубить. В случае, если один из противников сходил с бурки, то другой имел право его заколоть. Тот, кто отказывался принять вызов, тем самым признавал себя побежденным и с ним могли поступить как с "убитым", т.е. отобрать у него лошадь и оружие.

Надо заметить, что оружие у черкесов само по себе являлось объектом почитания, и многие правила этикета были порождены обычаем ношения оружия. Например, каждый уорк должен был соблюдать следующие правила: при встрече на дороге мужчины должны были расходиться с правой стороны, так, чтобы их левая сторона (вооруженная) была обращена друг к другу. В таком положении неудобно выхватить шашку и нанести удар. Если навстречу шел человек и желал разойтись с левой "неправильной" стороны, то он нарушал этикет и его следовало опасаться.

В случае с женщинами мужчины поступали наоборот, так как женщины не представляли угрозы и не могли быть объектом нападения. С женщинами расходились по левую сторону. Во время беседы с женщиной нельзя было стоять к ней левым боком, показывая ей "вооруженную" сторону. Отходя от женщины, мужчина поворачивался налево, так, чтобы быть к ней правым боком.

Если двое всадников ехали вместе в одном направлении, то младший занимал по отношению к старшему левую, менее защищенную сторону. Если же спутников было трое, то порядок изменялся: старший находился в центре, следующий по возрасту или положению занимал левую сторону, самый младший находился справа. Такая схема также имела скрытый смысл. Если младший по поручению старшего отлучался, то левая, более уязвимая сторона у старшего оставалась закрытой, а правую он контролировал сам. Если всадник встречал в пути другого, едущего с ним в одном направлении, то необходимо было поступить следующим образом: догнав его, чтобы не вызвать опасений, подъехать к нему не с левой (незащищенной), а с правой стороны. Если спутник оказывался старше, то после приветствия он занимал левую сторону. Из этого правила было одно исключение: если один из всадников был "гость", т.е. не был жителем местности, по которой ехал, а встретившийся или сопровождающий его, был жителем этих мест, то последний, будь он даже старше возрастом, занимал левую сторону, как бы оберегая гостя. Как только они выезжали за пределы той местности, младший по возрасту всадник должен был занять положенное ему место, т.е. левую сторону.

Каждый дворянин должен был соблюдать правила обращения с оружием: например, его нельзя было без достаточно веской причины обнажать. Обнажить оружие, угрожая им, и не применить его, считалось большим позором. Оружие (особенно огнестрельное) нельзя было направлять в сторону человека. При передаче холодное оружие нельзя было протягивать клинком вперед. В то же время считалось неправильным протягивать оружие рукоятью вперед с клинком, обращенным в свою сторону. Настороженное или неуважительное отношение к чьемулибо оружию воспринималось как оскорбление. Например, так отнеслись бы к действиям человека, взявшего без разрешения хозяина оружие, чтобы рассмотреть, и не положившего его аккуратно на место, а небрежно бросившего. Таким же оскорблением было бы оттолкнуть от себя чьето оружие, вместо того, чтобы попросить об этом его владельца.

Все вышеперечисленные правила и нормы входили в традиционный черкесский рыцарский кодекс "уэркъ хабзэ", который продолжал функционировать в полном объеме вплоть до середины XIX века. Рыцарство как социальное явление и связанные с ним моральные, этические ценности сохранились до того времени, пожалуй, только на Кавказе, в Черкесии, тогда как в Европе и других регионах мира оно стало предметом преданий и рыцарских литературных романов.

"Черкес благородно представляет на Кавказе, - писал француз О. де Гелль, - последние остатки того рыцарского и воинственного духа, который пролил столько блеска на народы средних веков". Англичанин Э. Спенсер, в 30-х годах XIX столетия посетивший Черкесию, отмечал: "Реальный факт заключается в том, что жители этой части Кавказа... сейчас представляют странную аномалию народа, сохраняющего значительное количество рыцарских обычаев и манер, которые отличали воинов средних веков, в соединении с манерами Востока и их собственной природной горской простотой".

Черкесский этикет и основанный на нем рыцарский кодекс мы считаем культурной моделью, созданной под сильным влиянием военизированного быта, характерного для общественнополитической жизни Черкесии на протяжении длительного периода времени. Часто в истории имеет место такой факт, когда несомненные достижения общества в какойлибо области материальной или духовной жизни могут сосуществовать с их упадком или отсутствием в других областях.

Черкесы, в силу особенностей исторического развития, не достигли большого прогресса во многих областях материальной и духовной культуры. В частности, у них не получили развития такие сферы, как письменность, литература, живопись, архитектура, градостроительство и некоторые другие. К тому же их общественный строй, застывший на стадии феодализма, отличался консервативностью. Тем не менее, черкесы создали свой этикет, который можно считать значительным культурным достижением.

А.Г. Кешев отмечал это в одной из статей: "Условиями исторической своей жизни и географическим положением занимаемой ими страны все кавказские горцы призваны были развить исключительно начала военнореспубликанских обществ, и все они, до известной степени, выполнили свою задачу. Но ни у одного из них военноаристократические учреждения и воинственный дух не выработались в таких определенных чертах, не были доведены до такой полноты и совершенства, как у адыгов. Племя это может быть названо по справедливости творцом и первым распространителем духа рыцарства среди прочих кавказских туземцев. Дух этот лег в основание его политического, общественного и домашнего быта. Им проникнуты насквозь его нравы и обычаи.

В этом отношении адыги опередили другие кавказские племена, для которых имя храброго воина составляло конечную цель стремлений. Этим племенам недоставало величия и изящества, которыми запечатлен весь строй жизни адыгского общества. Адыги не остановились, подобно своим соседям, на степени обыкновенного военного общества, но развили свои воинственные наклонности до идеальной тонкости, до настоящей виртуозности, воплотили принцип военноаристократических свободных учреждений в живые, привлекательные формы и возвели их в целую, стройную систему". Говоря об этих качествах, прославивших черкесов в истории, а именно о воинственности и благородстве, необходимо отметить, что у черкесов эти черты национального характера имели внутреннюю взаимосвязь. В развитии, актуализации этих качеств, особенно первого, несомненно играли значительную роль внешние факторы, такие как постоянная угроза внешней экспансии, междоусобные войны, политическая нестабильность. Но, на наш взгляд, они не были определяющими и носили скорее внешний характер. Причины же следует искать не во внешних условиях, а внутри духовно-нравственной культуры адыгов, в механизме культурной самоорганизации народа. Большинство авторов, которые интересовались феноменом черкесской храбрости, воинской доблести, благородства, указывают на то, что именно сложная и глубоко продуманная система воспитания является его основой.

"Адыгэ хабзэ", как это показал в своем фундаментальном исследовании Б.Х. Бгажноков, является морально-правовым кодексом, в котором были соединены в одно целое моральные (прежде всего этикетные) и юридические правила и установления. Идеологической базой синтеза и организационного единства обычного права и этикета являлась традиционная этика. В системе адыгской этики имелось пять базовых, основополагающих, постоянно действующих ценностей: человечность, почтительность, разум, мужество, честь. Функционирование адыгства, как этической системы, предполагало, - пишет Б.Х. Бгажноков, - "постоянное взаимодействие и слаженную "работу" всех пяти заповедей. "Помехи" в одной из них неизбежно приводят к ошибкам в нравственном мышлении и поведении. К примеру, неадекватные понятия о совести способны блокировать проявления человечности или мужества, недостаток мужества - спровоцировать действия, противоречащие чести...".

Адыгство являлось внутренне согласованной системой принципов культурной самоорганизации личности и общества, системой этической рационализации мира. Но в адыгской культурной традиции этническая идеология является одновременно этической идеологией. Это была культурная модель, которая рассматривалась адыгами как идеальная; и самое удивительное, что у них была глубокая потребность, как отмечал дореволюционный русский этнограф Л.Я. Люлье, на уровне "инстинкта" следовать ей. Несоблюдение этого образа жизни рассматривалась как утрата этнической идентичности. Именно этим объясняется героическая самоотверженность, с которой черкесы отстаивали столетиями свою национальную независимость от многочисленных иноземных завоевателей. Стремление к свободе и независимости, и стало быть к сохранению своих обычаев, самобытности, своей системы морально-этических ценностей, были преобладающим мотивом в жизни этого народа, легли в основу его менталитета. Многие авторы, характеризуя черкесов, отмечали, что по "нраву они мягки и миролюбивы", и только желание сохранить свою независимость развило в них воинственность.

Фундаментальные принципы адыгской этики - человечность, почтительность, честь, совесть адыги распространяли и на военную сферу, считая недопустимым войны без правил, без соблюдения этих принципов. В известных со времен средневековья рыцарских благородных традициях были выдержаны правила сражений, поединков, войны. "Так же, - отмечает в своем исследовании Б.Х. Бгажноков, - строились отношения черкесов с внешними врагами и политическими соперниками, о чем свидетельствует ход и психологическая динамика столетней войны с Россией. Даже в условиях Кавказской войны, когда царизм взял курс на истребление горских народов, адыги избегали методов, противоречащих человечности".

Все, что считали адыги для себе неприемлемым - убийства детей, женщин, стариков, посягательства на жизнь и человеческое достоинство военнопленных, пытки и физические наказания, глумление над телами погибших, сжигание домов, посевов, вырубка лесов, уничтожение культурных сооружений, загаживание источников, - широко практиковалось русской армией и входило в систему завоевания и покорения Кавказа. Проводя такую варварскую политику, царская Россия в лице идеологов колонизаторской политики претендовала тем не менее на некую "цивилизаторскую" роль по отношению к местным народам.

Традиционные черкесские правила и нормы ведения войны, столетиями соблюдавшиеся на Кавказе, только в ХХ веке стали достоянием международного гуманитарного права и так называемого права войны, будучи закрепленными в ряде Женевских и Гаагских конвенций. Но несмотря на то, что эти принципы приобрели статус международных юридических норм, на страже которых стоит сообщество в лице большинства государств, проблема соблюдения их в реальной действительности остается весьма актуальной. На это указывают многие современные исследователи права войны и международного гуманитарного права. "На нынешней стадии развития права вооруженных конфликтов, - отмечает Стинислав Е. Нахлик - наиболее важной частью которого можно считать гуманитарное право с его все более расширяющейся сферой действия, проблема не в отсутствии норм, а в неготовности соблюдать их". Другой автор, швейцарский юрист Фредерик де Мулинен считает, что "одним из последствий роста числа конвенций, увеличения их объема и сложности стало снижение доверия к праву войны. Люди, прошедшие боевую подготовку и готовые, если потребуется, отдать свою жизнь при выполнении боевой задачи, не хотят, чтобы им мешали правила, которые по их мнению представляют собой выдумку юристов, не представляющих себе реальностей войны. В лучшем случае, даже если солдаты и склонны соблюдать некоторые элементарные принципы гуманности, они не уверены, что противник поступит так же, и легко поддаются соблазну считать себя свободными от всяких обязательств". Нарушение этих норм отдельными людьми в виду пока еще малой эффективности международных уголовных санкций сопровождается только их осуждением, которое носит слишком часто лишь моральный характер.

Поскольку в условиях войны международные юридические, уголовные санкции малоэффективны, упор делается на "сознательность", внутреннюю культуру военных, пропаганду и обучение для "усвоения ими элементарного набора определенных моральных принципов, основанных на уважении человеческой личности".

Таким образом, развитая соционормативная культура адыгов, распространяющаяся в том числе и на военную сферу, наличие множества моральных, нравственных и других норм, регулирующих положение человека на войне, позволяет говорить о присущей черкесам развитой "культуре войны" в лучшем, гуманитарном смысле этого понятия.

Вопросы и мнения

- Доклад прекрасный. Вы сказали ключевые слова "древняя Греция времен Гомера". "Древняя Греция времен Гомера" и "древняя Греция у Гомера" - это две разные вещи. Поведение рыцарей в средние века и "Песнь о Роланде" или "Сказание о короле Артуре" - это разные типы поведения. То, что вы нам рассказали, это, действительно, некий аналог "Бусидо", это - кодекс. Посему меня интересуют связанные друг с другом вопросы. Насколько эта соционормативная культура соответствовала реальному поведению черкесов во время войн? Какова была динамика эрозии этих норм по времени? Что было до, что было во время и что было после Кавказской войны? И каким образом эти вещи работали во время абхазской войны? До какой степени это действует и каким образом на динамику действовало уничтожение некоторых социальных групп черкесского народа?

- У каждого явления есть период расцвета и угасания. Расцвет рыцарской культуры приходится на конец XVII века. Черкесские этносы, в частности кабардинцы, где эта система была доведена до виртуозности, как бы тиражировалась среди всех адыгских народов. Многие авторы отмечают, что уже в XIX веке после поражения в столкновении с Российской империей нравы меняются. Адыгский исследователь Адыльгирей Кишов писал, что адыги, имея дело с мощной империей, во время войны вынуждены были в целях самосохранения прибегать к таким методам, которые им были вовсе не свойственны, например, к партизанской войне. Очень интересно почитать не столько официальные рапорты, сколько воспоминания офицеров - участников русско-кавказской войны о том, как действовали военные черкесские принципы: не сдаваться в плен, проявлять благородство по отношению к пленным. Русские офицеры отмечают, что на завоеванных территориях в Австрии именно горцы были наиболее дисциплинированными, меньше занимались грабежами, больше всех соблюдали гуманные нормы. Во время грузино-абхазского конфликта в кабардинской бригаде были разные люди, в том числе люмпенизированные и полукриминальные элементы. Но руководство пресекало действия, которые противоречили правилам.

- Действует ли в адыгском обществе обычай, когда объект кровной мести, которому угрожает неминуемая расправа, проникнув в дом и прикоснувшись губами к груди старшей женщины, тем самым заявляет о своем усыновлении и тогда кровная месть с него снимается?

- Это было в прошлом. В настоящее время я такого не встречал и не слышал об этом. Когда мы говорим о современных кабардинцах, то смешиваем часто их с историческими кабардинцами, которые жили в XVIII-XIX веках. Но современные кабардинцы и исторические кабардинцы - это совершенно разные понятия, потому что кабардинскую культуру как таковую формировала кабардинская элита - князья и дворяне. И пока эта элита существовала, можно было говорить об общей национальной кабардинской культуре. После русско-кабардинской войны, после изгнания в Турцию, после тех страшных репрессий, которые произошли в Кабарде в 1937 году, элита была полностью уничтожена. И современные кабардинцы могут соблюдать и могут не соблюдать эти традиции.

-Мой вопрос был более конкретного этнографического характера: действительно ли кровник, прикоснувшийся губами к груди старшей женщины своих кровников, становится им молочным побратимом и с него кровная месть снимается?

-Да, в доме его нельзя убивать. Кстати, этот принцип действовал и на Востоке, и у черкесских мамлюков в Египте, где, как и на Кавказе, черкесы не изменяли своим традициям. Был введен специальный обычай завязывать черкесскому мамлюку, приговоренному к смертной казни, глаза, когда его вели к эшафоту. Это было сделано после прецедента, когда один из мамлюков подбежал к одной из женщин и попросил ее покровительства.

- Шестьдесят восемь кабардинцев погибли в Абхазии и только один похоронен в Ткварчели, потому что он был сирота. Все остальные были вывезены на родину. Бывали случаи, когда ранили пять-шесть человек для того, чтобы вынести одного раненого или погибшего. Ни один из кабардинцев не попал в плен. Единственный черкес, попавший в плен, был репатриантом из Сирии и не знал абхазского языка. Он нарвался на группу солдат, которые разговаривали по-абхазски и подумал, что это абхазцы. Но это были грузины. Его поменяли на одиннадцать пленных грузинских солдат.

- Известно, что когда в массовом сознании существуют правила, этика ведения войны, то одна противоборствующая сторона ждет соблюдения аналогичной этики от другой стороны. В докладе было два тезиса, которые мне показались как-то очень трудно совместимыми. Это - некоторое презрение к попаданию в плен и уважение к сдавшемуся в плен врагу. Как могли сложиться две такие противоречивые нормы?

- Правила, которые действовали во время войны, исходят из национальной этики: если ты уважаешь себя, то должен уважать и другого человека. Это взаимосвязано и исходит из этической системы адыгской нации. Она переносится и на военную сферу. В Западной Европе у рыцарей попасть в плен не считалось позором, они часто сдавались в плен и пленных рыцарей хорошо содержали, был даже, кажется, налажен бизнес. У японцев, как и у адыгов, понятие плена отсутствует, самураи в плен не сдаются. Они должны или покончить с собой или погибнуть. К пленным японцы относятся плохо, над ними можно издеваться, их можно пытать и т.д. А у адыгов в плен сдаваться нельзя ни под каким предлогом, но в то же время к военнопленным относились гуманно. Таким образом адыги проецировали отношение к себе, если случится так, что они окажутся в плену.

- Вы сказали об уважении к поверженному врагу. Тут вернее сказать о снисхождении. Высшей ценностью была честь и человек, который сложил оружие, уже шел на добровольное унижение. Такая огромная жертва вызывала снисхождение. Но не надо это идеализировать. И в животном мире, кстати, это есть.

- Когда слышишь о рыцарских адыгских обычаях сегодня, то кажется, что все это сказки. Конечно, все, что было сказано в докладе, это идеальный вариант. В действительности были и нарушения, и перекосы в ту или иную сторону. Но если бы не было таких обычаев, тогда не было бы и таких преданий. Хотя многие народы вели военную жизнь и имели военную историю, но далеко не каждый народ имеет такие предания. Адыгский рыцарский кодекс во многом совпадает с японским - Бусидо. В то же время японские обычаи гораздо более жесткие и кровожадные. Сохранились десятки томов исторических сочинений, где описаны самурайские похождения. В XVIII-XIX веках были написаны такие произведения, как "Сорок семь самураев" или "Повстанцы из княжества Сатсума".

- Все, что в докладе изложено, касается мужчин. Были ли какие-то нормы поведения для женщин?

- Положение женщины в адыгском обществе не такое, как в Европе, но и не такое, как в Азии. И у адыгов считалось, что женщина не имела права ни мстить, ни быть объектом кровной мести. Ей не разрешалось носить и применять оружие, то есть воевать. Поэтому женщины были женственными. Поднимать руку на женщину, даже в семье, вызывало осуждение. Хотя можно было развестись, с этим проблем не было. Другое дело, что женщины носили оружие - небольшие кинжалы или стилеты. Они прятали их в одежде или в прическе. И носили с одной целью - чтобы защитить свою честь, вплоть до самоубийства. Отношение к женщине было рыцарским. Незамужние девушки пользовались большой свободой, могли принимать в своей комнате молодых мужчин, но только в присутствии брата или подруги. Адыгские рыцари нередко совершали набеги, чтобы завоевать сердце дамы, привезти ей золото, шелка. Женщина пользовалась правом покровительства, наряду с князьями. Женщина могла заступиться за кого-то, приняв его в своем доме.

- Что такое устное предание? Как оно зарождается и насколько соответствует действительности, знает любой этнолог. Возьмем для примера абхазскую войну. Предания об абхазской войне - это система перекрещивающихся мифов, которые отличаются на 180 градусов друг от друга в зависимости от этнической принадлежности респондента: "Только мы, армяне, воевали, эти кабардинцы и чеченцы приезжали сюда зарабатывать деньги". "Только мы, кабардинцы, воевали хорошо, чеченцы воевать не могли и улетели отсюда практически сразу". "Да какие эти кабардинцы вояки? Единственные, кто здесь воевал - чеченцы". "Они, конечно, все помогли, но без нас, абхазов, какая к чертовой матери война была". В случае грузин, эти мифы менялись не только по отношению к этносам, но и во времени, в зависимости от изменения отношений - грузино-чеченских, грузино-кабардинских, грузино-осетинских и т.д. В этносах это уже закрепилось, и через сто, двести, триста лет ученые будут излагать историю прошедшей войны каждый по-своему, в зависимости от того, откуда он родом - из Чечни или из Кабарды и т.д. Поэтому мне кажется, что к обсуждаемому материалу надо подходить с очень большой осторожностью.

- Что касается моего доклада, я сказал, что это исторический и этнологический аспект. Мое исследование основано не на преданиях, а на реальных исторических источниках. Когда я писал свою книгу о наездничестве, многие ученые отметили, что у меня слишком много цитат. Адыги сами о себе ничего не писали, ни одной строчки. О нас писали русские военные, которые по долгу службы должны были знать военные обычаи, традиции, менталитет народа, с которым воюют. Они писали о благородстве адыгов. Надо ли подвергать их высказывания сомнению? Что касается современности, я ничего не могу сказать, потому что нет массовых прецедентов.

- У меня есть что сказать о женщинах. По абхазским традициям женщина не была обязана мстить, но имела на это право. Абхазы считают, что войны происходят из-за двух вещей - из-за земли и из-за женщин. Женщина могла, конечно, остановить войну, но она могла также и разжечь ее. Не пускать, например, своего сына домой, пока он не отомстит. Но бывали случаи, что женщины, если погибали мужчины, переодевались в мужскую одежду и мстили. Девочек с детства учат стрелять. Женщины участвовали в походах и набегах. Они автоматически становились воинами и были равными среди мужчин. Те, кто знал, что это женщина, относились к ней с уважением.

- Мне хотелось бы, чтобы наши кабардинские коллеги ответили на вопрос, есть ли все-таки в мировой антропологии условия, когда исследователь начинает видеть какие-то вещи объективно, нейтрально, то есть должен решить вопрос о том, кто он - птица или орнитолог. Невозможно совместить в себе два лица. Когда человек является свидетелем событий - это одна позиция и она безусловно имеет право быть. Но надо ли выдавать ее за научные убеждения? Мне кажется, что человеку, который хочет стать исследователем, нужно формировать научное мышление. И мне бы хотелось услышать от своих коллег, понимают ли они эту разницу? Что они об этом думают? И пытаются ли они это преодолеть? Или, по их мнению, это не проблема?

- В современной науке есть много методов исследования, много методологических подходов. И все они имеют право на существование. Есть метод эмпатии, когда человек вживается в исследуемый материал и пытается понять. Или, допустим, человек, который представляет определенный этнос, может субъективно писать об этом этносе, потому что он лучше понимает его мотивацию. Все должно быть в меру. У нас нет своей записанной истории, есть история, но нет историков. И то, что об адыгах писали люди со стороны, я считаю большим плюсом. Что касается исследований, то я согласен с вами: есть такая проблема, надо учитывать много моментов, исследователь должен культурно дистанциироваться.

- И вы пытаетесь это преодолеть в себе лично?

- Когда я исследую явление, культурную модель, то подхожу к этому как этнолог. Другое дело, что есть случаи, когда модель работает и когда не работает. Барасби Бгажноков пользуется совершенно другими методами, которые соответствуют Западной науке - антропологической, более современной. В этом плане, мне кажется, я отстаю. У меня более старые методы исследования, традиционные. Но и они тоже имеют право на существование. Это вопрос каждого конкретного исследователя. Мы - творческие люди и можем пользоваться теми методами исследования, которые считаем приемлемыми.

- Мы не птицы и не орнитологи. Для человека главное - самопознание. Я думаю, что процесс самопознания человеком самого себя через свою историю и через свою культуру намного важнее, чем взгляд со стороны.

- Человек относится к изучению самого себя иначе, чем, например, к орнитологии. Есть способ верификации, есть сравнительно-исторический метод, генеральный метод, имеющий очень прочное основание. В позитивизме я не вижу ничего плохого. Но наука ушла вперед от позитивизма, от этой объективности факта. Факт проходит очень сложную процедуру через сознание исследователя, прежде чем он становится настоящим историческим фактом. Эта процедура является интерпретационной. Мы выбираем те факты, на которых можем строить теорию. Но в запасе у историка есть еще куча фактов и не все, что я знаю, я опубликую. И то, что я услышу в одном селе, я проверю десятки раз. Это бесконечная ветвь. Идет верификация фактов.

Чеченские женщины бросали перед БТРами и танками свои платки. Почему? Был обычай бросать платок перед дерущимися, и люди должны были сразу же расходиться. Это происходило и на моих глазах. Танки, конечно, по платкам проехали. Вот этот платок исторически превратился в знамя. Воинский флаг и знамя - это древняя женская косынка. Это - женский символ, символ родины, родной земли, жены, дочери. В чеченских былинах сохранилось представление о чеченских девушках-первенцах, которые были обязаны участвовать в воинских походах. Эти девушки одевались в очень яркие платья, они скакали впереди отряда, были знаменем этого отряда. И попробовал бы враг коснуться ее. Эти девочки назывались "мерхари" и только убив врага, они получали право выйти замуж.

Институт переодевания женщин очень архаический и древний, у нас он называется травестизм. Мужчина может переодеваться в женский костюм. Не исключайте женщин из военного искусства, они сыграли большую роль на Кавказе и играют до сих пор.

В чеченской войне женский фактор стал очень существенным. Вот уходит сын в боевики. И мать ему говорит, что "харам она примет на себя". "Харам" по-арабски - самое плохое. Ну разве после этого он может не совершить то, что должен сделать по долгу. И на этом, видимо, держится в Чечне сопротивляемость. Те офицеры, которые описывали кавказскую войну царской России, хорошо знали менталитет кавказцев, и в частности, чеченцев. "Мы не можем победить чеченцев, благодаря их горской демократии" - пишет офицер, участвовавший в войне. Он увидел, что сила сопротивляемости чеченцев в демократии - в воинской, аристократической демократии.

- Мы хоть и представители Ингушетии, но в то же время многие из нас жили в Грозном. События, которые касаются так называемой русско-чеченской войны, очень сильно нас задели. Дело в том, что в 1994 году, когда российские войска вошли в Грозный, мой муж попал в окружение. После того, как он оттуда вырвался, с удивлением мне рассказывал, что когда начались военные действия, у боевиков было двойственное отношение к противнику. Призывников они старались не убивать. Контрактников, которые участвовали в военных действиях добровольно, уничтожали беспощадно. Позже отношение ко всем, кто пришел воевать, стало одинаковым. Наверное, военные действия показали, что противоборствующая сторона не проявляет благородства, бомбят роддома, детские дома. В Грозном были уничтожены музеи, архивы, библиотеки. Боевики помогли моему мужу выбраться из окружения.

Исходя из этого, я хочу сказать, что отношение адыгских воинов различается в зависимости от того, кто является их противником, каково поведение противника.

- Начиная с XVI века черкесы, кабардинцы в основном имели дело с кочевниками - калмыками, ногайцами, монголо-татарами, кумыками. У них было военно-политическое соперничество за господство в северокавказском регионе. Кабардинцы продолжали соблюдать все обычаи, даже если противоположная сторона их не соблюдала. То же самое было и во время Русско-Кавказской войны. Если русские войска сжигали посевы, оскверняли мечети, кавказцы и те же самые чеченцы не позволяли себе мстить, потому что тогда они перестали бы быть тем, чем были. Если бы адыги нарушали свою этическую и моральную систему, которая была частью их культуры, они перестали бы быть адыгами. 

Аслан Мирзоев