Система жизнеобеспечения Черкесии. XVIII

1. Лики адыгского прошлого: только ли воины?

«Высоко над нами виднеются фруктовые плантации — остатки тех орлиных гнезд, откуда громили нас так долго черкесы»
Графиня П.С. Уварова, 1886 г.

«И дики тех ущелий племена, им бог — свобода, их закон — война, они растут среди разбоев тайных, жестоких дел и дел необычайных…»

В поэме, ставшей вершиной поэтического вдохновения, русский гений рисует образ рыцарской Черкесии в эпоху Кавказской войны. Интеллектуальная элита России не могла не обратить внимание на военную культуру народа, на протяжении десятков лет сдерживавшего натиск империи. Черкесы, выезжавшие на битву в изысканных доспехах — внешне едва отличимых от тех, в которые облачались английские и французские рыцари XII—XIII веков и которые юные русские аристократы наблюдали в иллюстрациях к «Айвенго»¹, страшили и восхищали. Русские поэты воспевали нравы черкесского рыцарства, русские генералы по достоинству оценили уровень военной культуры Черкесии.

Неизбежно, в условиях Кавказской войны, т.е. в условиях столкновения двух различных цивилизаций, прежде всего, анализировался военный потенциал противника. В сотнях статей и книг различные аспекты военной культуры адыгов растиражированы настолько, что в глазах большей части специалистов и читающей аудитории заслонили полностью все прочие стороны адыгской культуры. И особенно заслонили базис ее, т.е. агрикультуру и неразрывно связанную с ней систему жизнеобеспечения. Сложился вполне отчетливый штамп: «Черкесия — страна всадников (рыцарей)» либо «Черкесия — военный стан». Тот факт, что базис культуры оказался в тени ее военной составляющей, отчасти объясняется ее экзотичностью, яркостью, высокой степенью эффективности в условиях кавалерийской войны, а также войны партизанской, горной. Кавказская война как оттенила проблему горской цивилизации, так и в огромной степени разрушила ее. Петербургский кавказовед В.А. Дмитриев прослеживает эту связь: «Достижения народов Северного Кавказа в хозяйственной области столь же значительны, сколь малоизвестны широкому кругу россиян. Говорить же о них сейчас следует еще и потому, что именно традиционная культура ведения хозяйства в горных условиях, построенная на принципах экологического подхода, более других сторон жизни пострадала в ходе Кавказской войны. Примечательно, что большинство приведенных ниже сведений происходит из районов Чечни и Западного Кавказа, где в XIX в. наблюдалась наибольшая интенсивность военных действий»². Речь также идет, если позволить себе немножко поправить слова уважаемого коллеги, о том, что большинство сведений, содержащихся во всех видах источников, происходит из указанных регионов. Не значит ли это, в свою очередь, что вести длительную войну против Империи могли позволить себе лишь процветающие в хозяйственном отношении страны Кавказа? И, более того, очевидное на момент конфликта процветание должно было быть подкрепляемо устойчивой системой жизнеобеспечения. В противном случае горцы неизбежно вынуждены были бы сложить оружие после первых же масштабных экспедиций³.

Многие авторы XIX в. сознательно шли на искажение общего социально-экономического облика Черкесии, уверяя, что горцы ведут праздный образ жизни, постоянно заняты войною, и, как следствие, регулярно голодают и бедствуют. Не будем спешить восклицать: «а судьи кто?». И не будем задаваться вопросом о неурожаях в самой России и о связи их с политикой территориальных захватов. Об этом сказано достаточно⁴. По прочтении целого ряда авторов становится очевидным, что их уничижительные отзывы о хозяйстве черкесов сделаны целиком из-за сложившегося предвзятого мнения, как оттиск штампа. Действительно, кто в условиях войны удосужился бы позаботиться об изучении методов и результатов адыгской народной селекции? Но как только Кавказская война на территории Черкесии завершилась сюда были направлены правительственные комиссии с целью обследовать регион на предмет его сельскохозяйственного предназначения. Летом 1866 года все бывшее черкесское побережье от Анапы до Гагры было самым тщательным образом обследовано комиссией генерала Н.Н. Муравьева-Карсского. В литературе она известна как комиссия Хатисова-Ротиньянца, так как ее возглавляли в повседневной работе агроном И.С. Хатисов и лесничий А.Д. Ротиньянц, чиновники в управлении наместничества в Тифлисе. Действующие офицеры и солдаты Кавказской армии имели вполне адекватное представление об уровне сельхозпроизводства в Черкесии, ее агрикультурном облике и потенциале. Но для всей остальной России результаты, полученные комиссией, оказались полнейшей неожиданностью. Опубликованный, более чем 150 стр., отчет буквально взбудоражил как общественное мнение, так и специалистов в области земледелия, садоводства. Все последующие 50 лет, вплоть до 1-й мировой войны, происходило самое настоящее паломничество российских и европейских ученых-агрономов на опустевшие земли Черкесии.

Ученые стремились изучить и спасти агрикультурное наследие адыгов с тем, чтобы дать возможность новым жителям этой страны поддержать древнейшую и столь же самобытнейшую традицию землепользования.

Помимо прикладного, народнохозяйственного назначения изучения темы существуют ее важнейшие академические аспекты актуальности. И здесь две главные сферы академизма: сельскохозяйственное и кавказоведное знание. Никак не ощущая себя специалистом в первой сфере, я отсылаю читателя к трудам Жуковского и Вавилова, в которых содержится значительный западнокавказский материал. Именно Вавилов основал в Майкопе станцию Всесоюзного научно-исследовательского института растениеводства (ВИР), являющуюся подлинной сокровищницей редких и эндемичных видов и сортов западнокавказской дикой и культурной флоры.

Вторая же сфера — кавказоведная — определяет настоятельную необходимость изучения истории агрикультуры адыгов. В свою очередь эта настоятельность вытекает из значения уже полученных данных для анализа проблемы преемственности адыгского этноса к культурно-историческим циклам на территории Северо-Западного Кавказа, начиная с эпохи Майкопской культуры (IV—III тыс. до н.э.) и вплоть до начала средних веков (IV—V вв. н.э.) (последующая преемственность совершенно очевидна). Исследования В.К. Гарданова и М. Кантария позволяют характеризовать адыгское наследие в этой области, как одно из ярких достижений человеческой цивилизации⁵. Адыгский историко-культурный тип развивался веками по пути познания дома-ландшафта и крайне бережного к нему отношения. Биоцивилизация в адыгском варианте представляла собой уникальный симбиоз растительного мира, живой и неживой природы и человека, представителя аборигенной, уходящей корнями в палеолит, культурной традиции⁶.

Каким образом воздействовали друг на друга важнейшие сферы адыгской культуры: мифорелигиозная, в которой трудно переоценимое значение играли древесные культы, а также культы «аграрных» божеств; соционормативная, в которой было заложено уважительное отношение к созидательному труду. Неслучаен, на взгляд историка, факт приверженности адыгов друидическим представлениям. Друидизм торжествовал над христианством и исламом в Черкесии вплоть до ее последних лет существования. И, как повлияла сложившаяся, в высшей степени устойчивая, система жизнеобеспечения на социальные отношения в Черкесии, в том числе на причины и следствия Бзиюкского конфликта? Вполне правильно продлить этот ряд наблюдений на военно-политическую и демографическую историю страны адыгов в период столетней войны с Российской империей (1763—1864 гг.). Более того, необходимо учитывать агрикультурный аспект при анализе процессов адаптации адыгов-изгнанников в Турции, Болгарии, Сирии, Иордании.

Иоганн Готфрид Гердер (1744—1803) писал о Черкесии, как о «родине красоты»⁷. Об этом же писали десятки авторов до него и сотни после него. Нет нужды углубляться здесь в эту всем хорошо известную тему (хотя она еще ждет своего дальнейшего всестороннего прояснения и своих беспристрастных, но преданных исследователей), но полезно отметить еще одну заметную грань актуальности. Действительно, уровень жизни, полноценное питание из поколения в поколение, чистоплотность, соблюдение гигиенических и медико-эпидемиологических требований не могли не сказаться положительно на внешнем виде, физическом состоянии населения Черкесии. Так, оспопрививание, эффективный метод которого практиковали знахари Черкесии в средние века и новое время, спасло, смело можно сказать, сотни тысяч жизней, а также сохраняло кожу гладкой и чистой⁸. Красотка с такой кожей, да еще с гарантией, что она не заразится оспой, стоила в глазах искушенных ценителей из каирских или стамбульских гаремов выше любых других конкуренток, пусть даже и не менее обольстительных.

2. Ландшафт черкесского «острова»

«В настоящее время в следствие варварского уничтожения лесов в предгорной и среднегорной зонах Северо-Западного Кавказа климат здесь значительно ухудшился. Периодические летние засухи стали обычным явлением».
Е.Н.Синская.
Воспоминания о Н.И.Вавилове.

«Вообще со времени удаления горцев природа сильно изменилась. В приморской полосе было при горцах несравненно суше, теплее весной и здоровее, чем теперь. В черте же крайней ленточки прибрежно-морской полосы было несравненно теплее, защитнее чем в настоящее время».
И.Н.Клинген.

Основы хозяйства в Сочинском округе.

Что позволяет нам говорить о Северо-Западном Кавказе, как о некоем самобытном историко-культурном регионе? Фернан Бродель в своей классической работе, посвященной цивилизационному облику Средиземноморья, особое внимание уделил горам, островам и островам на суше — «острова, окруженные сушей»⁹. К таковым ученый отнес Грецию, Магриб, Ломбардию, Каталонию, Португалию, Андалусию, Валенсию, Сирию. «Не существует ли в Средиземноморском мире, — задается вопросом Бродель, — распределенном на множество отсеков и оставляющем огромное пространство необработанным землям, не говоря уже о море, других островов, похожих на настоящие? Других оторванных от окружающей территории уголков — сам эпитет напоминает об островах, — как, например, Греция или другие регионы, отгородившиеся от мира стенами гор и не имеющие с ним других путей сообщения, кроме морских?». И, если Неаполитанское королевство или Ломбардия являют собой очень точные примеры «островов, окруженных сушей», то Сирия — наиболее абстрактный пример. Она отчасти отделена пустыней от Ирака и горами от Анатолии, и пустыней же от Аравии. Бродель считает Сирию островом в цивилизационном смысле. Она выделяется из всех переднеазиатских территорий своей особой связью с культурами Средиземноморья. Именно уроженцы Сирии — финикийцы — первыми освоили море, достигли самых дальних его пределов, что и придало ему смысл моря Средиземного. Сирия дала этому региону алфавит, искусство изготовления стекла, пурпурной краски для тканей, секреты земледелия (dry-farming); она поставляла императоров в Рим и Константинополь; отсюда ислам в VII в. распространился в Северную Африку, Иран и Испанию; захватив сирийский плацдарм в 1516 г., османы сумели завоевать Египет, Хиджаз, Тунис и Алжир. Бродель замечает, что мы не должны увлекаться «этой игрой с идеей островной обособленности». Но все-таки она помогает понять, как каждая из стран региона сумела сохранить свой неповторимый облик на фоне постоянного смешения рас, религий, культур. Средиземноморские страны представляют собой группы достаточно обособленных областей, связуемых по морю многими днями плавания, но быстрее, чем по суше¹⁰.

Эта средиземноморская обособленность повторяется в бассейне Черного моря и на Кавказе. Здесь, пользуясь методом Броделя, мы видим целый ряд «островов на суше» — это и Западная Анатолия, благодатная земледельческая область, отделенная от Восточной Анатолии цепью гор (эта область всегда тяготела к Греции); это область фракийцев, отделенная от остального материка балканским хребтом и Дунаем; следующий «остров» — Крым, всегда живший отличной от Северного Причерноморья жизнью и всегда тяготевший к Греции, Константинополю, а в татарский период — к османскому Стамбулу; в рамках Крыма неизменно выделяется Керченский полуостров, отделенный горами и так называемым скифским валом от остального Крыма — этот керченский «остров» очень часто в истории политически, культурно и этнически был связан с Кавказом, а, точнее, с другим подобным «островом», т.е. Таманским полуостровом. Эту связь мы видим при Спартокидах, при готах, руссах, в генуэзскую эпоху и при османах (в рамках единого кафинского санджака). Периодически зихи-черкесы занимали либо заселяли Керченский полуостров, где сохранились в большом числе их топонимические и эпиграфические следы¹¹. В ряде византийских источников VIII—IX вв. Восточный Крым называется Зихией¹². Сюда же проникало влияние зихской церкви и А.В. Гадло отметил, что в отдельные периоды, особенно в VII—X вв., восточнокрымские епархии Херсона, Боспора и Сугдеи именовались Зихскими и входили в состав Зихского архиепископата с центром в Никопсисе, а в X веке — в Таматархе¹³. Тот факт, что керченский и таманский «острова» тяготели друг к другу, нашел свое отражение в едином для них географическом наименовании, появившемся в античную эпоху — «Боспор Киммерийский». А то, что этим названием пользовались вплоть до нового времени нельзя объяснить отвлеченной склонностью к античной географии: традиция поддерживалась тесной связью двух «островов».

На кавказском побережье легко выделяются три таких «острова» — Черкесия, Абхазия и Мингрелия. Очень часто в источниках, посвященных Кавказу, описываются только эти страны и, что характерно, вне связи Черкесии с Северным Кавказом, а Мингрелии с Грузией. Эти «острова» просвечиваются через слой античной этногеографической номенклатуры и всегда интенсивно сообщались друг с другом по морю, и все три были очень тесно связаны с Константинополем и с Трапезундом, еще одним, но гораздо меньшим, «островом» на стыке Кавказа и Анатолии. Трапезунд, выгодно отделенный горами от Анатолии, всегда вел полунезависимое и космополитичное существование, а во времена Трапезундской империи этот «остров» действительно выживал за счет своих морских связей и очень хорошо иллюстрирует броделевскую идею.

Для нас вполне очевидно, что три «острова» — Черкесия, Абхазия, Мингрелия — испытывали на всем протяжении истории сильнейшее влияние со стороны культур Средиземноморья и, в свою очередь, заметно влияли на них. Их нельзя вырвать из кавказской почвы и показать их культуры изолированно, но по целому ряду проблем черкесо-абхазо-мингрельский материал демонстрирует гораздо большую связь с Анатолией, Балканами, Северной Африкой и даже Пиренейским полуостровом, чем с территориями остального Кавказа. В этой связи нас интересует вопрос о критериях, позволяющих выделить страну адыгов как некий «остров» в море кавказско-средиземноморской истории.

Первый критерий — географическое расположение. Западные, приморские районы Черкесии отделены от ее основной территории линией Главного хребта, которая составляет условную северную границу; на западе «остров» упирается в устье Кубани, отделяющее его от приазовской низменности; на востоке граница проходит в районе Гагринского хребта, вплотную подступающего к морю. Гагринский выступ — это Дербенд Западного Кавказа и в ряде источников район Гагра обозначен как Дербенд¹⁴. Предки адыгов и абхазов всегда умели пользоваться Гагринским выступом как препятствием для сдерживания противника. Интересные наблюдения в этой связи принадлежат Эдварду Мартелю: «По эту сторону моря Понтийское царство ограничивалось Колхидой, и двадцать веков назад военный пост Гагры, первоклассное стратегическое укрытие, был его последним наблюдательным пунктом или самым выдвинутым форпостом против черкесов. Не сумели их завоевать и римляне, это подтверждается отсутствием римских развалин по эту сторону от Гагры, и в особенности тем показательным фактом, что на сернистом источнике Мацесты отсутствуют всякие следы античного благоустройства. Такое природное богатство древние римляне не оставили бы без внимания. Будучи большими любителями термоминеральных вод, они заботливо благоустраивали их везде, где встречали, и оставили нам монументальные руины своих образцовых бань от Бата (Англия) до Алжира и Малой Азии»¹⁵. Весь период Кавказской войны Гагра оставалась границей между Черкесией и занятой царскими войсками Абхазией¹⁶. Гагринский мыс был важным рубежом и в войне на море¹⁷. Очень важное исследование роли Гагры в истории региона создал А.Н. Дьячков-Тарасов¹⁸.

Здесь веками проходила условная граница с Абхазским княжеством. Последнее очень логично заключено на пространстве между устьем Бзыби, горами, морем и устьем Ингура, за которым уже Мингрелия. Под малым черкесским «островом» соответственно фигурируют такие этнографические области, как Натухай, Малый Шапсуг (т.е. причерноморская Шапсугия), Убыхия и Джигетия (область садзов, причерноморских абазин, адыгизированных в значительной степени уже в XVI—XVII вв.). В приморской Черкесии не существовало института княжеской власти; это была страна горных кланов, всегда упорно отстаивавших свою независимость; здесь почти не ощущалось влияние евразийских номадов; здесь особый ландшафт, особая агрикультура; здесь заповедник древних обычаев, социальных устоев, мифов и языческих верований. Приморская Черкесия, как и Абхазия, удивительно точно подтверждает наблюдение Броделя: «В истории островов, как в своего рода увеличительном стекле, хорошо видны особенности этой средиземноморской жизни. Пожалуй, эта история очень хорошо помогает понять, как каждая из стран Средиземноморья сумела сохранить неповторимое своеобразие, свой ни с чем не сравнимый региональный аромат…»¹⁹. Именно в причерноморскую Шапсугию стремятся совершить этнографические экспедиции современные кавказоведы: здесь в значительной степени сохранен уклад традиционного адыгского общества; здесь еще помнят как сами ритуалы, так и их смысл.

Идея «Острова» отчетливо звучит уже у И.Н. Клингена в 1897 году при описании Сочинского округа: «Научные исследования (прежде всего профессора А.И. Воейкова, а затем ботаников Альбова, Смирнова и Кузнецова) показали, что если северозападная часть побережья приближается, по свойствам своим, к южному берегу Крыма и в некотором отношении составляет переход к Кахетии, то юговосточная большая часть его является в высшей степени самобытной и исключительной, как бы настоящим островом не только среди Европы, но и западной Азии. Природа этой части побережья резко разнится и от южноевропейской, и от среднего типа всего кавказского района. Странным образом, Япония и северные округа чайного китайского района являются родными сестрами этой местности, как по климату, так и по характеру растительности. Виды растений различны, но лесные формации поразительно схожи,...»²⁰.

Таково ландшафтное и культурное обрамление малого черкесского «острова», который всегда занимал особое место в этнической и культурной истории всей Черкесии. Но естественно-географические условия, в которых развилась эта страна, позволяют нам определить границы большого «острова на суше», т.е. страны адыгов на Северо-Западном Кавказе. Вслед за этим мы постараемся определить исторические, цивилизационные критерии этого «островного» пространства адыгов на Кавказе. Итак, мы видим, что в те века, когда страна адыгов была известна миру как Черкесия (середина XIII в. — первая половина XIX в.) ее минимальные, этнически насыщенные, границы в точности совпадали с течением реки Кубань от ее истоков в Большом Кавказском хребте до ее впадения в Черное море. Кубань составляла естественную ландшафтную границу между миром горцев и миром кочевников. При всех исключениях мы должны признать р. Кубань границей, отделяющей Северо-Западный Кавказ от Центрального Кавказа, с одной стороны, и от великой евразийской степи, с другой. И, если река составляла северный и восточный предел адыгского Северо-Западного Кавказа, то Черное море является западным пределом. Очерченный адыгский «остров» занимал важнейшую и в природно-климатическом отношении наиболее благодатную часть кавказского «континента». Г.Г. Козменко, А.С. Немцев и С.А. Трепет, характеризуя климатические условия Кавказского заповедника (территория которого занимает земли на стыке исторических Абадзехии и Убыхии), вслед за Б.П. Алисовым отмечают, что этот район относится к влажной западной подобласти высокогорной климатической области Кавказа. Для Северо-Западного Кавказа преобладающее значение имеет западный перенос воздуха, т.е. влажные воздушные массы Средиземноморья и Атлантики²¹. Территория «острова» включает в себя все виды ландшафтов: степь, лесостепь, лесные холмистые предгорья, лесные горы, обширные горные долины и нагорные плато, субальпийские и альпийские луга, скалистые горы, покрытые снегом и ледниками, плавни по Кубани. На Северо-Западном Кавказе наибольшие водные ресурсы — сама Кубань является одной из наиболее протяженных и полноводных рек Кавказа, затем ее протяженные и мощные притоки — Большой и Малый Зеленчуки, Уруп, Большая и Малая Лаба, Белая (Шхагуащэ), Псекупс; другие значительные реки — Ходзь, Фарз, Псефир, Пшеха, Курджипс, Цицэ, Пшиш, Убин, Адагум, Афипс, Абин, Шебш, Ахтырь, Хабль, Кудако, Иль, Эйбза (Зыбза), Бугундырь, Псиф, Псебепс, Чепси, Каверзе, Киша, Дах, Большой Руфабго, Мешоко, Чамлык, Чохрак, Гиага, Марта²². Это водная карта Закубанья. Масса рек берет свое начало в Главном хребте, либо в параллельных ему хребтах, течет вдоль южного склона гор и впадает в Черное море: Мзымта, Сукко, Годлик, Псоу, Бзыбь, Ворданэ, Вулан, Шахе, Пшад, Туапсе, Псезуапсе, Джубга, Аше, Шепси, Агой, Небуг, Псебе, Нечепсухо, Шапсухо, Мезыб, Яшамба, Адерба, Жане, Джанхот, Дюрсо, Озерейка, Кудепста, Сочи, Мацеста и многие другие, имеющие все массу притоков. Речная сеть пронизывает весь Северо-Западный Кавказ. Его можно назвать страной рек и в этом отношении с ним несопоставим ни один другой регион Кавказа. По обилию горных озер Северо-Западный Кавказ также далеко опережает весь остальной Кавказ. Только на территории Кавказского заповедника у нас насчитывается 133 горных озера различного происхождения — ледниково-каровые, обвально-запрудные, карстовые и др.²³ Озеро Абрау-Дюрсо — самое крупное на Северо-Западном Кавказе (180 га; тогда как площадь знаменитой Рицы составляет 132 га)²⁴. Такие озера как Большое, Хаджибий, Котова, Ачипста, Алоус, Цындышхо, Луган и многие другие составили бы гордость любой горной страны и при этом остаются совершенно неизвестны даже жителям республики. Причина — безлюдие горных районов с 1864 года.

Северо-Западный Кавказ еще и наиболее лесная часть Кавказа: от берегов Кубани до моря, за исключением самого высокого пояса гор, он был полностью покрыт лесом. При средней лесистости Северного Кавказа 10,5% процент лесистости Адыгеи составляет 36,0%, что значительно превышает подобные показатели в любом из 8 субъектов этого региона России²⁵. «В составе лесостепных и лесных растительных сообществ Адыгеи произрастает около 2,5 тыс. растений... Для сравнения, — отмечают Г.Г. Козменко, А.С. Немцев и С.А. Трепет, — можно отметить, что в средней полосе России, на территории, в сотни раз превышающей площадь нашей республики, произрастает только 2182 вида растений»²⁶. «Обращает на себя внимание исключительное биоразнообразие Северо-Западного Кавказа, — отмечает далее Г.Г. Козменко, — количество эндемичных и реликтовых форм флоры и фауны здесь несоизмеримо больше, чем в любых других регионах России». Представление об исключительном биоразнообразии Северо-Западного Кавказа дает нам исследование Кавказского государственного природного заповедника, расположенного в этом регионе. Флора заповедника насчитывает около 3.000 видов, из которых 1.700 — высшие растения. Зафиксировано 416 эндемичных видов: 36,6% в высокогорно-луговой сфере и 16% в лесной. Г.Г. Козменко отмечает, что Кавказский заповедник является одним из центров произрастания реликтовых растений, представителей доледниковых флор Кавказа. Всего отмечено 169 реликтов и практически все современные лесообразующие породы относятся к группе древних лесных флор. К числу доледниковых реликтовых видов относятся самшит и тис. Основатель заповедника Х.Г. Шапошников в 1920 г. писал: «Ни в одной части Кавказа нет такой растительности. Встречаются деревья тиса с возрастом в тысячу пятьсот лет»²⁷. Таково значение Северо-Западного Кавказа при том, что весь Кавказ в целом признается уникальным регионом. У В.И. Ковалева с соавторами (1999) читаем: «Кавказ является уникальным центром эволюционного видообразования, которому в Европе и Западной Азии нет равных»²⁸.

В ряду основных черт самобытности страны адыгов мы должны обозначить первую, базовую характеристику Северо-Западного Кавказа, как совершенно уникального в природно-климатическом, географическом и ландшафтном отношении региона. Выдающийся географ, отец мировой спелеологии Эдвард Альфред Мартель восклицал в 1903-м году: «Да, Черноморский округ и Абхазия — это настоящее чудо, самой природой подготовленное к тому чтобы стать восточной Ривьерой»²⁹.

3. Сады древней Черкесии

«О, Майкоп! Должен поздравить Вас с Вашим великолепным созданием. Я действительно почувствовал себя в центре происхождения фруктовых деревьев,…»
Из письма Джироламо Ацци Николаю Вавилову после посещения Майкопской станции ВИР

Следующая важная черта, обусловленная благодатным ландшафтом и стабильностью населения, это статус «острова» как центра доместикации целого ряда плодовых культур. На это обратил мое внимание Барасби Хакунов, автор «Словаря адыгских названий растений», в котором представлено 1.500 наименований с кратким описанием и указанием латинских названий³⁰. Б.Ю. Хакунов создал так же на основе многолетних полевых этнографических исследований и на обширной базе специальных ботанических и зоотехнических трудов российских и европейских ученых крайне важное исследование агрикультуры адыгского народа³¹. Это его исследование получило, очень верно отражающее суть темы, название «Неоценимое богатство». Можно еще добавить — «Неоцененное богатство». Надо иметь ввиду, что ученый сумел значительно расширить научное представление по этой проблематике в условиях, когда адыгские анклавы крайне немногочисленны и занимают всего несколько процентов от земли исторической Черкесии. Барасби застал еще тех стариков, которые усвоили от своих отцов и дедов большие познания в этой сфере.

Исследования Хакунова есть неопровержимое свидетельство высочайшего уровня сельскохозяйственной культуры в исторической Черкесии, уникальной адаптированности автохтонного адыгского населения к ландшафту Северо-Западного Кавказа. Мое видение проблемы «Старых черкесских садов» стало складываться в 2000—2001 годах под мощным воздействием познаний в этой обширной теме уважаемого Барасби, входе многочасовых бесед и консультаций. Но должен признаться, что еще более сильное влияние на меня оказал духовный облик этого человека. Сейчас я могу определить его как чистую святость адыгского друида, влюбленного в землю и природу родного многотысячелетнего адыгского дома — Кавказа.

Именно Северо-Западный Кавказ признан крупнейшими специалистами как один из важнейших в масштабах Евразии центров доместикации яблони, груши, сливы, черешни, каштана, некоторых других плодовых. «Об изумительном богатстве старых черкесских садов, — писал И.В. Мичурин, — мне известно давно. Дикие заросли плодово-ягодных растений Адыгеи представляют собой ценнейший исходный материал для селекционеров Кавказа»³². Целесообразно здесь привести выдержки из труда академика П.М. Жуковского, учителя Н.И. Вавилова, о значении региона Северо-Западного Кавказа в развитии мирового садоводства. В ряде случаев автор ограничивается простым указанием на Кавказ, но из контекста ясно, что имеется ввиду Северо-Западный Кавказ. И это особенно становится очевидно при взгляде на карту распространения дикорастущих видов яблони, груши и некоторых других плодовых Кавказа, которую приводит Н.И. Вавилов: наибольшее скопление лесо-садов именно на территории бывшей Черкесии по обеим сторонам хребта³³. Итак, читаем Жуковского: «Яблоня восточная, кавказская, Malus orientalis… Единственный дикорастущий на Кавказе вид яблони, чрезвычайно полиморфный… Как правило, сопутствует на Кавказе грушевым лесам. Вид этот несомненно был основным компонентом в генезисе культурной домашней яблони. Некоторые культурные сорта яблони на Кавказе представляют собой одомашненные и измененные прививкой лучшие формы из дикорастущих Malus orientalis…»³⁴. По поводу груши: «…Наибольшее число видов рода Pyrus L. сосредоточено в Закавказье (Жуковский относил к Закавказью побережье Краснодарского края, бывшее черкесское побережье, так как формально это уже южный склон хребта; такой же подход у Клингена при описании черкесских садов — Прим.С.Х.), на Кавказе вообще; оно и является основным географическим местом видообразования груши… Груша обыкновенная, Pyrus communis L. …На Кавказе, по Андрею Федорову, его замещает особый вид — Pyrus caucasica A. Fed., образующий сплошные леса, тянущиеся на много километров, часто в сообществе с яблоней и другими дикими плодовыми. …Особого внимания заслуживает «вегетативная груша», на Черноморском побережье в Краснодарском крае. Она дает второй урожай плодов вследствие пролиферации цветков и их махровости, в результате чего в образовании ложного плода принимают участие многочисленные элементы околоцветника и пролиферировавших листовых образований, которые, срастаясь, в совокупности образуют плод сложного происхождения, сочный, высоко качественный… На Кавказе происходил очевидно бурный процесс эволюции культурной груши. Здесь обитает в диком состоянии свыше 20 видов рода Pyrus, в том числе P. caucasica. Население с древнейших времен занималось прививками и отбором; здесь возникали во множестве спонтанные межвидовые и межродовые гибриды в зарослях диких плодовых... процесс формообразования культурных сортов груши происходил здесь совершенно независимо от эллинской культуры груши в Средиземье. Вряд ли Средиземье имеет приоритет в происхождении культурных форм груши; наоборот, все данные за то, что именно Кавказ явился ареной эволюции груши — как дикой, так и культурной… ни древность народов Греции, ни ее естественные грушевые ресурсы, ни опыт населения не могут идти даже в отдаленное сравнение с таковыми на Кавказе. …В Средиземье баски знали о прививках раньше эллинов и научили им иберов. Но баски, возможно, связаны корнями с Кавказом, откуда и восприняли прививки. Родина прививок — Кавказ. Индия не знала их»³⁵. Н. В. Невзоров отмечает, что «грушевые леса Северо-Западного Кавказа являются самыми крупными в мире… Их площадь в предгорьях Северо-Западного Кавказа составляет от 2-4 га до 400-1000 га. Например, в районе станицы Рязанской имеются грушевые массивы размером более 1000 га. Урожай груш в крае в отдельные годы может достигать 150 тыс. тонн»³⁶. Учитывая, что эти данные 1950 года, мы можем быть уверены в том, что эти показатели в условиях исторической Черкесии были значительно выше.

О культуре айвы (Cydonya oblonga Mill) Жуковский пишет интересную вещь в связи с опытом черкесского садоводства: «В СССР более всего разводится на Кавказе, но специальных айвовых садов не существует. Отдельные деревья или группы их имеются в большинстве плодовых садов, особенно яблоневых… Несмотря на отсутствие монокультуры айвы, в СССР имеется немало хороших культурных сортов, плоды которых поражают своей величиной: так, например, сорт «Кыш-айву», найденный в старом черкесском саду на Кавказском побережье Черного моря, дает плоды, достигающие 3 кг. веса»³⁷. Жуковский указывает на эндемичность айвы для территории Кавказа и, что очень важно, привлекает для иллюстрации своего тезиса широкий исторический материал. В частности, он говорит о заимствовании этой культуры хеттами — сейчас мы знаем, что протохеттское население было тесно связано с Северо-Западным Кавказом, с племенами Майкопской культуры и разговаривало на протоабхазо-адыгском языке. Так что данные из истории древнего садоводства могут послужить еще одной иллюстрацией к общей картине абхазо-адыгского этногенеза. Очень закономерно и то, что у хеттов культуру айвы заимствовали греки, ранняя история которых прошла под знаком хаттско-хеттского влияния. Вот мнение Жуковского: «Происхождение айвы объяснить не трудно, поскольку это монотипный род; дикая айва была одомашнена и эволюционировала в культуре за счет наследования приобретенных признаков. Большую роль сыграли прививки. Одомашнение произошло на Кавказе, откуда она попала в Малую Азию в ту эпоху, когда там существовала хеттская конфедерация. Позднейшие государства приэгейской части Малой Азии (Лидия, Кария) оценили айву: оттуда она попала к эллинам, как известно, склонным привлекать богов и богинь ко всем своим эмоциям; в результате появился вариант предания о споре между тремя богинями — Юноной, Венерой и Минервой — не из-за яблока, а из-за плода айвы. Из Греции айва попала к римлянам, и Плиний уже описывал шесть сортов айвы. Северным путем айва проникла в Южную Россию, на Украину и в Крым — с того же Кавказа»³⁸.

Весьма четкую привязку к территории Северо-Западного Кавказа, согласно Жуковскому, имеет слива (виды Prunus Mill): «Терн, Prunus spinosa… Наиболее распространен на Кавказе… На Кавказе встречаются крупные заросли, приуроченные к речным системам Кубани, Терека, Иоры, Алазани и другие… Особенно полиморфен терн на Кавказе, где сильно дифференцирован не только морфологически, но и экологически, вплоть до обособления мезофитных форм в лесах средней зоны Главного Кавказского хребта… Алыча, Prunus Vachuschtii… Обитает на Кавказе, в нижнем поясе, до 500—600 м. …В лесах Северного Кавказа алыча занимает не менее 6.000 га, с наибольшим распространением в Краснодарском крае, Сочинском и Нальчикском районах, в Северной Осетии… В Абхазии, где заморозки не столь обычны и много влаги, алыча дает огромные урожаи… Происхождение домашней сливы, Prunus domestica, в последнее время определилось. В диком состоянии ее никогда не было как самостоятельного вида. Происхождение ее гибридогенное. Вполне выяснилось, что она произошла от скрещивания терна и алычи. На Кавказе во многих местах можно находить естественные гибриды терна и алычи или ткемали… В предгорьях Главного Кавказского хребта обнаружены целые рощи из естественных гибридов терна и алычи, размножившихся корнеотпрысками… Местом происхождения домашней сливы надо признать Кавказ, где алыча и терн растут совместно и где натуральные гибриды их установлены многократно… Возникавший постоянно на Кавказе вид Pr. Domestica обратил на себя внимание древних земледельцев Кавказа и был одомашнен…»³⁹.

По поводу происхождения культурной черешни Жуковский отмечает, что «место начала одомашнивания черешни установить невозможно», но при этом указывает на немаловажное обстоятельство: «кавказская дикая черешня очень мало изучена… на Кавказе имеются новые, еще не описанные виды дикой черешни»⁴⁰. Дальнейшее изучение кавказского материала, в особенности на территории Краснодарского края, по мысли Жуковского, должно было повлиять на прояснение этого вопроса. Жуковский, видимо, не случайно посчитал важным привести греческое наименование черешни — «керазия». Оно созвучно с адыгским наименованием вишни чэрэз (керэз в шапс. диалекте). В этом мы усматриваем еще одно свидетельство связи Северо-Западного Кавказа с Средиземноморьем, его «островного» существования. За пределами «острова» термином керэз-чэрэз не пользуются. В Осетии, Чечне, Дагестане, Грузии и Армении используется термин персидского происхождения bali, обозначающий в разных вариациях как черешню, так и вишню⁴¹.

М. Фасмер, на наш взгляд, совершенно зря возводит русское черешня к древне-баварскому chersia, chersse «вишня», которое, в свою очередь, восходит к народнолатинскому ceresia; а последнее к латинскому cerasus из греческого cerasos. Более ранняя точка зрения Фасмера состояла в том, что праславянское название было напрямую взято из греческого источника, но по лингвистическим соображениям он от нее отказался — он не мог объяснить переход ке в че⁴². Он увидел закономерность этого перехода в древнебаварском при заимствовании народной латыни, на которой говорили смешанные галло-римские группы населения в Западной Европе. Слишком сложный и малоправдоподобный путь для черешни на Русь⁴³. Жуковский отмечает прямой путь айвы на Украину с территории Северо-Западного Кавказа и мы не видим препятствий на этом пути для культуры черешни.

Культура кизила (Сornus mas L.) издавна возделывалась в Черкесии, но не сплошными плантациями, а в лесо-садах. «В лесах Черноморского побережья Кавказа, — отмечает Жуковский, — особенно Туапсинского и Сочинского районов, часто растет в сообществе с боярышником, алычой, орешником, терном, под покровом дуба, клена и др.»⁴⁴. Большие скопления кизила были на закубанской равнине.

Касаясь вопроса происхождения орешника или лещины (точнее, культуры орешника обыкновенного — Corylus avellana L.), П.М. Жуковский вновь оперирует понятием лесо-сада, введенным в научный оборот И.Н. Клингеном в 1897 г. при исследовании агрикультуры адыгов, и указывает вновь на черкесское побережье. «Использование орешника, — отмечает ученый, — относится к древнейшим временам. На Кавказе еще и сейчас можно наблюдать реликтовый способ превращения зарослей лесного орешника в первый примитивный сад; при вырубке дубового леса или после пожара орешник быстро восстанавливается, образуя обильно плодоносящие заросли, несколько разреживаемые человеком, создающим из них первородный сад… Не имея в своем распоряжении столь огромных дикорастущих ресурсов, как на территории нашей страны, жители Средиземья вынуждены были издавна прибегнуть к разведению орешника, а не к использованию естественных зарослей. Древние народы Европы и Кавказа намного раньше прибегли к широкому использованию в пищу семян орешника, нежели народы Средиземья. Исходный материал, видовой и естественно-гибридный, попал в Средиземье в основном из причерноморских горных районов Кавказа (т.е. из Черкесии — Прим. С.Х. Хотко) и Понта»⁴⁵.

Постоянное указание Жуковского на заимствование греками различных культурных видов и сортов плодовых именно от населения причерноморской, горной Черкесии наталкивает нас на два основных вывода: 1) горная Черкесия или Северо-Западный Кавказ на самом деле являлась центром и очень древним очагом садоводства; 2) само географическое расположение этого центра садоводства облегчало процесс общения представителей двух культур. От Анапы до Гагры горы примыкают к морю и главный Кавказский хребет идет параллельно линии побережья. Далее на юг горы отстоят все дальше и дальше от побережья и, имея ввиду, что в древности земледелие и садоводство велись именно в горах, соответственно затруднялся и культурный обмен. Географическое расположение Северо-Западного Кавказа, древней адыгской страны, как раз исключительно характеризует то обстоятельство, что весь ее горный массив расположен вдоль моря, имеет массу перевалов с северного склона на южный, что обеспечивало общение с морем для всех групп закубанских адыгов. Черкесское побережье имеет массу удобных гаваней и мы вправе охарактеризовать Черкесию как самую морскую страну на Кавказе. И она была одновременно и горной, и морской страной.

Еще одна плодовая культура, и в то же время ценнейшая лесообразующая порода, резко подчеркивающая выдающееся значение Северо-Западного Кавказа — каштан. Род Castanea Mill из семейства Буковых (Fagaceae) объединяет 10—12 видов, из коих в России (как и в рамках бывшего СССР) в диком состоянии обитает один и при том наиболее ценный вид Castanea sativa Mill — так называемый каштан настоящий. Весьма любопытно, что этот вид в диком состоянии произрастает в России только на Северо-Западном Кавказе. И здесь же вообще все его основные запасы. Есть небольшие островки в Мингрелии и Аджарии, а за рубежом — в Турции и на Балканах. С каштановыми лесами Черкесии сопоставимы только его скопления в Испании — в Астурии и стране басков⁴⁶. «На Кавказе, — пишет Жуковский, — основные лесные массивы каштана, начинаясь в северо-западной части Туапсинского района Краснодарского края в бассейне реки Небуг, тянутся полосой вдоль Черноморского побережья на юго-восток; в Абхазии обширные леса по рекам Аше, Шахе и Мзымта (здесь автор ошибается, т.к. все эти три реки на территории Краснодарского края; из них первые две на территории Шапсугии, а Мзымта на территории исторической Джигетии — области садзов, т.е. на стыке Черкесии и Абхазии), особенно по среднему течению рек Гога, Бзыби, на левом берегу реки Келасури, в долине рек Амткел, Кодор и др. В Западной Грузии, по соседству с Абхазией, каштан распространен до с. Худон»⁴⁷. Большие массивы каштана имеются и на северном склоне черкесских гор (современный Майкопский район Республики Адыгея), о чем не пишет Жуковский. Он оценивает площадь кавказского каштана в 100.000 га, а в Западном Средиземноморье (Италии, Южной Франции, Испании) в 115.000 га, что опять-таки сильно выделяет регион Северо-Западного Кавказа и смежной с ним Абхазии, как наиболее богатый каштаном в прошлом и настоящем. Жуковский приводит любопытный факт предпочтения кавказского каштана: стропила знаменитого по архитектуре Реймсского собора, разрушенного немцами во время первой мировой войны, были сооружены из кавказского каштана⁴⁸. Древесина кавказского каштана обладает уникальными свойствами: она очень красива, прочна, т.е. намного прочнее дуба, а высокое содержание в ней таннидов делает ее очень стойкой по отношению к паразитическим грибам — разрушителям древесины. Древесина кавказского каштана является наилучшей для приготовления винных бочек: лучшие вина вырабатывались в бочонках из каштановой клепки. Мы можем с уверенностью предположить, что горцы Черкесии и Абхазии широко использовали каштан при строительстве своих пиратских кораблей.

В Аджарии, где климат очень влажный, и где по образному выражению профессора А.Н. Краснова (1895 г.) «гниют камни», местные жители предпочитали сооружать свои дома из каштана, «единственной породы, не подвергающейся в этом чрезмерно влажном климате моментальному гниению»⁴⁹. До революции богатые европейцы покупали на снос такие строения в Аджарии и использовали каштановую древесину для отделки своих яхт, домов, замков. «Из сравнения существующих культурных видов каштана выясняется, — отмечает Жуковский, — что наш кавказский C. sativa характеризуется сильным ростом, поздним плодоношением, крупной величиной плода, невысокой сахаристостью;…»⁵⁰. Кавказский каштан достигает 35 м в высоту и 2 м в диаметре, обладая огромной шаровидной кроной. Таких деревьев нет нигде в мире. В Японии в префектуре Аомори (расположенной на самом севере страны, на островах) был обнаружен крайне интересный культовый памятник III тыс. до н.э., при строительстве которого были использованы стволы каштана (Castanea crenata Sieb. et Zucc или C.japonica Bl.) с диаметром не менее метра и длиной не менее 18 м. Деревья со столь заурядными, по кавказским меркам, параметрами не были найдены ни в Японии, ни на Дальнем Востоке. Организаторы этого международного проекта обратились к российскому правительству за разрешением подыскать такие деревья на Черноморском побережье Кавказа. И в 1996 г. шесть огромных деревьев кавказского каштана, прошедших тщательный отбор, были переправлены из Головинского лесничества Сочи в Японию⁵¹.

Приведенные данные, на наш взгляд, превосходно иллюстрируют неразрывность адыгского этноса и ландшафта Северо-Западного Кавказа на протяжении всего исторического периода. Ландшафт черкесского «острова» позволил аборигенному населению уже в самые отдаленные исторические эпохи ввести в культуру целый ряд важнейших видов злаковых и плодовых, добиться выдающихся успехов в занятиях земледелием и садоводством. На протяжении веков хозяйствования древние адыги превратили Северо-Западный Кавказ в единый огромный сад посредством культивирования системы лесо-садов и лесо-хлебных участков. «Одной из особенностей адыгского садоводства, — отмечает М.Ю. Унарокова, — являлась присущая ему развитая сортовая структура, которая обеспечивала употребление свежих фруктов в течение круглого года. ...Примечательно, что адыги не ограничивались культивированием плодовых деревьев на приусадебном участках — щагухат, возделыванием садовых плантаций — чъыгхат. Окресные леса они превращали в лесо-сады. Так, в Шапсугии бытовала традиция, согласно которой каждый, кто весной выходил в лес, обязан был привить черенок одного плодового дерева... В ауле Агуй вспоминают об одном человеке, который в окрестных лесах оставил после себя около 300 плодовых деревьев»⁵². Графиня Уварова, посетившая в 1886 году множество пунктов черноморского округа, по достоинству оценила это стремление черкесов культивировать ландшафт: «Другой, не менее похвальный обычай горцев, о котором хочется напомнить, состоял в том, что все престарелые люди, не могущие больше работать и не бывшие в состоянии нести остальных обязанностей, возлагаемых на граждан всяким обществом, должны были делать известное число прищепов на фруктовых деревьях. Следы этих забот видны еще и теперь, в особенности на абрикосовых деревьях — заботы, достойные высокоразвитого народа, напоминающего обязанности каждого отдельного гражданина по отношению к обществу и государству»⁵³. Л. В. Македонов приводит очень красноречивый полевой этнографический материал: «Жители (нагорных станиц Закубанья — Прим. С.Х.) рассказывают, как «азиаты» разводили постоянно сады: «уж без того он и в лес не пойдет, чтобы прищепы с собой не захватить… Так и не видя, как сад разведет». Но, удивляясь быстрому разведению садов горцами, казак и не подумает последовать их примеру. Пренебрежение к изучению горской культуры доходило до того, что только в самое последнее время, даже учеными-садоводами, после долгого ряда неудачных опытов с садоводством в нагорной полосе, принят, наконец, горский способ прививок»⁵⁴.

РАЗДЕЛ 4 ПРОПУЩЕН

5. Биоцивилизация Черкесии

Описав главные, как кажется, аспекты актуальности, перейдем к краткой характеристике этнического своеобразия агрикультуры на Северо-Западном Кавказе. Ухоженность агрикультурного ландшафта — первое, на что обращали внимание европейские путешественники. Англичане при этом неизменно сравнивали виды Черкесии с видами своей родины. В 1810 г. Эдмунд Даниэль Кларк писал о своих впечатлениях: «Когда наступило утро, перед нами развернулось великолепное зрелище богатой страны… Нечто вроде Южного Уэльса или лучших частей Кента; изящные холмы, покрытые деревьями и плодородные долины, обработанные, как сад»¹¹⁴. Эти слова произнесены наблюдателем, совершенно не симпатизировавшим черкесам. Тем не менее, он проявил объективность и написал то, чему был свидетелем. Обращает на себя внимание сопоставление не просто с Англией, но с ее наиболее образцовыми аграрными районами. Через двадцать лет после Кларка, другой известный своими путешествиями английский аристократ Эд. Спенсер высадился в гавани Пшада: «С первого момента, когда открылись передо мною черкесские долины, вид страны и населения превзошел самое пылкое мое воображение. Вместо пустыни, населенной дикарями, я нашел непрерывный ряд обработанных холмов, почти ни одного клочка земли некультивированного, огромные стада коз, овец, лошадей и быков бродили в разных направлениях по колено в траве»¹¹⁵. Далее он развивает свои наблюдения: «…правда, я был не столько обрадован, сколько удивлен, увидев высокий уровень разведения земледельческих культур, проявляющийся в столь далекой (от цивилизованной Англии — Прим. С.Х.), стране населенной народом, который, как нас уверяли (русские друзья автора — Прим. С.Х.), еще не вышел из варварства;…»¹¹⁶. Спенсер уделил много внимания этой теме и подверг критике П.-С. Палласа и Г.-Ю. Клапрота, немцев-академиков на российской службе, за сделанное ими «умышленное преуменьшение» при описании «независимых племен Черкесии»¹¹⁷. Современник Спенсера Джеймс Белл, рекордсмен по длительности пребывания в Черкесии, также самое серьезное внимание уделил вопросу об уровне земледелия у адыгов. Вот только одно из его наблюдений: «…жилища с роскошными хлебными полями; хлебные посевы на некоторых из них, также как и в Сунджуке, достигают, я уверен, шести футов высоты;…поля были так чисты от сорных трав и хорошо огорожены, что я мог бы подумать, что нахожусь в одном из наиболее культивированных районов Йоркшира»¹¹⁸.

Здесь, во вступительной статье, специально сделан упор на европейские отчеты периода Кавказской войны, так как весь наш сборник источников составлен из русских авторов. Помещать в него европейские источники нет нужды, поскольку они уже не раз издавались и переиздавались на русском языке со времени выхода в свет важнейшего сборника В.К. Гарданова. В его же монографии содержится тщательный анализ проблемы этнического своеобразия и уровня агрикультуры на Северо-Западном Кавказе. Он отмечает, что адыги сумели создать симбиоз агрикультурного и природного ландшафта. Высокая интенсивность земледелия при этом не сказывалась отрицательно на естественные ландшафты и природно-климатический комплекс в целом. «Вот откуда, следовательно, — делает вывод В.К. Гарданов, — проистекала та исключительная живописность черкесского ландшафта, которая приводила в восхищение иностранца. Таким образом, и сама живописность пейзажей Черкесии первой половины XIX в. была в известной степени результатом трудовой деятельности населения»¹¹⁹. Даже через 20—30 лет после изгнания черкесов покинутый ими ландшафт еще производил впечатление схожее с тем, какое он оказал на Спенсера. «Кругом нас целый лес орешника, — писала графиня П.С. Уварова, — вот снова показались запущенные фруктовые сады бывших горных жителей: орех, инжир, алыча, яблони и груши. Лес то и дело принимает характер роскошнейшего английского парка»¹²⁰. Эти слова произнесены при посещении долины р. Мачара в Абхазии, а вот схожие чувства из Черкесии: «Всё время зелено, уютно и живописно; лучший английский парк не мог бы представить более живописных лужаек, более темных аллей, более могучих развесистых деревьев»¹²¹.

Одним из первых, проблему этнического своеобразия при анализе земледелия в Черкесии поднял швейцарский путешественник Фредерик Дюбуа де Монперэ, так же как и Кларк, явно симпатизировавший Российской империи, и путешествовавший на русском корабле. «Черкес, расчищая землю, окружающую его жилище, — пишет Монперэ, — для того, чтобы возделывать там просо и пшеницу, заботится о том, чтобы сохранить вокруг своего поля гирлянду деревьев для его защиты, и доставления влаги необходимой в этом климате. Он оставляет там и сям посреди своих полей самые красивые деревья. Так что при взгляде с моря нет ничего более живописного, чем эти склоны лесистых холмов, в которых, как в рамке, находятся все эти поля»¹²². Эта система позднее получит у И.Н. Клингена название «лесо-хлебной» (по аналогии с его же определением о лесо-садах Черкесии)¹²³. Имея в виду понятие сада как более общее, а также то обстоятельство, что полеводство велось на огромных площадях уже не леса, а лесо-садов, далее это понятие будет использоваться, как универсальная характеристика адыгской агрикультуры. Ее изучение доставляет ключ к пониманию того, что аборигены Северо-Западного Кавказа привнесли в общее знание о почве, методах и способах работы на земле, выведение новых сортов и поддержание эндемичных видов зерновых и плодовых культур. Следующий важный аспект — террасное земледелие и тесно связанные с ним народные технологии ирригации и мелиорации.

Итак, адыгские земледельцы не просто расчищали лес под полеводческую культуру, но оставляли лес в максимальной сохранности. В случае его отсутствия они устраивали по периметру древесные насаждения. На участке сохраняли крупные деревья как для защиты от солнечных лучей, так и для предотвращения эрозии почвы, ее смыва после сильных ливней. Такие деревья с развитой корневой системой окольцовывали — снимали кору одной лентой. Дерево гибло годами; этот процесс растягивался до 10 лет и все это время дерево обеспечивало жизненную стойкость корней. Срок первичной эксплуатации такого участка и срок усыхания исполина по его центру примерно совпадали. Таким образом, адыги выработали ряд непреложных экологических правил: лес воспринимался в народном сознании как гарантия продовольственной безопасности, как гарантия возможности земледельческих занятий. Лесо-хлебная система просуществовала многие столетия, если не тысячелетия, т.к. на адыгских землях сохранились тысячи дольменов и сотни эндемичных видов растений, что при другой системе хозяйствования едва ли было бы возможно.

И.Н. Клинген на основе своих собственных наблюдений, обследований остатков адыгских поселений, отмечает, что хлебные участки в горной зоне не представляли собой больших площадей. Это были всегда маленькие в 0,3—0,5 и, как максимум, в 1—2 десятины прямоугольные площади, обязательно вытянутые перпендикулярно направлению склона. Монперэ в свое время дал совет будущим русским колонистам Северо-Западного Кавказа (он сделал его за 30 лет до окончания военных действий, будучи абсолютно уверен в скорой победе империи) перенимать у черкесов их систему землепользования. Он отмечал еще одно назначение сочетания поля и леса: «…с его помощью удается уменьшить силу норд-оста, дующего вдоль побережья». О пользе черкесской лесо-хлебной системы знали многие российские колонисты периода 1864—1914 гг., но элементарно ею пренебрегли.

Пренебрегали также и адыгскими сортами зерновых культур. А между тем, «веками от побережья Черного моря до Кабардинской равнины, — отмечает В.А. Дмитриев, — шла селекция сортов проса, доведенная до появления таких сортов, которые способствовали улучшению почвы, истреблению сорняков и пр., имевших специфические свойства (одни не боялись птиц, другие засухи и пр.). Известно, что русские и украинские переселенцы на Черноморье неодобрительно отнеслись к мелким сортам проса, высевавшегося шапсугами, не зная, что это была культура, специально выведенная для того, чтобы посевы взошли до обычных в горах Западного Кавказа июньских дождей»¹²⁴. Медея Кантария засвидетельствовала существование у шапсугов вида проса под названием уэш. Этот вид играл особое значение в севообороте, способствуя восстановлению почвы, уничтожению сорняков и повышению урожайности¹²⁵. И. Н. Клинген дал всеобъемлющее определение этническому в развитии агрикультуры на Северо-Западном Кавказе: «Народ этот имел возможность выработать самую практичную систему хозяйства, самые разумнейшие приемы обработки, сделать самый счастливый подбор высших и низших культур и наиболее подходящих пород скота»¹²⁶. Казачий историк и просветитель И. Д. Попко (1810—1893) был одним из немногих своих соратников, кто сумел дать объективную оценку познаниям и умению адыгов работать на земле: «Кабардинцы — народ земледельческий и разумно ведущий земледелие, благодаря всесторонней наблюдательности ума: работают легким плугом, пашут мелко, тонкими пластами, с геометрической правильностью линий, зерно сеют близко к солнечному лучу и атмосферическому воздуху и редко испытывают неурожаи»¹²⁷. Говоря о приемах обработки земли и орудиях земледелия такие специалисты как И. И. Герко, И. Л. Серебряков и другие настоятельно советовали колонистам следовать адыгскому опыту и ни в коем случае не подвергать почву глубокой плужной вспашке¹²⁸. Но советы эти усвоены не были. Отчасти это объясняется тем, что поселенцы не имели возможности учиться у аборигенов. А отчасти и теми психологическими причинами, которые сопутствуют самомнению победителя. Очень показательно, что одним из первых мысль о необходимости учиться у черкесов высказал генерал-лейтенант В. А. Гейман, возглавлявший крупное воинское соединение в последние годы войны. Он же возглавил комиссию 1866 года, назначенную главнокомандующим Кавказской армией для выяснения причин бедственного состояния горных казачьих станиц Кубанской области. Комиссия пришла к заключению о необходимости «приселить к горным станицам из аулов бжедуховских и по Лабе» черкесских семейств, способных передать свой опыт работы на земле. «Эта мера, — указывает Гейман, — является необходимой даже для станиц на плоскости; если приселение горцев признано будет почему-либо неудобным, то не без пользы было бы разрешение им запахивать небольшие участки земли вблизи станиц»¹²⁹. Удивление и раздражение — вот основные чувства, сопутствовавшие отчетам высшего кавказского начальства на протяжении полувека по поводу того, что русские поселенцы бедствовали там, где до того процветало земледелие, садоводство, скотоводство, пчеловодство.

Одной из наиболее существенных черт адыгской агрикультуры является террасирование. Этот метод создавал условия для земледелия. И достигалось это путем многолетних целенаправленных усилий, требовавших к тому же большого объема знаний о том, как взаимодействует вода и различные грунты, точного представления о почвенно-климатических условиях, топографических характеристиках конкретной местности. В ареале Майкопской культуры в III тыс. до н.э. были возведены значительные искусственные террасы, некоторые из которых сохранились до наших дней¹³⁰. Древнейшие искусственные террасы Средиземноморья относятся к этому же периоду. Вопрос о применении искусственных террас в исторической Черкесии нашел всестороннее освещение в монографии Медеи Кантария: «Используя для нужд земледелия нередко крутые склоны гор, адыги прибегали к их искусственному террасированию, укрепляя склоны при помощи каменных стен. Участки террасного земледелия встречались в горах Черкесии повсюду. В частности, их отмечает в своем отчете комиссия Хатисова и Ротиньянца»¹³¹.

Обратимся к материалам этой комиссии: «На склонах (ущелья р. Хакучипс, притока Псезуапе с правой стороны — Прим. С.Х.) очень много хлебородных участков, которые еще в то время (летом 1866 г. — Прим. С.Х.), местами были засеяны, оставшимися в горах хакучинцами, кукурузой и гоми. Поля эти находились на самых неприступных местах, которые с первого раза могут показаться совершенно невозможными для культуры. Нахождение хозяйственных посевов на подобных крутизнах заставляло нас верить рассказам многих бывавших здесь прежде офицеров, сообщавших нам, что горы эти когда-то сверху донизу были покрыты прекрасными полями, и что горцы всегда имели большой запас хлебов. Но едва ли найдется в России или в западной Европе хоть одно племя, которое в состоянии было бы обработать эти горы; а потому для будущего поселения, места эти могут иметь значение только пастбищ и то для мелкого скота, как козы и овцы»¹³². А вот и воспоминания этих офицеров. «Помню наш отряд под командою генерала Бабича, — писал черноморский полковник Г. Шарапа, — в чудеснейшие дни лета, как саранча, передвигался к чудесным землям горцев и их на диво богатые нивы пшеницы, ржи, проса, кукурузы — ломом ложились под ногами солдат, лошадей, артиллерии; разбросанные причудливо хуторками аулы горели и своим дымом заставляли принимать только что вполне развившуюся листву окружающих деревьев неестественно бурый цвет»¹³³.

Этих свидетельств офицеров много, но вот еще одно. Оно того же времени, что и записи Дж. Белла, и буквально вторит ему: «Дорогой (вдоль течения Абина. — Прим. С.Х.) по обеим сторонам, прелестные сады. По опушке виднеются большие аулы, некоторые из них покрыты тесом. Народонаселение здесь очень большое¹³⁴. Хлеба у них прекрасные, густые и жито вышиною более двух аршин, пшеница тоже недурна. Поля их засеяные, большею частью, огорожены плетнем (дабы скот не пасся)».

Запись от 24 мая 1837 г. : «Мы расположились в нескольких шагах от аула (в долине р. Пшады, недалеко от моря)..., кругом нас вьются по деревьям виноградные лозы, жито, овес, ячмень, конопля, лен, кукуруза и прочее. Всего есть в этом месте в большом изобилии. Поля их большей частью огорожены плетнями. Я видел даже привитые фруктовые деревья ...Здесь пропасть аулов». За 11 мая: «... тут тянется цепь гор, между коими встречаешь прелестные долины, усеянные фруктовыми деревьями,...». 22 мая поручик записал: «Мы прошли мимо многих аулов, из коих некоторые, по-видимому, богатые, ибо покрыты тесом,...». За 1 июня: «Прелестная роща, бывшая на берегу Черного моря, уже вся вырублена — как жаль мне ее!... посреди этой рощи был аульчик, вероятно, какого-нибудь князя, вероятно, черкесы в свободные часы отдыхали под тенью дерев, увитых виноградною лозою,...». За 7 июня: «..., по полям — прекрасный хлеб». 12 июня: «Я ходил по саклям, и они мне чрезвычайно понравились, особенно княжеская, в которой Люлье жил пять лет, в ней чрезвычайная чистота… На дворе сделаны два амбара, в коих мы нашли шелковых червей, и два амбара для хлеба. Сад у этого князя прекрасно обработан, у него есть виноград и многие фруктовые деревья, в том числе множество абрикосовых и персика, которые унизаны фруктами... Как обвинять их теперь, что они, привыкшие к свободе, не хотят с нами примириться и защищают свои прелестные места». 26 июня: «Аул их совсем разобрали для дров, а хлеб покосили для лошадей. Мне жаль было сегодня смотреть, какой овес и просо мы выкосили: сколько трудов стоило им вспахать, посеять и на сколько бы времени достало им хлеба» И запись за первое сентября: «Я полагаю, что в Пшаде и здесь истребили мы столько фуражу, что, верно бы, 1000 семействам черкесским достаточно было для прокормления себя целый год»¹³⁵. Это из недавно опубликованного Я. А. Гординым и И. Грозовой дневника поручика Н. В. Симановского, состоявшего в экспедиции 1837 г. в западные районы Черкесии.

Тема огромных запасов хлеба звучит во множестве документов периода Кавказской войны. В рапорте полковника Геннинга, командующего войсками в укреплении Белореченском, начальнику Правого фланга Кавказской линии генерал-майору Дебу (1856 г.) сообщалось об уничтожении двух бжедугских аулов Лабокуой и Татархабель: «В обеих аулах более ста дворов, с огромнейшим запасом в складах разного хлеба, с запасом который можно бы только найти в самом предприимчивом земледельческом обществе»¹³⁶. У Л. Богуславского, восторженного летописца апшеронского полка, шефом которого состоял Великий князь Георгий Михайлович (сын Михаила Николаевича, являвшегося командующим Кавказской армией в последние годы Кавказской войны), просто с каким-то упоением повествуется об уничтожении адыгских селений: «… колонна на рассвете подошла к аулам Этогуако, расположенным в густых садах… Взятые аулы немедленно сожжены, а большие запасы только что собранного хлеба уничтожены»; «Все три колонны двинулись вверх по реке и уничтожили в ущельи Афипса 8 больших аулов с запасами только что собранного хлеба»; «истреблено в ущельи Шебша 17 аулов с большими запасами хлеба»; «На ночь весь отряд расположился бивуаком, найдя в изобилии во взятых аулах сено и необмолоченный хлеб»; «разорили 8 аулов с большими запасами хлеба»; «уничтожено 38 больших аулов и множество отдельных хуторов, с громадными запасами хлеба и домашним хозяйством»; «два батальона, после весьма упорного боя, овладели большим аулом Лагумжи-Хаблем (на р. Пшехе. — Прим. С.Х.) и еще другим — меньшим, захватив огромные запасы хлеба, предали аулы огню»¹³⁷.

Газета «Кавказ» 19 января 1852 года сообщала о действиях за Кубанью отряда под командой генерал-лейтенанта Рашпиля: «… Только один аул Псегуб (в черченейской Бжедугии. — Прим. С.Х.) обнаружил враждебное расположение, надеясь на свое крепкое местоположение и соседство с абадзехами, но дорого заплатил за эту попытку; войска наши быстро двинулись на приступ, заняли аул и, в наказание разбежавшихся жителей, предали огню сакли их с огромными запасами хлеба и сена»¹³⁸. В материалах П. Г. Буткова отмечено, что осенью 1778 года турецкий десант, высадившийся в Суджуке из более 100 судов, занялся закупкой хлеба в горах¹³⁹. В 1790 году, вслед за поражением армии Батал-паши, значительный отряд под начальством генерал-поручика Розена перешел Кубань и обрушился на бжедугские и адамиевские селения, из которых 28 были сожжены. При этом отмечается, что «деревня Кайчуко-Габле была место, где неприятель имел знатное количество свезенных припасов, многочисленною толпою охраняемое». Затем настал черед темиргоевцев: «истребил 3 темиргойские деревни со множеством хлеба и сена… и знатная получена добыча»¹⁴⁰.

Весьма знаменательно, что русские офицеры поражались зажиточности черкесских земледельцев. Это особое внимание становится понятным на фоне постоянных голодов в России, а если ситуация с продовольственным обеспечением и не доходила до голода, то во многих губерниях характеризовалась как исключительно неблагоприятная: «Нечерноземная полоса России — север и центр — стали нуждаться в значительных количествах привозного хлеба, так как своего не хватало уже для потребностей местного населения: по свидетельству путешествовавшего по России в 40-х годах немца барона Гакстгаузена, такой губернии, как Ярославская, не хватало половины потребляемого ее населением хлеба; …»¹⁴¹. Журналу «Русское богатство» слишком часто приходилось анализировать причины сельскохозяйственных кризисов. «1820-й, 1821 и частью 1822-й годы, — отмечает П. Шафранов, — отмечены и для Новгородской губернии сильными неурожаями хлебов… В Новгородской губернии и в хороший (год) урожай своего хлеба хватает не более как на полгода, а в неурожайный год, каким был 1821-й, хлеба хватило меньше чем на полгода… Из Рославльского уезда (Смоленской губернии. — Прим. С.Х.) присылались в Москву воззвания о помощи, подписанные дворянами, сообщавшими, что голод сделался в этом уезде повсеместным, целые селения не имели дневного пропитания, а многие из крестьян дошли до полного расслабления»¹⁴². М. С. Лунин, один из наиболее глубоких мыслителей эпохи, с поразительной ясностью очерчивает трагизм русского бытия, в контекст которого, помимо воли русских людей, была включена кровавая драма Кавказской войны: «Годы 1833, 34 и 40 будут отмечены трауром в наших летописях из-за почти повсеместного голода, поразившего страну и обличающего некий коренной порок в общественном хозяйстве. В длительных мучениях голода в своих лачугах погибли и гибнут ежедневно тысячи кормильцев и защитников государства»¹⁴³.

Одна из характерных черт адыгского быта, отмеченных Симановским — чистота. Тема чистоты практически неизменно звучит в записках европейских путешественников. Мотрэ описывает свой первый ночлег в черкесской семье в районе Жанетии: «Постель состояла из различных бараньих шкур, сшитых вместе и разложенных на земле одна над другой; одни из них служили матрацами, а другие — покрывалами. Подушка была из хлопчатобумажного полотна, набитая шерстью, с небольшим квадратным куском белого полотна, нашитого сверху в том месте, куда я должен был положить голову. Я спал хорошо и едва успел встать, как постель уже разобрали и шкуры развесили на нечто вроде палисадника у красильщиков. Эта чистота и общая практика черкесов ежедневно проветривать свои кровати такова, что после их вставания не видно ни одной разостланной постели»¹⁴⁴. К постели относились действительно как к постели, а не как к общеупотребительному месту, на котором можно сидеть днем и принимать пищу.

Обязательным требованием гигиены у черкесов являлось омовение ног и чистка одежды гостя. И эти процедуры предпринимались тут же, еще до угощения. Кстати, Мотрэ, пробыв долгое время в Крыму и побывав во многих странах, до Черкесии нигде не сталкивался с такого рода требованиями гостеприимства: «Две дочери, младшей из которых могло быть лет 11, и которая являлась совершенством красоты, старались наперебой услужить мне. Их мать была красивой, хотя ей было около 50 лет, но она могла это не скрывать. Она посадила меня у огня, и самая старшая из ее дочерей принялась снимать с меня обувь. Вначале я противился, рассматривая этот поступок ниже ее достоинства и считая неудобным его допустить, но мой татарин дал мне понять, что не сделать того, что она делает, противоречило бы обязанностям гостеприимства, и что это вынуждена была бы сделать сама хозяйка, если бы у нее не было дочерей. Я подчинился обычаю; моя обувь была не только снята, но она разула меня целиком, а ее сестра, поливая теплую воду в умывальник, род деревянного корыта, поместила в него мои ноги и вымыла»¹⁴⁵. Заметим, что вода была специально разогрета для этой процедуры, и действие происходило в зимнее время. Большего комфорта путешественник мог бы ожидать только в хорошей европейской гостинице того времени либо в богатом западноевропейском семействе. А. О. Махвич-Мацкевич, посетивший Абадзехию около 1860 года, сразу после заключения мирного договора 1859 г. между абадзехами и царским командованием (Магомед Амином и Филипсоном соответственно), отмечал, что число постелей в абадзехской семье доходило до 50 комплектов¹⁴⁶.

У Пейсонеля содержатся очень важные в этом плане сведения, позволяющие говорить об уровне комфорта и чистоты в черкесских помещениях, достаточном для положительного отзыва европейца. Так, ежегодное потребление тканей для наволочек и пододеяльников, реализовывавшихся в Каффе, превышало сумму в 200000 пиастров. Мыло из Смирны (Измира) завозилось в Каффу в объеме 3000 кинталов, из которых 500-600 кинталов перекупали русские купцы, и столько же уходило в Черкесию. Интересно, что из 150 фард ладана, доставлявшегося в Крым, русские покупают 25-30 фард, а в Черкесию уходило 50-60 фард¹⁴⁷.

Петр-Симон Паллас, посетивший Кабарду в 1793 г., отмечает наличие уборных и именно в таком виде, как это описано у Миллера в начале XX в.¹⁴⁸ Немецкий ученый отмечает чистоплотность во всем: приготовлении еды, одежде, доме, дворе, улицах села. Здесь мы подчеркиваем происхождение ученого наблюдателя, так как критерии чистоплотности у разных народов различны. «Они живут в своих селениях и домах очень чистоплотно, — пишет Паллас, — они соблюдают чистоплотность также в своей одежде и в приготовляемых кушаньях»¹⁴⁹. Кстати описание Кабарды Палласом вполне добросовестно и совершенно противоречит его же описанию Западной Черкесии, где он не побывал. Мы можем быть уверены в том, что, если бы Паллас имел возможность посетить Западную Черкесию, то мы имели бы весьма информативное ее описание. Его характеристики западноадыгских обществ крайне лаконичны. О бесленеевцах: «более чистоплотны и богаты, чем горские народы»; о мухошевцах: «хорошие земледельцы; у них много скота»; о темиргоевцах: «жители этого племени самые богатые и чистоплотные из всех черкесов»¹⁵⁰. Остается непонятным, о ком же Паллас говорит как о нечистоплотной публике. У него просто не было никакого представления об адыгских обществах Натухая, Шапсугии, Абадзехии и Убыхии. Здесь уважаемый академик отдал дань штампу, согласно которому горцы должны быть обязательно грязны, дики и кровожадны. Описание быта шапсугов и натухайцев представляет их в совершенно убогом виде: 1) «живут охотнее грабежом»; 2) «они живут бедно и плохо одеты, сеют немного ржи и откармливают некоторое количество свиней». Складывается впечатление, что на 100 дворов приходится 2-3 свиньи, а сами свиноводы ходят босиком и без рубашек»¹⁵¹. Нет ничего удивительного в том, что такой обазованный наблюдатель, как Паллас, мог, не вникая в конкретный пример региона Северо-Западного Кавказа, распространить на него свое же видение горных районов Центрального и Восточного Кавказа, а также Грузии. Отчасти это могло быть вызвано политическими пристрастиями, так как адыги Северо-Западного Кавказа считались османскими подданными, а отчасти это действительно штамп. Даже великий ум Ньютона был еще наполовину задействован в средневековой алхимии и схоластике. Поэтому не будем слишком строго судить Палласа.

Следующий замечательный турист по Кабарде — польский граф Ян Потоцкий — опирался кроме своих собственных наблюдений и познаний еще и на богатый опыт поляка капитана Вильковского, мать которого была кабардинкой. Вильковский провел в Кабарде около 15 лет в качестве переводчика, поэтому сведения Потоцкого обретают для нас особое значение в плане аутентичности. Мы можем считать их сведениями, полученными от образованного кабардинца. Тема чистоты звучит и у Потоцкого: «Общий вид их (жилищ) приятен; они стоят в ряд, окруженные оградами; чувствуется сремление содержать их в чистоте». Дом у старого Шабаса «замечательно чистый»¹⁵². У анонимного европейского автора середины XVIII века содержится высокая оценка чистоплотности быта кабардинцев: «Из всех жителей Кавказа только кабардинцы имеют самые лучшие жилища, самые изящные и самые опрятные. Это прочные и удобные жилища, поддерживаемые в хорошем состоянии постоянным уходом»¹⁵³. Кроме того, «кабардинец хорошо одет, носит тонкое белье». А вот мнение немца Якова Штелина, воспитателя Петра III, об уровне комфорта у кабардинской знати: «Их князья живут роскошно и великолепно»¹⁵⁴.

Возвращаясь к вопросу о террасировании, отметим, что устройство искусственных полеводческих участков решало очень многие задачи, в их числе и социальные. Эти площадки обеспечивали пропитание в ситуации демографического бума, либо скопления беженцев в горах во время ожесточенных боевых действий на равнинной части Закубанья. Сугубо с агрикультурной стороны, устройство террасы препятствовало эрозии, смыву, заболачиванию. И, как отмечает М. Кантария, террасирование позволяло сбалансировать все факторы среды, избежать недостатков климата, гидрологического режима. Терраса снабжалась водоотводами, при этом использовалась каменная кладка. Более того, в ряде случаев адыги укрепляли ложе горных речек двойными рядами плетней с камневой насыпкой внутри¹⁵⁵. Л. С. Личков, современник И. Н. Клингена, так писал о Черкесии 30-х годов XIX века, то есть тех лет, когда военный конфликт уже вступил в фазу эскалации, но страна еще не была подвергнута тотальному разорению: «В конце, напр., тридцатых годов, когда русские начали приступать к сооружению береговых укреплений, все побережье с прилегающей к нему горной полосой представляло собой тщательно разработанный культурный оазис, где о-бок с дикими неприступными скалами и вековыми (теперь беспощадно вырубленными на всех наиболее доступных местах) лесами ютились прекрасные виноградники, зеленели роскошные нивы, расположенные местами даже на искусственных террасах, снабжаемые водой из нарочито устроенных оросительных каналов, оберегаемые от ливней искусственными водоотливами. По побережью пестрели густые сады, в которых зрели разнообразные фрукты, составлявшие для местного горского населения один из важных предметов сбыта, как мед и воск, получавшиеся ими с обширных пчельников. На полях береговой полосы росли кукуруза, ячмень, просо, пшеница и др. хлебные злаки… Близкое знакомство с климатом и природой страны, полученное вековым опытом уменье приспособляться к неблагоприятным климатическим особенностям края, известный уровень культурности, которого они уже успели достигнуть ко времени начала кровавой борьбы с русскими — все это дало им возможность насадить высокую культуру в таких местах, которые русский и теперь еще считает непригодными для какой бы то ни было культуры. Умело пользуясь дарами богатой природы, горцы сумели воспользоваться и близостью моря для расширения своих торговых сношений и увеличения размеров сбыта разнообразных продуктов своего хозяйства. Естественно, что во всех приморских пунктах, где морские суда могли найти хоть какую-нибудь защиту от морских ветров, шла оживленная торговля, потому что было что сбывать и было, кому приобретать; …»¹⁵⁶.

В реконструкции агрикультурного облика Черкесии, предпринятой крупным российским ученым-сельскохозяйственником, статистиком и публицистом Леонидом Семеновичем Личковым¹⁵⁷ обращает на себя внимание замечание о «высокой культуре» в «таких местах» по высоте и отвесности, которые совершенно были исключены из сферы экономического интереса колонистов. С другой стороны, столь интенсивный характер агрикультурного освоения ландшафта является свидетельством значительной численности населения. Таксатор Личкус, член комиссии 1896 года, подчеркивал обязательность такой взаимосвязи: «… в настоящее время представляется возможным судить о размере и пространстве площадей, бывших здесь некогда под культурой и поселениями у горцев, поросших ныне густыми зарослями лиственного леса, лишь по нижеследующим признакам: всюду, где только жили горцы, встречаются в изобилии фруктовые деревья — черешни, сливы, груши, яблони, лыча, орех, персики, местами хурма, шелковица и виноград. Они встречаются не только на местах бывших поселений, занимавших значительные и удобные по своему положению площади, но и на полянах пространством не более десятины, разбросанных по крутым склонам гор. Видно, что и эти поляны служили жильем, смотря по величине, для нескольких, а иногда и для одной семьи. Если принять во внимание, что доступ к этим полянам по тропкам, пролегающим по крутым склонам гор, был затруднителен и что во многих местах возможна была только ручная обработка почвы и доставка урожая переноскою на плечах, то должно придти к заключению, что обращение под культуру таких малодоступных полян вызывалось лишь густою населенностью бассейна»¹⁵⁸. В разделе I «Аульные площади» Личкус подчеркивает, что «есть места бывших поселений», которые «в ближайшем будущем не могут быть включены как места годные к заселению»¹⁵⁹.

В описании Л. С. Личкова обращает на себя внимание определение «культурный оазис»: исключительно благодатный ландшафт страны адыгов был подвержен интенсивной культивации многими поколениями земледельцев. Видимо, словосочетание культурный оазис звучит у Личкова закономерно: так, сами адыги называли долину Псекупса Мысыром, то есть Египтом, за ее особенное, даже по адыгским меркам, земледельческое изобилие и многолюдность¹⁶⁰. Сразу после покорения страны — «культурного оазиса» прозвучал очень красноречивый репортаж армейского корреспондента как раз из района долины Псекупса — адыгского «Египта»: «Весною прошлого 1867 г. штаб кавказского линейного №4 батальона занял расположением своим вершину р. Псекупса. Следуя к месту своего назначения по горам, мы при спуске в долину Псекупса заметили необыкновенное множество фруктовых деревьев: все они были в полном цвету. И без всякого преувеличения можно сказать, что мы поселены в диком саду, изобилующем грушами, яблоками, кизилом, орехами и другими фруктовыми деревьями. Дождались осени: сучья деревьев в буквальном смысле гнулись от необыкновенного множества фруктов, которые до этого времени, будучи только приманкою диких свиней, гибли совершенно даром. Мы начали подумывать не на шутку, что будем делать из такого количества плодов; все, женатые и холостые, большой и малый, успели наесться их до пресыщения, успели насушить для себя с избытком, наделать квасу разных сортов; но это как капля в море, фруктов как будто не брали, они кучами осыпались с деревьев»¹⁶¹.

Одной из вопиющих экологических проблем, вызванных тотальным истреблением леса колонистами, стало обмеление рек Закубанья, стремительное сокращение водных ресурсов. Вот лишь одно из замечаний на эту тему М. Владыкина: «Влево от нас была постоянно река Адагум, изредко показывавшаяся между кустов и плавней. Дорога проходила через несколько мелких, но быстрых реченок: Шухо, Хопс и др., похожих скорее на глубокие проточные канавы, чем на речки; все они теряются в плавнях. Упомяну, кстати, про факт, за достоверность которого ручается единогласное подтверждение его всеми здешними жителями: это — сильное обмеление, после войны, всех здешних горных речек, бегущих в Кубань. Народ приписывает это засорению родников; одни говорят, что их нарочно завалили и замяли черкесы перед выселением в Турцию; другие все сваливают на небрежность казаков. Черкесы, как и вообще все магометане, действительно, отличались особенною заботливостью об отделке родников и водопоев; русские же поступают совершенно напротив. Мне показывали несколько затоптанных и грязных луж, из которых, в настоящее время, еле-еле сочилась вода, а прежде лужи эти были прекрасно обделанными родниками; но, все-таки, мне кажется, истинная причина обмеления рек это — истребление лесов»¹⁶². Отсутствие ухода за родниками, безусловно, сыграло свою отрицательную роль, но главную причину Владыкин выделил также верно. Само существование густой сети закубанских рек, каждая из которых имела десятки, сотни и даже тысячи притоков, было обеспечено огромными лесными пространствами. Уничтожение леса мгновенно отрицательно сказывалось на речной системе. Так, Ив. Ив. Кияшко описывает характерную ситуацию на примере станицы Мингрельской (1863 год): «Ст. Мингрельская хотя и лучше прочих станиц наделена водой (кроме реки, протекающей у самой станицы, почти у каждого хозяина имеется во дворе колодец), но, благодаря необыкновенно сухому лету и вырубленной нами в лесу просеке, открывшей палящим лучам солнца русло реки, последняя версты на четыре вниз по течению высохла, почему жители терпели большой недостаток в воде и принуждены были гонять скотину на водопой и привозить для своей надобности воду на довольно большом расстоянии: из имеющихся же в станице колодцев вода сохранилась только в 14 и то в таком скудном количестве, что не могла удовлетворить имеющуюся в ней надобность»¹⁶³.

В отчете Кияшко обращает на себя внимание не просто произвольная вырубка лесов, а истребление леса в наступательных военных целях. Таким образом, жители станиц становились заложниками той пагубной для экологического баланса в регионе военной стратегии, которая базировалась на истреблении лесов. «Что такое «лесные просеки» на Кавказе, — начинает И. Чех свои очерки о Кавказской войне, — и почему так деятельно занимались ими наши войска, в особенности в последние годы кавказской войны?.. Чечня была ограждена от нас вековыми лесами; эти-то неприступные чащи и составляли главный оплот для чеченцев. Как бы ни были удачны наши набеги в Чечне, но отряды, когда им приходилось вступать в леса, всегда несли громадный урон… Между тем, как нужно было двигаться в глубь страны для возведения новой линии укреплений, и тут-то началась деятельная рубка «просек», которые служили как бы траншеями для дальнейших наших подступов, … Этими просеками шириною на пушечный выстрел, уничтожались сами собою те гибельные для нас преграды, за которыми чеченец стрелял наверняка и был почти неуязвим»¹⁶⁴.

В Западной Черкесии рубка просек приобрела особый размах. В центральных и западных районах Закубанья, где проживало многочисленное и сплоченное в военно-политическом отношении население абадзехов и шапсугов, проложение просек рассматривалось как одно из важнейших тактических и стратегических действий. В Восточном Закубанье, предгорные территории которого представляли в значительной степени обезлесенные пространства и где адыгское сопротивление было ослаблено отсутствием мощной, наподобие Абадзехии, субэтнической группы в горах, просеки практически не применялись. Численность абазин в горах между верховьями Теберды и Лабы была крайне невелика. Еще меньшей была численность кабардинцев и бесленеевцев, занимавших средние течения Зеленчука, Урупа, Большой и Малой Лабы. Мобильные колонны царских войск уже к 1841 году поставили под свой контроль большую часть Восточного Закубанья, перенеся кордонную линию на Лабу. Также не применялись просеки со стороны Черноморской береговой линии, гарнизоны которой были зажаты в крепостях и не имели сил для ведения войны в горно-лесистой местности. В условиях Абадзехии, Шапсуги и Натухая царское командование было обречено затрачивать огромные ресурсы на проложение этих гигантских «траншей». Так, 19 января 1841 года генерал-лейтенант Засс сообщал командующему войсками на Кавказской линии и Черномории генерал-адъютанту Граббе: «… на переправе чрез Белую, просека 9 числа сего января совершенно кончена. Лес по обеим берегам этой реки начисто вырублен шириною на 400 саженей. При исполнении работ продолжавшихся трое суток Абадзехи вполне постигающие, что с просекою на Белой, стада их пасущиеся на низменных местах, сенокосы и посевы хлебов, завсегда будут в руках наших; в толпе собравшейся в числе 1000 человек, всячески старались препятствовать занятиям отряда»¹⁶⁵.

Перечислить все примеры проложения просек попросту невозможно — это означало бы пересказ всех военных действий в Западной Черкесии. Но, при всем том, тема эта остается малознакомой и малоизученной, а потому приведем ряд характерных эпизодов. Участник действий майкопского отряда, оформивший свое авторство одной буквой В., значительное внимание уделил вопросу о просеках: «Вскоре вернулись они (писари — Прим. С.Х.) с приказанием, что «завтрашнего числа, в пять часов утра, начинается колонна на рубку леса, под командой полковника Кутневича… Было еще темно, как удары топоров, огласившие лес, возвестили проспавшим горским часовым, что гора занята… 4 декабря (1857 г. — Прим. С.Х.) работа шла быстро: горная тропа была обращена в довольно сносную дорогу, лес с правой стороны вырублен почти на ружейный выстрел… Горцы с ужасом смотрели, как валится их вековой лес… С этого времени вся деятельность войск майкопского отряда сосредоточилась на рубке леса левого берега Белой и обращенного к нам ската горы… Колонны для рубки леса высылались ежедневно… 31-го декабря прибыл в отряд генерал Козловский, произвел, с большею частью войск, движение вверх по реке Курджупсу, приказал вырубить лес и сады, прилегавшие к дороге, сжег ближайшие хутора по берегу реки»¹⁶⁶. У Л. Богуславского рубка просек — важнейшее занятие войск. Истребление леса было методом и военных, и колонизационных действий. Чтобы покорить и изгнать горцев необходимо было лишить их средств к существованию; чтобы достичь их полей необходимо было делать просеки. «Главным средством к изгнанию непокорных племен, — подчеркивал Богуславский, — из нагорной полосы представлялось лишение горцев насущных потребностей жизни, отнятием у них пространств, удобных для хлебопашества и скотоводства. Просеки, сделанные в 1859 году Майкопским и Лабинским отрядами с северной стороны полосы лесов, тянувшихся от Майкопа к Лабинской станице, приблизили нас ко многим полянам, на которых горцы имели свое хозяйство; но ближайшее знакомство с краем показало, что многочисленные поляны, находившиеся также в самой полосе лесов и за ними к югу, по направлению к Черным горам, представляли многочисленному туземному населению источники для существования. Завладеть этими полянами и не позволить горцам сеять, жать и косить — значило решить задачу, положенную в основание покорения Западного Кавказа. Само собою разумеется, что устройство просек в известных направлениях, для открытия доступов к аулам непокорного населения и к его полянам, а также проложение удобных операционных путей служили целью действий Лабинского отряда¹⁶⁷. О рубке леса значительными массами войск Богуславский пишет при обозрении малейшего передвижения отрядов. Приведем несколько выдержек: «С 24-го мая по 1-е июня (1860 г. — Прим. С.Х.) разорено и совершенно уничтожено до 30 неприятельских аулов, течение Убина и большая часть пространства между ним и Афипсом очищены от неприятельских жилищ. С 1-го июня войска производили рубку и разработку дороги по направлению к реке Афипсу. В продолжении 12-ти дней устроена была дорога и просека на протяжении 11-ти верст; она проходила через шесть балок, покрытых густым строевым лесом»; «главный Шапсугский отряд, в составе 12ј батальонов… для открытия сообщения с укреплением на реке Иль, прорубил 19 верст просеки, большею частью по густому строевому лесу…»; «Действия наших отрядов в земле шапсугов в течении декабря имели своим результатом: 1) окончательное устройство просеки и удобной во всякое время года прямой дороги от укрепления Крымского до Григорьевского, так что на расстоянии около 74 верст путь сделался совершенно безопасным даже для небольших колонн; 2) совершенное очищение всей плоскости между реками Адагумом и Супсом от неприязненного нам населения. На всем этом пространстве, свыше 2000 квадратных верст, не осталось ни одного сколько-нибудь значительного аула, и не только жилища шапсугов, но и все их запасы истреблены»; «12-го октября (1861 года — Прим. С.Х.) в отряд (Нижне-Абадзехский — Прим. С.Х.) прибыл командующий войсками Кубанской области, генерал-адъютант граф Евдокимов. В это время войска пролагали Фарсскую просеку… Евдокимов оставил 9 батальонов пехоты, под начальством генерал-майора Тихоцкого, для уширения и расчищения проложенной просеки»; «При рубке просеки вверх по Белой, оставлены были несрубленными, по обеим сторонам дороги, два ряда деревьев, в виде аллеи, с целью доставить тень колоннам, проходящим во время летних жаров, а иногда и удобное прикрытие для стрелков, в случае нападения: этой-то аллеей неприятель и воспользовался. При рубке просеки обыкновенно все срубленное тут же сжигается, и тогда образуется открытая местность, с обеих сторон дороги, по меньшей мере на 500 шагов»¹⁶⁸. Просеки делались к тому же очень часто, вдоль русла рек, что на небольших речках сказывалось очень быстро.

Мы можем подсчитать примерное количество деревьев, относимых по качеству к строевому лесу, на обычной по размерам просеке длиной 10 км и шириной 0,5 км. Представим, что одному дереву достаточно 25 кв. м. площади, чтобы развиться в полной мере. Получается порядка 200,000 деревьев, уничтоженных на площади в 5 000 000 кв.м. Следующий вопрос: каким образом связано количество воды с лесными порубками? Если говорить о таких масштабах, как в период Кавказской войны, то последствия нельзя оценить иначе, как катастрофические. Военные просеки исключительно отрицательно повлияли на климат региона. В нашем распоряжении есть весьма показательное исследование В. И. Рогачева о воздействии постепенных рубок на качество воды. «Известно, — отмечает исследователь, — что в лесных массивах, в которых не проводятся рубки, подстилка и верхние горизонты почвы благодаря рыхлому строению обеспечивают быстрое впитывание воды. Это способствует предотвращению или значительному сокращению поверхностного стока в лесных районах… Мы провели ряд дополнительных наблюдений, чтобы установить изменения качества воды в зависимости от степени повреждений почвы. Работа проводилась путем искусственного дождевания на участках леса, пройденных постепенными рубками. Для этого были заложены микроплощадки размером по 1 м². Ряд площадок имели растительный покров, другие микроплощадки были с различными повреждениями почвы. Вода улавливалась лотками, которые врезались в стенки микроплощадки на глубину 2 см. Слой дождя составлял 180 мм, интенсивность — 2 мм/мин. Данные наблюдений показывают, что в процессе дождевания на участках лесных почв, покрытых травяным покровом из ожины и разнотравья, а также травяным покровом из овсяницы горной, поверхностный сток не образовывался даже при полностью вылитых 180 л. воды… на участках, где подстилка была взрыхлена поверхностный сток образовывался при 84 мм дождя. В местах, где подстилка была снесена, поверхностный сток появлялся уже при 25 мм осадков. Практически сразу после начала дождевания он образовывался на участках, имевших значительные повреждения почвы. Если глубина повреждений почвы достигала 10 см, то сток отмечался при 4 мм дождя… вода от микроплощадки, на которой подстилка была взрыхлена, имела прозрачность 10 см (при наивысшем показателе прозрачности — 30 см), в местах, где подстилка была снесена, а также при более значительных повреждениях почвы прозрачность воды равнялась 0»¹⁶⁹.

Сколько миллионов деревьев было вырублено войсками в Закубанье в 30-60-е гг. XIX века и в какой степени это повлияло на климат? Сегодня мы пока не в состоянии ответить на эти вопросы, но резко отрицательная динамика климатического регресса была зафиксирована исследователями на временной дистанции первых десятилетий колонизации региона. Так, И. Н. Клинген отмечал этот факт на примере Черноморского округа: «С удалением горцев, в самый короткий срок вырублены дремучие леса, и самшит расхищен в неимоверно короткое время… уничтожена была благодетельная и мощная береговая лесная завеса, которую черкесы берегли. А не стало завесы, стали срываться к морскому берегу холодные бризы и северо-западные холодные морские ветры, приносящие холод и мороз, — и поэтому типичная физиономия средиземноморской флоры, соответствующей узкой прибрежно-морской полосе, стала мало-помалу утрачиваться, и на место более нежных вечнозеленых появились в гораздо большем количестве выносливые представители северо-западного побережья Черного моря… Вообще со времени удаления горцев природа сильно изменилась. В приморской полосе было при горцах несравненно суше, теплее весной и здоровее, чем теперь. В черте же крайней ленточки прибрежно-морской полосы было несравненно теплее, защитнее чем в настоящее время; …»¹⁷⁰. Аналогичные наблюдения были сделаны и для степного правобережья Кубани. Так, К. Живило на примере станицы Расшеватской отмечал: «Старожилы говорят, что прежде зимы были легче; эту перемену они объясняют приходом русских людей, будто бы с собой принесших зиму. Эта мысль в значительной степени справедлива. При заселении станицы, как и всего северного Кавказа, здесь все балки были переполнены водой, а растительность была настолько велика, что трава была в рост человека, и в бурьяне мог схорониться всадник: обилие влаги, растительности естественно поддерживало почвенную теплоту, а также могло влиять и на уменьшение холода. Наоборот, в настоящее время, с развитием земледелия и скотоводства, весь пахотный слой оголился: изредка лишь вырастает на нем мелкий бурьян. Вследствие этого даже в период проливных дождей, вода быстро стекает в балки, в реку, а затем и вон из юрта: вода, всосавшаяся в почву, под влиянием солнца быстро испаряется; почва просыхает и легче остывает, и растительность весной показывается медленно. Следовательно, можно утверждать факт, даже очень значительного, влияния человека на климат»¹⁷¹.

Здесь автор затронул проблему, которая достаточно активно обсуждалась в его время. В том же 1888 году В.С. Кривенко отмечал: «Оголение края от леса началось с самого поселения русских на Кавказе. В отчете, представленном еще в 1820 году генералу Ермолову А. Ребровым (АКАК. Т. VI. Ч. II. С. 595) о состоянии Кавказской губернии, уже обращено было внимание на бедность древесной растительности. «Много есть мест, — пишет А. Ребров, — где, по объяснению самих жителей, были большие леса, но теперь и следов их произрастания неприметно». В отчете рекомендовалось производить усиленные посадки деревьев. «Но как обыкновенное побуждение со стороны начальства не может произвести успеха в сельском хозяйстве, которое по сию пору многими, продолжает г. Ребров, — считается за ничто, то для возбуждения в них забот к сему не полезнее ли были бы поощрения и взыскания, установленные насчет размножения шелковичных растений». В 1826 г. начальник Кавказской линии генерал Эмануэль докладывал Ермолову о безотрадном виде степи от Черкасска до Ставрополя… Как это ни прискорбно, но нужно сознаться, что по настоящее время жители употребляют всевозможные усилия к окончательной порче их кормилиц — рек. «Как Егорлык, так и Кума, — говорит М.Н. Герсеванов, — заболачиваются постепенно через устройство в самом русле их мельничных плотин из земли и навоза» («Об обводнении южной степной полосы России». С.29). На губительное действие плотин указывает также и С. Вейс-фон-Вейсенгоф («Сведения о состоянии орошения на Кавказе». С. 43). Помимо мельничных запруд, реки немало получают нежелательных остатков при существующей мочке конопли и мытье шерсти. Да кому неизвестно, что у нас разного рода водные бассейны служат всеобщими помойными ямами?! Такими являются и кавказские степные реки для целой цепи прильнувших к ним сел и деревень. В южных частях переднего Кавказа притоки многоводного Терека и Кубани с каждым годом усиленно засоряются и обращаются в источники заразы. Полное небрежение и удивительная беспечность!»¹⁷²

О нависшей угрозе полного климатического перерождения Кубанской области писал в 1897 году Л. Я. Апостолов: «… с истреблением лесов нам грозит участь Восточного Закавказья. Причину иссушения горной части Крыма автор видит именно в истреблении лесов, и единственное средство, которое может, по его мнению, создать орошение Крыма, состоит в облесении этого края. Будем же внимательнее к этим выводам и да минует нас чаша иссушения!». Исследователь, к идеям которого призывает прислушаться Апостолов — Конради, отмечавший очень важное обстоятельство, позволяющее нам еще точнее понять взаимосвязь леса и рек в ландшафте Черкесии. Согласно Конради, «на всем протяжении Закубанского уезда нет ни одного коренного геологического источника, а есть источники климатического происхождения и существуют исключительно только благодаря лесам, и которые бесследно исчезли в тех местах, где леса вырублены»¹⁷³. Как видим, осознание важности сохранения лесов в России наступило очень поздно. В 1879 году Я. Вейнбергу пришлось буквально просвещать российское общество, доходчиво объясняя, как взаимосвязаны лес и продовольственная безопасность страны, какое значение играет лес в природном, почвенно-климатическом, экологическом равновесии. В Западной Европе над проблемой сохранения лесов задумались уже в XV веке. Христофор Колумб, согласно воспоминаниям о нем его сына Фернандо, «приписывал объемистым и густым лесам, покрывавшим горные склоны, многочисленные, охлаждающие воздух дожди, испытанные им во все время плавания вдоль берегов Ямайки. По поводу этого он отметил в корабельном своем журнале: «В прежнее время количество влаги бывало столь же велико и на Мадейре, на Канарских и Азорских островах. Со времени же истребления лесов, доставлявших тень, дожди там стали выпадать гораздо реже»¹⁷⁴.

Гениальное наблюдение Колумба оставалось, по словам Гумбольдта, в забвении целые три с половиной столетия. Но не для всех. В XVI веке Бернар Палисси писал: «Нельзя не удивляться великому невежеству людей нашего времени, видя как они истребляют и губят превосходные леса, которые их предки берегли с такой заботливостью. Я не ставил бы им этого в вину, если бы, вырубая леса, они в то же время заботились об их разведении. Но им нет дела до будущего: они не думают о том, какой великий вред они этим причиняют своим потомкам»¹⁷⁵.

Экологические проблемы колонизации Закубанья анализируются в работе Л.В. Македонова, создавшего комплексное статистико-экономическое и этнографическое исследование станиц нагорной полосы Кубанской области. «Среди жителей нагорной полосы существует убеждение, — отмечал Македонов, — что раньше климат в горах был еще мягче и теплее. «Когда жили здесь азиаты, — говорили жители, — зимы совсем не было»… Постоянство таких отзывов, слышанных нами во многих селениях нагорной полосы, показывает, что мнение жителей имеет за собой, по крайней мере, некоторое вероятие. Можно предположить, что истребление лесов в нагорной полосе, идущее непрерывно с начала русской колонизации до настоящего времени, повлияло на ухудшение климатических условий. Как показывают остатки горской культуры, горцы умели сберегать лес и расчищали заросли, не истребляя повсюду высокорастущих деревьев. Они рубили лес по известной системе, оставляя защитные от холодных ветров полосы, между которыми у них были культурные посевные или сенокосные поляны, хорошо очищенные от «хмеречи»¹⁷⁶. При характеристике хозяйственного положения нагорных станиц Македонов подчеркивает то исключительное значение, которое приобрел так называемый лесной промысел в общей структуре хозяйства поселенцев: «Плохое состояние своих построек, несмотря на обилие леса кругом, жители, в Екатеринодарском и Майкопском отделах, объясняли невозможностью расходовать на постройки хороший лес, так как он нужен на продажу и на промен за хлеб… «Зиму лес готовим, — говорили жители, — лето возим его не переставая: хлеба, ведь, запасти надо…»¹⁷⁷. При такой примитивной структуре хозяйства сбережение лесных запасов было маловероятно — «во избежание вражды с населением». Правильное пользование лесом заявлялось и устанавливалось «уже там, где его нет». Природоохранные или, правильнее было бы сказать, ресурсосберегающие распоряжения и инициативы атаманов некоторых станиц «вызывали всегда бурю негодования среди станичников и обыкновенно были отменяемы очень скоро». И возмущение это, поясняет Македонов, вполне понятно: «Во многих станицах, в особенности, в районе нагорной полосы Майкопского отдела, если уничтожить совсем выборочную рубку, большинству хозяев будет буквально нечем жить»¹⁷⁸.

Здесь невольно вспоминается такая же «буря негодования» 2002 года, вызванная запретом президента Республики Адыгея Х. М. Совмена на рубку леса в республике. Население, имеющее весьма давние традиции самовольных порубок и, якобы, обездоленное, восприняло природоохранную инициативу с явной враждебностью. В приложении III «Особые замечания о станицах и селениях нагорной полосы Кубанской области» Македонов при обзоре почти каждого населенного пункта констатировал истребление леса, а лесной промысел — в качестве основного занятия. Приведем ряд таких примеров: «Ст. Ставропольская … благодаря своей заброшенности довольно патриархальная. Занимаются жители, по преимуществу, вывозом леса»; «Ст. Ключевая … юрт вырублен, и ценного леса уже нет. Станица имеет плохой вид: постройки бедные, крыши — соломенные, общественные здания запущены»; «Ст. Кутаисская … главные промысел станичников — лесной. Вид станицы мрачный и довольно убогий, и хороших построек почти совсем нет»; «Ст. Черноморская … чистенькие дома, аккуратно огороженные дворы, много крыш из драни и даже из железа. Юрт лесистый … за год вывозится свыше 1600 фур лесу»; «Ст. Абхазская. Вид станицы — крайне убогий, нет почти ни одной хорошей постройки. Жители бедствуют. Недостаток леса здесь ничем не вознаграждается…»; «Ст. Линейная, в общем, бедная… Занимаются жители лесным промыслом; посевы — незначительны… Юрт, хотя и лучше по качеству леса, чем юрт ст. Абхазской, но ценного леса и здесь мало»; «Ст. Нефтяная … Главное занятие жителей станицы — лесной промысел. Вывоз леса довольно значительный… Посевов на юртовой земле в 1902-1903 гг. почти совсем не было…»; «Ст. Ширванская … Станица в общем, плохая и, в тоже время, крайне распущенная… В юрте станицы кое-где есть еще хороший лес, но, большею частью, в недоступных для вывоза местах. Рубится лес крайне неряшливо и беспорядочно»; «Ст. Севастопольская … Юрт станицы уже почти совсем не имеет хорошего леса, и жители пробавляются вывозом столбов, подсох и турлука … Во время продолжительной дождливой погоды (весной), жители голодают, так как не могут проехать за хлебом и вывезти лес. Жители часто недоедают вообще, и всегда здесь можно найти семьи, по целым неделям питающиеся кукурузой и сухими грушами»; «Ст. Царская … хорошего леса весьма мало. Занимаясь, в большинстве, лесным промыслом жители ст. Царской известны в окрестности своим уменьем пользоваться чужим лесом; они, по словам окрестных жителей, постоянно рубят лес в смежном юрте ст. Даховской и опустошили соседнюю Махошевскую дачу. Пахатных полян и сенокосов в юрте станицы достаточно, но земледелие не развито, и скотоводство незначительно. Недалеко от станицы находится хороший, горский сад, сдаваемый в аренду»; «Ст. Ахметовская … Своим видом напоминает лесные станицы Майкопского района. Постройки бедные: на улицах грязно, и, в общем, место неприглядное, дикое… Жители вывозят дубы и «чинары»…»¹⁷⁹.

В Черноморской губернии власти озаботились проблемой беспорядочных вырубок очень поздно — специальный лесоохранительный комитет появился лишь в 1905 г. «Безпорядочная вырубка в будущем может привести самих же переселенцев к последствиям, которые в корне подорвут их хозяйство. — Из обозрения переселенческих участков Л. Е. Козлова. — Беспорядочная рубка легко может привезти к тому (и уже отчасти привела), что пахотный слой будет выдуваться ветром, посевы — истребляться мышами, очищенная на крутом склоне от леса почва — сползать; река будет мыть оголенные берега и «уносить» удобную землю; вода в родниках и источниках и пр. начнет иссякать, реки мелеть и пр. Если мы и потеряли следы черкесской культуры, то мы все же знаем, как берегли они пахотный слой, окружая поля лесными опушками, как берегли водоисточники, обсаживая их деревьями, и пр. Наши же переселенцы поступают наоборот, и некому их научить, пока еще не поздно, правильному ведению при местных условиях лесного хозяйства»¹⁸⁰.

Очень часто поселенцы, стремясь максимально облегчить очищение своих участков от леса, просто-напросто поджигали его. Описывая крайне западную оконечность Главного Кавказского хребта, хребет Маркотх у Новороссийска, графиня Уварова отмечала: «Из всего видно, что край нуждается в разумных поселенцах и, в особенности, в разумной администрации, направленной к сохранению, а не уничтожению богатств края: горы, когда-то покрытые сплошным лесом, превращаются мало-помалу в пустыню, благодаря варварскому обращению строителей железной дороги и, в особенности, местных жителей — казаков, которые, очищая осенью поля от бурьяна и кустарника, выжигают огромные площади. Лес пылает тогда по всей окружности, и лесничий, приставленный правительством для его разумного сохранения, любуется с своего балкона пожарищем, как в былое время Нерон пожаром, уничтожившим Рим. Истребление лесов в этой местности, равно как и на Кубани, зловредно действует на плодородие почвы и на местные урожаи: вот уже несколько лет, что фруктовые деревья Черноморского округа не приносят более плодов»¹⁸¹. Эти факты и наблюдения были восприняты знатной путешественницей при общении с Ф. И. Гейдуком, владельцем самого крупного опытного сада в округе и автором исследования о проблемах развития сельского хозяйства на бывшем черкесском побережье¹⁸². При проезде через Адербиевское ущелье Уварова, уже успевшая получить собственное впечатление о состоянии лесов округа, делает следующее критичное замечание: «На земле генерала Колосова… разбиты палатки и построены домики немцев, приехавших разрабатывать Кавказские леса, или скорей истреблять их, как будто, в самом деле, местных хищников без них мало»¹⁸³.

Наряду с уничтожением лесных угодий эпоха «привнесения культуры» в страну адыгов ознаменовалась разрушением исторических памятников: мегалитических сооружений древности, средневековых курганных некрополей, каменных строений, сохранившихся от времен византийского и генуэзского присутствия. Практически полностью были стерты с лица земли памятники османского периода, не говоря уже о надгробиях адыгских кладбищ. Эта «война» с памятниками психологически и идеологически связана с экофобным стилем колониальной повседневности. «В ареале ЗКД (западно-кавказских дольменов. — Прим. С.Х.), — пишет В. А. Дмитриев (Санкт-Петербург), — зафиксированы многие примеры охранного отношения абхазского и адыгского населения к дольменам, приписывающего памятникам роль центров общинного пространства, как семейного, так и сельского. В этот круг действий может быть помещен вандализм по отношению к дольменам, являющийся проявлением стремления к уничтожению культурно-чуждых знаковых объектов при освоении территории новым, неадаптированным ее населением»¹⁸⁴. Начало разрушению мегалитических некрополей, как и истреблению лесных покровов, положили царские войска. Помимо того, что дольмены расстреливались из артиллерийских орудий и взрывали ради любопытства, их просто разламывали под различные нужды. Так, например, Фредерик Байерн, хранитель Кавказского музея в Тифлисе, отмечал, что «проходившие до меня по этим местам (район Пшады — Прим. С.Х.) войска приспособили один дольмен к устройству в нем походной печи»¹⁸⁵.

Современные исследователи дольменов О. П. Куликова и В. А. Трифонов подчеркивают, что «особый размах разрушение дольменов приобрело с окончанием Кавказской войны (1864 год), с началом массовой колонизации края и связанным с этим интенсивным строительством и эксплуатацией местных ресурсов»¹⁸⁶. Период выделен авторами верно, но причины обозначены не совсем корректно: как раз таки и не было «интенсивного строительства», но наблюдалось просто тотальное уничтожение памятников очень немногочисленным населением, не имевшим абсолютно никаких причин к подобному поведению. Н. Талицкий в 1912 году обрисовал крайне нелицеприятную картину варварского отношения к культурным ценностям: «Большинство дольменов уже разрушено, как временем, так, во многих случаях, и варварством людей. Так, каменщики пользовались ими, как готовым каменным материалом для выработки жерновов разного рода, молотильных катков или просто — как материалом для построек. В Шапсугской станице несколько дольменов пошло даже на фундамент строившейся там церкви! Вообще не так давно, дольмены истреблялись всеми, кому только было не лень, часто без всякой видимой цели. Соберутся, например, бесшабашные парубки на гульбище и начнут пробовать свою силу на сокрушении дольменов, этих драгоценных старинных памятников. Иногда встречаем дольмен с разбитыми без всякого толку и цели плитами. Например, сохранились указания (в вышеупомянутой статье В. М. Сысоева), что дольмены возле ст. Шапсугской в долине р. Кабардинки,. разрушены часто проходящими здесь на «шапсугские» табачные плантации рабочими-греками. Эти рабочие сокрушали дольмены просто от нечего делать, во время привала на отдых. Иногда от дольмена остаются лишь незначительные осколки, которые только одни и свидетельствуют, что тут было когда-то каменное сооружение. Нам самим приходилось видеть, например, в имении принца Ольденбургского возмутительное расхищение дольменов: от трех остались лишь незначительные куски песчаникового камня; по дороге к дольменам то тут, то там валяются недоделанные катки и жернова, остатки дольменных плит, так как материал оказался очень хрупким, выветрился. Следует заметить, что плиты многих дольменов от влияния солнца, ветров и вообще атмосферы очень разрыхлились и потеряли свою прежнюю прочность и упругость. И такое расхищение дольменных плит происходит в местности, где повсюду почти выступают из земли большие плиты, песчаниковые пласты, сами просящиеся под инструмент каменщика! Теперь вот запрещено начальством разрушать дольмены, но кто может поручиться, все-таки, за их целость! Кто запретит каким-нибудь рабочим или чабанам пробовать свою силу на этих созданиях рук древнего человека? И это возможно тем более, что многие дольмены находятся в таких трущобах, в которых человек только случайно натыкается на них и, раз набредя на них, часто не может потом найти их, если бы и хотел? Давно ли было время, когда атаманы разных станиц выдавали каменщикам чуть ли не письменное разрешение на пользование каменным материалом, представляемым дольменами?»¹⁸⁷ Талицкий подчеркивает психологические основы враждебного отношения колонистов к сооружениям, оставшимся в покоренной стране. Сказывался, конечно же, низкий уровень образованности. Но далеко не всегда, так как памятники разрушались во владениях аристократов, генералов, офицеров, церковнослужителей, интеллигенции. «Эти удивительные по крепости постройки, — писал С. Васюков, — называются доисторическими памятниками, большинство дольменов разрушили, употребив их огромные камни на постройку мостов во время проведения в 1891 г. берегового шоссе от Новороссийска в Сухум. Подверглись разрушению дольмены, поставленные невысоко, так как по вершинам гор сохранились, напр., близ Геленджика и еще каким-то чудом остались целы дольмены, вблизи шоссе, в 2-х верстах от селения Пшада. Близ фальшивого Геленджика находился огромный дольмен, в котором жил поселянин Фоменко, но строители Новороссийско-Сухумского шоссе неизвестно по какому праву выгнали его и дольмен употребили на дорожные надобности»¹⁸⁸. Имея в виду, что эта самая важная стройка велась под непосредственным руководством генерал Анненкова, начальника Черноморского округа, то и разрушение дольменов произошло с его одобрения. Талицкий отмечает, что церковь в ст. Шапсугской сооружена на фундаменте из дольменных плит. Действия, оцененные им как проявление варварства, на самом деле крайне символичны: культовые сооружения побежденного народа разрушались и шли в основания церквей колонистов. Примеры такого рода далеко не единичны. Ф. П. Доброхотов указывает, что «в селении Береговом местный храм целиком построен из камня разрушенных дольменов. В селении Пшада — мельница. Десятки разрушенных, изуродованных дольменов встречаются на каждом шагу, около поселенческих селений, шоссейных дорог и дач, и красноречиво говорят, как мы поступаем с этими редкими свидетелями седой древности»¹⁸⁹. Церковь из дольменных плит и осколков получилась качественной и стоит поныне¹⁹⁰.

Характерно выглядит в этом же плане и происхождение строительного камня для сочинской церкви. «Старожил Тар…й рассказывал, — пишет П. П. Короленко, — что он еще в молодых летах, прибывши в Сочи около 1870 г. застал в развалившейся крепости круглое в средине стен каменное здание, с обвалившимся верхом, сажня в два в диаметре, похожее по стилю строения на храмы древних церквей, имеющихся во многих местах Черноморского побережья, и за стеной в стороне р. Сочи громадную в три яруса каменную башню, с отверстиями для бойниц во всех трех этажах… Время пощадило эти древние сооружения, но не пощадили их люди. Все каменные стены, храм и башня были разобраны и из них выстроена церковь, красующаяся и теперь в Сочи, с золотым верхом; …»¹⁹¹.

Как поступить с мегалитическими постройками и курганами решали сами хозяева участков. Графиня П. С. Уварова всякий раз при описании этих памятников истории указывает, на чьем участке они находятся: так, например, 2 дольмена находилось на участке крупного чешского землевладельца Ф. И. Гейдука; большой курган, обложенный каменной стенкой, у чешской колонии Владимировки, 5 громадных дольменов на участке начальника Новороссийской области Никифораки; множество курганов на нескольких десятинах в долине Цемеса на участках Богословского, Кравченко, Кузьмина; в станице Береговой дольмен из цельного камня прямо во дворе одного из поселян, приспособившего его под курятник¹⁹². В Геленджике путешественница описывает дольмен на возвышенности у дороги, а «другой, подобный, но из цельного камня, стоял, по словам старосты, у въезда в станицу, но был взорван и перевезен в Кабардинку для водопровода»¹⁹³. В Адербиевском ущелье отмечено множество дольменов. В Пшадском ущелье два больших и хорошо сохранившихся дольмена, «в одном из них переднее круглое отверстие значительно увеличено в недавнее время пастухами, обративших дольмены во временное жилище»¹⁹⁴. Всего в Пшадском ущелье «жители насчитывают их до тридцати». На земле генерала Астафьева в ущелье р. Джубги внимание Уваровой привлек «дольмен гигантских размеров», с лицевой стороны которого «пристроен двор овальной формы, обнесенный двумя рядами обтесанных глыб серого песчаника…. верхний ряд камней двора сброшен старанием людей; но так как по своей тяжести камни эти не могли быть свезены, то они находятся здесь же»¹⁹⁵. По всей видимости, это тот самый дольмен, который описан Ф. Байерном (См. рис. …). Переднее круглое отверстие использовалось как печное жившими одно время в дольмене пластунами: «В правой стенке проделано четвероугольное окошечко, но оно также принадлежит позднейшей работе тех же пластунов»¹⁹⁶. «По словам старосты, можно заключить, — пишет Уварова, — что вся эта местность (район Джубги. — Прим. С.Х.) была некогда весьма богата дольменами: на его памяти завалены и уничтожены два из них»¹⁹⁷.

Значительный документальный материал об уничтожении дольменов обобщен в статье А. В. Дмитриева¹⁹⁸. Исследователь прослеживает, на основе большого числа описаний и фотографий, судьбу целого ряда памятников. Так, В. М. Сысоев в конце XIX в., «сокрушаясь о катастрофической динамике уничтожения дольменов, пророчески предрек: «Пройдет еще несколько лет и, быть может, от прекрасных большого Шапсугского и большого Бугундырского дольменов и т.п. останутся тоже жалкие груды камней» … Уже в наши дни в это громаднейшее сооружение (большой Шапсугский дольмен — Прим. С.Х.), украшенное редчайшим орнаментом, были сложены собранные на местах боев (времени Великой Отечественной войны — Прим. С.Х.) боеприпасы и взорваны… Сейчас это «жалкая груда камней» ¹⁹⁹. В советское время, согласно данным А. В. Дмитриева, в районе Новороссийска было уничтожено 10 дольменов, Геленджика — не менее 35! Причем из последних шесть памятников разрушены в течение 80-90-х гг. Дольмены сносят бульдозерами в поисках кладов либо очищая участки под совхозные сады и дачные кооперативы²⁰⁰. В 30-е годы ХХ в. во время голода на Кубани обездоленные люди в поисках предметов из драгоценных металлов разрывали курганы и разрушали дольмены²⁰¹. Мотивация голода и отчаяния безусловно извиняет этих несчастных. Но все прочие разрушения не могут с нравственной точки зрения быть оценены иначе, чем это сделали ученые-археологи Краснодарского края и Санкт-Петербурга: «Бессмысленное, дикое, беспощадное обезображивание и разорение дольменов остаются сегодня серьезными причинами их разрушения. Вандализм, сущность которого кроется в глубокой, часто неосознанной враждебности к цивилизованному образу жизни, крайней нетерпимости к чужим и агрессивном навязывании собственных ценностей, является причиной бесконечных мемориальных надписей углем, краской, долотом, покрывающих стены и крыши сотен, доступных современным варварам дольменов»²⁰². «Даже на фоне многочисленных разрушений конца XIX — начала ХХ веков, — отмечают О. П. Куликова и В. А. Трифонов, — особой дикостью отличается уничтожение в 1994-1996 годах на окраине поселка Каменномостский (Республика Адыгея) хорошо известной в науке Кожохской группы дольменов… На месте расположения многочисленных дольменов были разбиты дачные участки, дольмены разрушены, а их обломки пошли на строительство дороги и фундаментов домов»²⁰³.

6. «Старые черкесские сады»

«Черкесы ушли и страна быстро одичала. Сейчас трудно поверить, что всего только 52 года назад здесь был сплошной фруктовый сад, тянущийся на сотню верст».
В. Христианович.
Из поездки по Черноморскому побережью Кавказа, 1916 г.

«Черноморский берег представляет собой такие природные богатства, которым нет сравнения в Европе. В наших руках это все в запустении. Если бы это было в руках иностранцев, то уже давно местность эта давала бы большие доходы и кишела бы туристами. Но куда там! Для этого нужны капиталы, нам же назначение капиталов — война. Мы не можем просидеть и 25 лет без войны, все народные сбережения идут в жертву войнам. Мы оставляем в запустении богатейшие края, завоеванные нашими предками, а в душе все стремимся к новым и новым завоеваниям оружием и хитростью. О каком благосостоянии можно при таком состоянии вещей серьезно говорить!»
С.Ю. Витте.

Наиболее долговечными свидетелями былого процветания страны естественно оказались сады. Деревья, посаженные адыгами до 1864 года, пережили ту империю, которая так стремилась покорить их страну, а некоторые из них стоят в горах по сей день и плодоносят²⁰⁴. Самим фактом своего существования они заставляли задуматься очень многих — так ли уж дики были люди, сумевшие вывести столь превосходные, жизнестойкие сорта плодовых культур? «А давно ли, — восклицал в 1902 году С. Васюков, — 40 с небольшим лет здесь, в горах, была блестящая черкесская культура. Горцы прекрасно умели возделывать зерновые растения, культивировать плодовые, производили хлопок и мед, причем последний в огромном количестве отправляли за границу. Веками выработанные предупредительные меры против лихорадок, этого действительного бича для русских, известны тем, кто интересовался черкесской культурой, плодами которой мы, к сожалению, не воспользовались и не сохранили, не поддержали того опыта, который эти люди оставили нам в наследие: то же должно сказать о фруктовых садах и горных дорогах — как те, так и другие заросли и одичали»²⁰⁵.

А в 1864 году, сразу после окончания Кавказской войны, дело представлялось идеологам изгнания адыгов в совершенно радужных тонах. Генерал Ростислав Фадеев с упоением писал: «На покинутых пепелищах осужденного черкесского племени стало великое племя русское; в одно лето вдоль моря выросло 12 станиц. И главное: восточный берег с его великолепною красотой составляет теперь часть России. Очарование снято с него. Береговая полоса ожидает теперь, как неразработанный рудник, только людей, которые воспользовались бы ее природными богатствами. Нечего жалеть, что она пуста покуда. Вырваны плевела, взойдет пшеница»²⁰⁶. Мысль о полнейшей несостоятельности горской экономики много раз, как заклинание, повторяется Фадеевым. Вот например, еще: «Земля закубанцев была нужна государству, в них самих не было никакой надобности. В отношении производства, народного богатства десять русских крестьян производят больше, чем сто горцев»²⁰⁷. В «Русской правде» Павла Пестеля исключительно жестокий курс в отношении горцев оправдывается уверенностью в их гражданской и хозяйственной неполноценности, необходимостью рационально использовать природные ресурсы, которыми якобы не умеют пользоваться «полудикие народы». Отсюда совет: «Завести в Кавказской земле русские селения и сим русским переразделить все земли, отнятые у прежних буйных жителей, дабы сим способом изгладить на Кавказе даже все признаки прежних (то есть теперешних) его обитателей и обратить сей край в спокойную и благоустроенную область русскую»²⁰⁸. Как видим, точка зрения главного ненавистника императорской фамилии на кавказскую проблему полностью идентична взглядам Ермолова, Барятинского, Евдокимова, Александра II, Николая I.

Ростислав Фадеев продолжал и далее очень уверенно советовать правительству, как ему надлежит поступать — причем география его советов расширилась до Египта и Эфиопии. Разочарование в фадеевском геополитизме пришлось испытать в полной мере самим засельщикам этого пустого геополитического приобретения, о пустоте которого генерал-мыслитель предлагал не печалиться. Непосредственный шеф Фадеева наместник Кавказа Великий князь Михаил Николаевич в десятилетнем всеподданнейшем отчете о колонизации побережья писал: «Самое богатство и производительная сила этой окружающей поселенцев природы является доселе скорее бедствием, чем благом для населения. Оно подавлено могучею силою растительности, требующей огромных средств для борьбы с нею в культурных интересах, население это подвергается чрезвычайной болезненности и чувствует себя как бы заброшенным среди диких и глухих ущелий побережья»²⁰⁹.

В 1888 году, то есть через 24 года после начала колонизации адыгских земель, не менее пафосно настроенный В.С. Кривенко был вынужден признать: «Из всех этих 90 тыс. десятин лучшей в округе (имеется ввиду Черноморский округ — Прим. С.Х.) земли в 1886 году было обработано только 420 десятин или половина 1%!»²¹⁰. Согласно данным Ф. П. Доброхотова, статистика за 1887 год была еще более удручающей: «Можно сказать, что после ухода горцев в течение четверти века на побережье вовсе не было сельского хозяйства… Беспристрастные цифры также доказывают отсутствие на побережье сельского хозяйства: например, в отношении наиболее пригодных культур садоводства и виноградарства в 1887 г. положение представлялось в следующем виде: в 62 селениях состояло всего только 202 десятины приусадебных садов и 19 десятин виноградников, т.е. по 3,2 дес. садов на каждую деревню и по 0,3 дес. виноградников. По душевому же расчету на 21.102 жит. обоего пола — получается по 0,01 дес. (24 кв. саж.) на душу усадебных садов и по 0,001 дес. (2,4 кв. саж.) виноградников. Со всех культурных садов переселенцев собрано в 1888 г. 8000 пуд. фруктов на сумму 6400 руб. и 1000 пуд. винограда на 2400 руб., что по разверстке на каждую душу населения 62 деревень составит дохода от садов по 30 коп., а от виноградников по 12 коп. в год. Вот результат 25 лет существования сельского хозяйства переселенцев. Между тем, оставшиеся после горцев сады, даже без всякого ухода за ними, долгое время давали обильный урожай и часто служили для переселенцев единственным источником пропитания»²¹¹. Мысль о том, что история агрикультуры на Черноморском побережье прервалась одновременно с исчезновением Черкесии подчеркивается Ф. П. Доброхотовым многократно: «Переселение горцев знаменовало собою катастрофу сельского хозяйства Черноморского побережья… прошло полстолетия прежде, чем опустевшая родина горцев была до некоторой степени культивирована»²¹².

О станицах Шапсугского батальона, на которые Ростислав Фадеев возложил миссию привнесения культуры на Черкесское побережье, написано было потом очень много. Их крайне плачевное состояние было зафиксировано уже в отчете комиссии 1866 года. «Вельяминовская станица, например, поселена на низменности, где климат гораздо хуже, нежели на соседних возвышенностях… Вследствие дурного местоположения, из числа поселенных здесь в 1864 году 590 душ, осталось только 340; почти половина вымерла от лихорадки и ее последствий — водянки, тифозной горячки и проч. Станица имеет в распоряжении … приблизительно 10 т. десятин, из которых если даже 6 т. считать под лесом и неудобными землями, то остается еще 4 т. десятин удобной земли для горного хозяйства, следовательно на дым (их всех теперь 80) приходится по 50 десятин, т.е. слишком в три раза более, чем мы предполагаем отвести каждому дыму будущего нового населения в приморской полосе. Но несмотря на это обилие земли, Вельяминовская станица не имеет вовсе собственного хлеба; мы не видели ни одного засеянного поля: вся земледельческая деятельность ее ограничивается кошением сена и то лишь в самом ничтожном размере… Живя 8 дней в станице, мы с трудом находили для себя молоко, яйцы и кур… Чувствуя свое безвыходное положение, новые поселенцы просят словесно и письменно каждого более или менее влиятельного путешественника, чтобы ходатайствовать у Высшего начальства о их переселении на старое жительство. Бедные поселенцы сами чувствуют свое бессилие и незнание местных условий. Они же рассказывают всем, что в год переселения их, они видели все эти горы покрытыми прекрасными хлебами, кукурузой и гоми, но что, вероятно, незнание времени посева, способа обработки почвы, выбора, соответственно местностям, хозяйственных растений, суть причины их неуспеха»²¹³.

Несколько в стиле Салтыкова-Щедрина об «успехах» культуртрегеров писала графиня П.С. Уварова: «Приходили, жили, пользовались всем, с краем не знакомились, ставили себе лачуги, годные только для скота, и не захотели прилагать рук ни к чему, уверяя, что настоящей земли нет, а которая есть — не производительна. Начальство, зная, что черкесы кормились и даже вели торговлю на тех же землях, не могло согласиться с такими выводами. Приезжало, уговаривало, наводило справки; тогда жители нашли следующий выход: подмачивали выданные им семена, поджаривали их, и в таком виде сеяли пред начальством, которое в следующем году принуждено было согласиться, что земля на самом деле не в состоянии родить печеного хлеба»²¹⁴. Итак, плевела вырваны, но «новые поселенцы — малороссы, казаки, греки поля запустили, фруктовые сады уничтожили, леса вырубают, а сами, не смотря на благодатный край, ходят такими же нищими, голодными, невзрачными, как и на севере. Приедешь в станицу — построек мало, земли пропасть; вместе с тем нет ни куска мяса, ни курицы, ни яйца, ни хлеба, ни крынки молока, ни зерна овса, ни клока сена. Хлеба и тут, подобно нашим средним и северным губерниям, не хватает дальше января. Спрашиваем: «Отчего не сеете больше?» Ответ один: «Сил не хватает»; и одна и та же причина: лень, нерадение и крайнее невежество. Становится и горько, и досадно смотреть на этих поселян: насилу двигаются, насилу отвечают, грязны до безобразия… Все поголовно какие-то униженные, бескостные, бескровные существа»²¹⁵. Этот отзыв Уваровой сделан спустя более чем 20 лет после подобного же отзыва комиссии 1866 года.

Такие же впечатление вынес из поездки по Черноморской губернии граф С. Д. Шереметев: «Ночлег был не из приятных. Во-первых, безконечно долго ожидали тощую курицу на жаркое, и все вообще подавалось неряшливо и вяло»²¹⁶. Отсутствие мостов, переправы с риском для жизни, плохие проводники, малярия и бедность — вот главные темы путевого очерка Шереметева.

Психологические и ментальные проблемы колонизации отмечаются на примере нагорных станиц Закубанья Л. В. Македоновым: «Вся природа нагорной полосы и красива, и богата естественными дарами своими, но царь всей природы, ее совершеннейшее творение — человек едва влачит здесь свое существование. Бедный и невежественный, он не может победить и обратить в свою пользу мощные силы гордой природы и добывает от нее с большим трудом лишь свое насущное пропитание. И когда вы отвернете взор от величавых картин природы и посмотрите на поселения людей — жалкие группы жилищ их у подножия горных гигантов, — маленький людской муравейник кажется таким слабым, таким ничтожным пред страшною мощью величавых сил. Вы вспомните, что мощные силы природы подчиняются только великому и свободному духу, а горный житель не только слаб, как человек, но и духовно убог… И нельзя винить население, что оно, в течение 40 лет, не могло приспособиться к местным условиям жизни, и хозяйство его не положило прочной основы для русской культуры столь богатого края. Невежественное и неосведомленное, даже в лице своих руководителей, в приемах возможного здесь хозяйства, оно пришло сюда, и в прямом, и в переносном смысле, действительно, как «в темный лес», и, понятно, обнаружило полную растерянность. Подавленный неведомыми ему силами грозной природы, испытав здесь всю безуспешность приемов привычного ему издревле хозяйства, переселенец невольно впадал в уныние и апатично опускал руки. Никто не мог его научить тем приемам хозяйства, которые ранее делали из нагорной полосы цветущую богатую местность, привлекавшую внимание иностранцев»²¹⁷.

П. П. Короленко в работе, посвященной переселению казаков за Кубань, отмечает категорическое нежелание черноморских казаков переселяться за Кубань — как они говорили, в «землю Адыгов»²¹⁸. Тем более, они наотрез отказались от перехода через Кубань целыми станицами — а именно таким был план главнокомандующего войсками в Кубанской области графа Евдокимова. Черноморцы в 1861 году находились на грани восстания: их вожди были арестованы, а к станицам спешно подтягивались войска²¹⁹. Один из лидеров черноморской общины полковник Г. Шарапа писал позднее в своих воспоминаниях о тех эмоциях и переживаниях, которые овладели им при разглашении плана командования: «Почитай 70 лет отбивали свою землю от горцев, нами же озлобленных и вдруг, на тебе!.. Только что отбились, марш на другое место. — И Павел I, Екатерина II, и Александр I, и Николай I в сугубой заботе о благе Черноморской общины даже Царские свои «фирманы» высылали, что мол: кровью вашею политая и удобренная земля вовеки ваша! а тут швах!»²²⁰

«Барятинский ненавидел черноморцев, — отмечал П. П. Короленко, — а Евдокимов не любил вообще всех казаков и, приступая с весны 1861 года к переселению их за Кубань, писал Филипсону, что оставляемые ими усадьбы будут раскуплены преимущественно иногородними и таким образом перейдут в гражданское ведомство «чего и надо желать для развития края. Через пять-шесть лет, когда увеличится гражданское население на участках переводимых ныне станиц, не встретится уже никакого затруднения в окончательном освобождении этих земель от присутствия казачьего населения». «Таким образом, — подчеркивает Короленко, — в правительстве или вернее сказать в высшей инстанции Кавказского начальства было предложение удалить всех казаков Кубанского войска из их земли за Кубань и распорядиться этой землей по своему усмотрению»²²¹. Как говорится, «мавр сделал свое дело, мавр может уходить»!? Надо отметить и ответные чувства гордых черноморцев к начальству: «Кавказ падал. Несчастные горцы, грудь на грудь бившиеся за свою дикую «свободу» стали пасовать перед «нарезным» оружием. Кантонист (выделено нами. — Прим. С.Х.) Евдокимов, покровительствуемый подкожными вшами изъеденного фельдмаршала (имеется ввиду Барятинский — Прим. С.Х.) очутился героем и виновником окончательного избиения дикой свободы горцев! Sic! Фи! Очевидцу омерзительно и говорить о результатах «избиения»²²². Не против плана Евдокимова-Барятинского был и сам Александр II, санкционировавший переселение целыми станицами. После ожесточенной реакции казачества и доклада Барятинского, резко поменявшего свое мнение, был утвержден компромиссный вариант казачьей колонизации Закубанья из добровольно изъявивших желание и восполнения недостающего числа семейств по жребию. В письме из Дрездена император уверял военного министра Милютина, что на переселение целыми станицами он «согласился только по убедительному уверению Евдокимова, что никаких смут произойти не может»²²³.

Стратегия царского командования сегодня прорубленную просеку на следующий же день навсегда занимать казачьими станицами, не могла вызвать воодушевления в массе казачества. В одночасье бросить нажитое добро и родные станицы и оказаться в самой гуще кровавой борьбы вместе со своими семьями без права возвращения — подобная перспектива устрашала и возмущала одновременно. «К крайнему нашему прискорбию, — писали черноморцы Александру II, — мы не можем сказать ничего отрадного о благосостоянии нашего края: нужды и потребности его очень велики, о которых мы до настоящего времени сохраняли глубокое молчание, помня милости к нам Монархов и ожидая перемен к лучшему от начальства, ближайшему попечению коих вверен край наш. Но вместо ожидаемых мер, ведущих к улучшению нашего страдательного состояния в начале этого года, Кавказское начальство распорядилось о переселении на первый раз 770 семейств, а потом и всех жителей бывшего Черноморского войска с земли, ныне ими обитаемой в землю Адыгов в урочища по притокам Лабы, Хаузе, Иубсе, Псефире и Фурсе и далее по северному скату Кавказского хребта. Как самое распоряжение выселяться из своей земли, так и краткость срока данного для приведения в исполнение этого дела привели в содрогание все казачье сословие, от которого до сего времени никто еще не требовал таких огромных жертв.

Ваше Императорское Величество! Земля, обитаемая бывшими Черноморскими казаками, как дар приснопоминаемой Императрицы предкам нашим, окупленный в продолжении около семидесяти лет в непрерывной борьбе с горцами ценою множества пролитой крови дедов наших и отцов, есть все наше достояние, оно в понятии казаков имеет ту драгоценность, ту жизненную артерию, без которой не только нравственное, даже физическое состояние не мыслимо. Мы любим нашу родину, дорожим ею, охотно сражаемся за ея неприкосновенность; мы всегда готовы за сбережение ея за собою и теперь и на будущее время, не щадя жизни своей вести упорную борьбу с врагами нашего отечества. Даже поголовное ополчение противу врагов для защиты отечества интересов ие столько для нас страшно, как страшно потерять нам свою родину, заставить нас переселиться на новые места поселений, это будет значить не только разорить наше скромное материальное состояние, но убить бодрость нашего духа, дающего нам отдохновение и отраду среди тяжелой службы нашей, бедности и всякого рода лишений. Наши дома, усадьбы, сады, виноградники, рыболовные заводы, мельницы, магазины и храмы Божии, — все эти предметы, стоющие нам тяжелых семидесятилетних трудов, должны будут сделаться уже не нашим достоянием; в потере их мы чувствуем никем и ничем невознаградимые потери, к которым относится неизбежное разорение самой главной отрасли нашего хозяйства — скотоводства, содержимого нами в значительном числе голов, и составляющей краеугольный камень нашей службы и всего благосостояния.

Ваше Императорское Величество, явите нам свою великую милость Высочайшим дарованием нам права остаться по прежнему на занимаемой нами ныне земле. Престарелые отцы наши, матери, жены и дети — все единодушно обращают взоры к своему Монарху, взывают к милосердию Вашего Императорского Величества потому, что все они, как члены одной семьи, проникнуты одинаковою любовью к родине, одинаковыми мыслями относительно поселения в земли Адыгов, готовых поднять на переселенцев-казаков оружие, хитрость, коварство, вероломство, не скончаемую войну и убийство, и одинаково наконец верим в безграничную отеческую любовь Вашего Императорского Величества к своему народу. Подписано: генерал-майор Котляревский. Полковник Рашпиль. Войсковой старшина Камянский. (27 мая 1861 года, г. Екатеринодар)»²²⁴.

Компромисс, достигнутый между имперскими властями и кубанским казачеством нашел юридическое воплощение сначала в рескрипте Александра II на имя наказного атамана Кубанского казачьего войска генерал-адъютанта графа Евдокимова (24 июня 1861 г.) и затем в «Положении о заселении предгорий Западной части Кавказского хребта Кубанскими казаками и другими переселенцами из России» (10 мая 1862 г.). Суть компромисса состояла в том, что 1) «для удовлетворения повинности … вызываются … охотники»; 2) «За сим недостающее число для удовлетворения годовой пропорции (2.068 семей — Прим. С.Х.) пополняется по жребию»; 3) «Существующий наем одного семейства другим дозволяется и на будущее время»²²⁵.

В итоге, за Кубань отправились в большинстве своем наименее обеспеченные слои кубанского казачества. Учитывая, что состояние казачьей экономики в Черномории оценивалось, как очень далекое от удовлетворительного даже по российским меркам (фельдмаршал А. И. Барятинский: «казачьи войска ближе подходят к эпохе первобытного человечества, чем к условиям нынешнего быта благоустроенных гражданских обществ»²²⁶, то поселения в условиях войны его беднейших элементов в Закубанье были просто обречены на самые тяжкие испытания. П. П. Короленко соответствующий раздел своей работы назвал — «Бедствия закубанскхй переселенцев». «Сплошные неурожаи в горных местах, — отмечает казачий историк, — убивали энергию переселенцев в ведении полевого хозяйства. Так, например: в Фанагорийской станице жители сеяли хлеб подряд и весною, и осенью три года, 1864-1867, и из этих посевов получили только пятую часть высеянного зерна; в нелучшем положении было и их скотоводство… От этих страшных потерь и лишений переселенцы нагорной полосы упали духом, и в тоске, и горе безотрадной жизни, стали многие болеть и умирать в большом числе. Ко всем бедствиям примешивалось еще слабое питание жителей одним казенным провиантом. Для поддержания здоровья переселенцев Наместник Кавказский разрешил употребить из сумм Кубанского войска 25 тыс. руб. на усиление пищи порционами, которые покупались в Керчи и раздавались закубанским жителям, особенно заболевшим цингой: отпускалась квашенная капуста, лук, чеснок, хрен, стрючковый перец и солонина и проч. пищевые продукты и этим по возможности поддерживались силы больных и уменьшалась непомерная смертность.

Болеe всех болели и умирали те из переселенцев, которые были водворены еще далее за нагорною полосой на самом уже южном склоне Кавказского хребта, который, отделяя их от Закубанья, три четверти года замыкался с другой стороны Черным морем. Там за недоступным скалистым склоном гор строили станицы у самых морских берегов. Выбранные для этого места помимо топографических условий, допускавших одно только морское сообщение с русским краем, положительно были убийственны для новых жителей в этом краe. Безлюдье, бездорожье, изнурение, слабость сил, на одном казенном провианте и повальные болезни валили с ног переселенцев, лишавших их возможности устроить себе прочные жилища к наступавшей осени, заливаемой в сем крае частыми, сильными и продолжительными дождями. На понуждения командира полковника Ростовского к скорейшей постройке домов, переселенцы из Черноморских казаков отвечали: «Нема моченьки» (сил нет)»²²⁷.

Апатия и элементарное физическое бессилие, о которых пишут многие наблюдатели, были обязательным следствием крайне осложненной биологической адаптации поселенцев. «Все переселенцы в первую очередь, — отмечает Г. Г. Тхагапсова, — страдали адаптационным синдромом, проявляющимся в расстройстве функций желудочно-кишечного тракта. Бичом для переселенцев была цинга, эта страшная болезнь, почти исчезнувшая во многих странах, в колонизируемых местах Кавказа свирепствовала особенно сильно. И хотя она сама по себе не была смертельна, но настолько истощала организм, что при отягощении простудным заболеванием могла закончиться летально»²²⁸. Г. Г. Тхагапсова отмечает также тесную взаимосвязь процессов биологической и культурной адаптаций. Последняя, в свою очередь, связана с освоением пищевых ресурсов и успехами в хозяйственной деятельности. «Сложности культурной адаптации мигрантов, — продолжает свои наблюдения Г. Г. Тхагапсова, — были обусловлены рядом причин: отсутствием толерантности и восприимчивости мигрантов к новой экокультурной среде, стрессогенное ее воздействие, тревога, отвращение, негодование по причине осознания культурных различий, неспособность «совладать» с новой средой, отсутствие дружеских контактов с аборигенной культурой»²²⁹. По образному выражению Ф. А. Щербины, «покорение Кавказа закончилось расправой одновременно и с побежденными и с победителями»²³⁰.

Мнение полковника Г. Шарапа из его мемуаров, написанных в 1874 году в Майкопе: «Переселены были штрафные, но жребию, охотники, (самый малый процент) выходцы с Дону и из России, мнившие (я говорю о последних) о некоем Золотом руне. Большинство жеребьевых и охотников поселены на богатой низменности между левым берегом Кубани и основным кряжем Кавказского хребта. В одной местности уже теперь есть действительно солидные станицы, но они выглядывают как то странно, если внимательнее присмотреться: что то такое не то вырастающее как подснежник, не то временное, переходное цыганское!. А между тем как ст. Гиагинская, например, может помимо домашнего обихода поставить на вывоз тысяч 60 четвертей зернового хлеба. Льготы первых годов и богатая земля дали к тому средства; но народ, даже по этим станицам пользуется весьма не выгодной репутацией. Что же касается несчастных попавших в «стратегически» упорные пункты горных станиц, то нищие — пьяницы, попрошайки и разбойники, — благо есть на кого свалить — на горсть горцев, не переселившихся по возможности в Турцию и железным кольцом окруженных нашими поселенцами, а главное нашими войсками. Все эти: Тульские, Егорухаевские, Царские, Прусские, — им же несть числа, заслуживают того, чтобы все существующие на земном шаре благотворительные общества обратили на них свое сугубое внимание! Да и понятно: возможная ли вещь людям, пришедшим с просторных степей, в одном двух поколениях приноровиться к той местности, к тому климату?. Натурально третье, четвертое поколение почувствует себя как у себя дома, но вопрос: в силу каких причин эти два-три поколения гибнут?»²³¹.

П. Кириллов опубликовал ряд приказов полковника Пистолькорса, командира 26-го полка, в состав которого вошли 10 станиц, образованных между рр. Белая и Пшиш: Курджипская, Дагестанская, Нижегородская, Пшехская, Пшишская, Кубанская, Апшеронская, Самурская, Бжедуховская и Габукаевская (Рязанская). Штаб-квартира полка помещалась в Апшеронской. Деятельность Пистолькорса по обустройству хозяйства и быта казаков на протяжении полутора лет (апрель 1863 — октябрь 1864 г.) оценивается Кирилловым как наиболее успешная. Регулярно объезжая вверенные ему станицы Пистолькорс вникал во все нужды поселенцев, а его приказы, за исполнением которых он строго наблюдал, содержат точные детальные инструкции. Приказ от 31 мая 1863 г. запрещает дальнейшее рытье землянок для прибывающих поселенцев и ориентирует станичных и воинских начальников на скорую постройку домов. Зима 1862-1863 гг., проведена жителями Пшехинской станицы в землянках, привела к «страшной болезненности». Приказ от 1 марта 1864 года посвящен мерам по борьбе с цингой²³². В ряде своих распоряжений Пистолькорс выступает в роли санитарного врача, военного врача, эколога. Из приказа от 10 ноября 1863 года: «1) Воспрещать жителям и войскам вырубать ближайшие к станице леса, …; 2) Непременно заботиться о чистоте улиц. Не позволять ни войскам, ни жителям испражняться во всех балках и под каждой загорожею станицы. Дохлый скот отвозить подалее от станицы и прикрывать землею. В особенности наблюдать, чтобы по глухим улицам и вдоль станичного плетня или за оным не бросали околевших кошек и собак, что я неоднократно замечал во многих станицах. Строго смотреть за тем, чтобы каждая отдельная часть войска и каждое семейство жителей имели — первое за станицею, а вторые — в своих дворах, глубоко выкопанные отхожие места, которые по мере надобности, зарывались бы землею; 3) Наблюсти за тем, чтобы в домах жителей соблюдалась возможная чистота, …а помои и другие нечистоты выливались далее от крыльца; 4) Замечено, что женщины заболевают и помирают более, чем мужчины, почему, по совету медиков, предписываю, чтобы ни в каком случае и ни в одной станице я не встречал в настоящее осеннее время босых женщин, для чего понудить мужей купить им какую-нибудь обувь и шерстяные чулки; 5) Нечистота тела имеет самое вредное влияние на здоровье жителей, я сам убедился, что вши решительно заели некоторые семьи, в особенности переселенные из государственных крестьян. Белье так же никогда почти не моется; я видел на некоторых детях в станице Нижегородской рубашки, которые были грязнее всякой грязи. Предписывается начальникам станиц понуждать жителей ходить как можно чаще в баню, а в тех станицах, в которых их не имеется, устроить общие бани»²³³.

Главным природным испытанием для поселенцев стали эндемические болезни, среди которых особенно страшный урон наносила перемежающаяся лихорадка или малярия²³⁴. А. С. Ермолов, министр земледелия и государственных имуществ, а также владелец больших участков в Сочи, отмечает: «при проезде моем в первый раз в 1894 году через село Лазаревское, мне было местными жителями сообщено, что чуть ли уже не три поколения прежних засельщиков погибло от лихорадки, либо бежало из края, и настоящие жители, не исключая женщин и детей, также все поголовно больны»²³⁵. Министр пишет далее о таких же сильных эпидемиях в Вельяминовском и Адлере, и подчеркивает, что в малярийную зону входит все побережье, и, что, соответственно, в той или иной степени этой болезни подвержено все население губернии. Среди основных причин массового заражения Ермолов выделяет сильную заболоченность устьевых частей рек, впадающих в море. Ермолов подчеркивает также, что прежние жители края почти не были подвержены этой болезни. Автор перечисляет вслед за И. Н. Клингеном и другими специалистами целый ряд санитарно-гигиенических норм, выработанных в аборигенной культуре, направленных на сохранение здоровья людей и домашних животных. Себе и своему министерству Ермолов ставит в большую заслугу проведение осушительных работ, которые очень скоро изменили ситуацию к лучшему. К сожалению, работы по осушению болот и высвобождению речных устьев производились на очень ограниченных площадях казенных земель и могли попутно сопровождаться регрессом на соседних частновладельческих и крестьянских участках либо даже вновь на недавно реанимированных землях.

Малярийная проблема касалась далеко не только приморских территорий. В Закубанье для первого поколения колонистов эта проблема была столь же злободневной. И. И. Пантюхов приводит следующие данные: «с июня 1862 по январь 1863 г., за шесть месяцев, умерло в станице Ханской (в нескольких километрах от Майкопа — Прим. С.Х.) детей 81, взрослых 69, в ст. Кужорской (также рядом с Майкопом — Прим. С.Х.) — детей 60, взрослых 40, в ст. Белореченской — всего 109. При среднем числе жителей 1100-1200 в первые шесть месяцев умерло десятая часть их. В станице Пшехской к январю 1863 года числилось 1297 человек в том числе детей до пяти лет 337. В течение года умерло 115, в том числе детей 86. Еще большая заболеваемость была в станицах по Черному морю. Несмотря на громадные жертвы и издержки правительства по устройству и продовольствию поселенных от Геленджика до Туапсе 629 семейств, в числе 4154 душ обоего пола, болезненность между ними была весьма велика и за первые шесть лет родилось и умерло:

	с мая 1864по 1 янв. 1865	1865	1866	1867	1868	1869	всего
род.	104	68	105	78	100	80	535
умер.	463	361	292	116	67	57	1336

По этим, взятым из официальных источников, цифрам в течение первых шести лет умерло в два с половиной раза больше, чем родилось»²³⁶.

Безусловно, вся ответственность за эти жертвы лежала на аппарате кавказского наместничества как в центре, т.е. в Тифлисе, так и на местах — в Новороссийске, Сухуме. Они прекрасно знали в каких местах нельзя жить, но старательно зазывали колонистов со всей России. У этих чиновников были под рукой все архивы Черноморской береговой линии с точными цифрами страшных потерь гарнизонов от малярии: в их распоряжении были мемуары офицеров Кавказской армии, свидетельства местных жителей. Так, у Пантюхова читаем: «… по сведениям инспектировавшего войска в 1839 году генерала Раевского, в течение одного года вымирала четверть гарнизонов… Гарнизон бывшего недалеко от нынешнего Гудаута укрепления Бомборы был гробом многих сотен русских солдат. На почве малярии, дизентерия, катары, тифы, цынга, водянка, воспаление легких давали такую болезненность и смертность, что по официальным документам, в пять-шесть лет пребывания в Бомборах гарнизон этого укрепления должен был быть совершенно обновляем, так как почти все люди или умирали или увольнялись от службы, как неспособные»²³⁷. Декабрист B.C. Норов писал из Бомбор 1 сент. 1835: «мы, к несчастью, имеем шестьсот человек больных; половина из них уже умирающие в проклятом месте, куда мы заброшены». В следующем письме от 7 сент. он сообщает, что малярия в лагере вблизи Бомборы «убивает до 50 человек в месяц». В письме А.А. Бестужева (19 июля 1836 г.) тема малярии звучит еще более удручающе: «Полтора комплекта в год поедается там цынгою и лихорадками, и не было примера, чтобы кто-нибудь выжил там (т.е. в Гаграх и Пицунде. — Прим. С.Х.) более двух лет или после двух лет без страданий до конца жизни, — а жизнь коротка после Гагр»²³⁸. Письма эти были опубликованы в журнале «Русский вестник» в 1861 г., но пекущееся о пользе государственной начальство зазывало на побережье крестьян, рисуя им жизнь в раю, без забот на лоне роскошной природы.

Зазывали поселенцев в том числе и в Абхазию, малярийность приморской полосы которой возросла равно в той степени, в какой снизилась численность ее исконных обитателей. В. А. Разевиг, автор очень любопытных в историко-этнографическом отношении записок натуралиста, в 1906 году отметил удручающее состояние села Баклановка²³⁹. Подобное впечатление от состояния села объяснимо во многом тем, что оно было размещено в одном из наиболее малярийных мест региона. В статьях «Корреспонденции туриста» (газета «Кавказ». 1898 г. № 240, 241, 244) сообщается: «Первые поселенцы пришли сюда лет 20 назад, в 1878-1879 гг. из Ставропольской губернии, в числе около 80 семейств, но климатические условия: оказались так неблагоприятны, что первые поселенцы или вымерли, или из больших семейств осталось 2-3 человека, или порасходились в разные другие места, и из первых поселенцев в настоящее время осталось только 7 семейств… Трудно как-то и представить то невежество и равнодушие к судьбе поселенцев, какие были у лиц, назначивших такие местности, как Баклановка, для русских поселений. Тут не надо было даже никакой науки, чтобы решить, что местность эта гибельна для здоровья. Расположенная в низменности, наполненной зарослями и окруженной сырыми лесами, долина, где поселены баклановцы, служила только для пастьбы скота и небольших посевов кукурузы туземцами, но туземцы на ней как и на всех других низменностях никогда не устраивали постоянных жилищ, а всегда жили на соседних холмах. Простой здравый смысл говорил, что если туземцы целые тысячелетия не приспособились для жизни в малярийных долинах, то тем более не могли приспособиться простые, деревенские, не знакомые с местными условиями, необразованные русские крестьяне… Страшные жертвы, принесенные баклановцами при первоначальном поселении, и до настоящего времени не дали почти никакого плода. Правда, теперь баклановцы расчистили десятины по три, по четыре на семью земли под посевы и сенокосы и обзавелись рогатым скотом, но заболеваемость не уменьшилась… Самая очевидная опасность грозит всему молодому поколению. Как ни трудно переместить уже кое-как обзаведшихся крестьян, но раньше или позже это сделать придется». Этот материал подробно анализируется составителем труда, посвященного истории Симоно-Канонитского монастыря, в котором значительное внимание уделено вопросам русской колонизации Черноморского округа и Абхазии. «Нужно видеть только, — с болью пишет И.Н., — почти ежедневно появляющихся в Ново-Афонский монастырь за милостыней, за кусочками хлеба, этих несчастных женщин и детей из Баклановки и Бомбор (одно из русских сел Гудаутского района, также крайне неблагополучное в плане малярии. — Прим. С.Х.), чтобы понять их ужасное, безвыходное положение. Это едва движущиеся человеческие остовы, прикрытые лохмотьями, обуви почти никакой; на изможденных лицах выражение одной безмолвной скорби и отупения… Сердце сжимается и слезы навертываются при виде этих несчастных страдальцев!»²⁴⁰.

Необычайное усиление малярийности было вызвано целым комплексом социально-экономических и экокультурных трансформаций, вызванных почти 100%-м удалением аборигенного населения: все сельскохозяйственные площади зарастали лесом и кустарником, водоотливные канавы разрушились, лес в устьях рек, во многих случаях уже истребленный десантами и гарнизонами в военное время, теперь уничтожался окончательно; приморская низменность, обезлесенная либо с таким лесом, который из строевого был превращен в сорный, полностью стала малярийным полем.

У редкого населения не хватало ни времени, ни сил на уход за лесами или правильную его переработку. Начав порубку, поселенцы, гонимые болезнями и нуждой, переходили на другие места, а их участки становились источниками лихорадок. Особенный размах этот удушливый эффект бесхозяйственности обрел на частновладельческих землях. Г. А. Рыбинский, исследователь сельского хозяйства в Сухумском округе, описал этот путь распространения малярии: «В Цебельде 24 помещика, и земли их в общей сложности составляют почти 16 тысяч десятин, из которых половина принадлежит графу Бобринскому… Что же касается помещиков, то они наведывают лет в пять, часа на два, свои имения… Обширное имение графа Бобринского находится в полном забросе… Нельзя обойти молчанием о положении земель священнослужителей в Сухумском округе и не дать им добрый совет, не оставлять их в таком неприглядном виде, в каком они находятся. Они первые должны показывать пример абхазцам, как нужно обходиться с землей, чтобы она не оставалась в непроходимых зарослях, культивирующих лихорадку»²⁴¹. Обезлюдение страны и было основной причиной роста малярийной угрозы. Абхазские феодалы — офицеры царской армии — получив тысячи десятин за проявленное рвение, также не могли совладать с зарослями, не обнаруживая желающих заразиться малярией «из-за каких-нибудь полтора десятка рублей, полученных за первые две недели труда»²⁴². В Дальском ущелье до 1878 года проживало порядка 5 тысяч абхазов, а в 1894 году оно было совершенно пустынно — в нем не было даже тех 23 землевладельцев, которые получили участки от 300 до 1000 десятин²⁴³. В итоге, решительных и неприхотливых арендаторов стала поставлять соседняя Мингрелия.

Комиссия Краевского в 1896 году также сделала этот вывод о частновладельческих землях Черноморского округа как очагах злокачественных лихорадок на побережье²⁴⁴.

По мере культивации земель и развития здравоохранения угроза малярии хоть и резко снизилась, но еще не перестала в начале ХХ века играть роль отпугивающего фактора при выборе колонистами мест для поселения. В 1910 году она могла в течение года унести жизни более 1% населения Кубанской области²⁴⁵. Окончательно малярия была побеждена лишь в 50-е гг. XX века²⁴⁶.

Какие же правила антималярийной безопасности были выработаны в адыгской гигиенической традиции? Стройное освещение этого вопроса содержится у И. И. Пантюхова: «Туземцы с древнейших времен прекрасно знали всю губительность малярии, равно как и то, что лекарства тут мало имеют значения, и принимали против заболевания различные гигиенические меры. Избегая малярийных долин и низменностей, они строили жилища на холмах или склонах гор, причем, по советам древнего грузинского лечебника «Карабадин», возле дома не должно было быть высоких, затеняющих его, деревьев. В дождливых и сырых местностях черноморского бассейна — у шапсугов, джегетов, натухойцев, абхазцев, самурзаканцев, мингрельцев, имеретин, гурийцев — жилые дома строились на сваях. Сакли хорошо проветривались всегда открытыми с противоположных сторон дверями и дезинфицировались вечно дымящимся среди сакли костром. Воду для питья туземцы употребляли, по возможности ключевую, и, за неимением ее, речную, но всегда свежую и вода, взятая накануне, почиталась для питья вредною. Эта мера вполне соответствует современным сведениям о чрезвычайной быстроте размножения микроорганизмов. Вынуждаемые необходимостью обрабатывать и сильно малярийные низменности, туземцы являлись туда в наименее малярийное время — раннею весною и позднею осенью. Для обработки плодородных низин туземцы часто пользовались трудом рабов или наемных рабочих — осетин, сванетов, рачинцев, айсоров, лезгин. При хронических заболеваниях туземцы искали излечения на возвышенных, здоровых, издавна священных местах, и на прославленных, лежащих на здоровых местностях, минеральных или холодных с хорошей питьевой водой источниках. Кроме приведенных мер, постоянное земледельческое население — грузины, армяне и горцы — предохранялись от малярии тем, что имели постоянные по возможности сухие жилища, садили на издавна культивируемой почве некоторые огородные овощи, особенно из рода острых крестоцветных, и имели большие или меньшие запасы пищи для себя и для домашнего скота.

В совершенно иных условиях находились колонизировавшие Кавказ кочевые и полукочевые азиатские племена. Многие из них были полудикари, иные пришедшие из равнин Азии, — номады. Вытеснившие из теплых малярийных равнин туземцев, мало или вовсе не знакомые с малярией, кочевники располагались там, где была вода и еда для их стад, причем о качествах воды не заботились, водные источники загрязнялись. Между прочим, и доныне кочевники считают годной для питья всякую воду, если она собралась в количестве больше 17 батманов или 127 фунтов. Смотря на землю только как на место для кочевок, хищнически истребляя все, что им попадалось, не имея постоянного жилища и не делая никаких запасов ни для себя, ни для домашнего скота, они находились в полной зависимости от стихийных причин. Большая часть этих безвестных неисторических племен как саранча налетала и как саранча погибала…

Кавказский перешеек можно представить себе здоровым горным островом, окруженным малярийным морем, с многочисленными заливами и проливами. Туземцы жили, главным образом, на этом острове и только иногда спускались к малярийному морю: наводнявшим перешеек в разные эпохи кочевым и полукочевым племенам приходилось жить преимущественно среди малярийного моря. Вместе с борьбой с природой и туземцами, пришлые колонизаторы должны были бороться и с малярией»²⁴⁷.

Яков Абрамов в 1884 г. написал и опубликовал в журнале «Дело» (№1) блестящую работу, посвященную государственной политике дискриминации аборигенного населения Северного Кавказа, ущемлению земельных прав горцев, натравливанию казаков и русских колонистов на горцев, неспособности усвоить культурное наследие изгнанных горцев, его хищническому истреблению. Работа Я. Абрамова положила начало целому ряду значительных трудов о проблемах культурного освоения Кавказа и утраты с уходом горцев целого пласта знаний из сферы земледелия, скотоводства и садоводства. Отметим еще раз дату написания этой работы — 1884 г., спустя 20 лет после окончания Кавказской войны и завершения процесса аннексии адыгских земель; и 25 лет прошло после капитуляции Шамиля (что актуально, так как автор анализирует состояние дел в Чечне и Дагестане); и 60 лет после окончательного покорения Кабарды (Абрамов много пишет о районе Нальчика, где бывал неоднократно). Таким образом, если станицам на бывших натухаевских землях было по 20-22 года, то станицы в Кабарде уже имели долгую историю. В то же время, 20 лет — период не малый. За это время подросло второе поколение поселенцев и за это время уровень сельхозпроизводства давно должен был превзойти черкесский, учитывая внимание, которое кавказская администрация уделяла этому вопросу. Вообще за это время облик аннексированных территорий должен был измениться до неузнаваемости: здесь должно было появиться гораздо более многочисленное население, чем при аборигенах, а каждый клочок земли в горах и на плоскости должен был быть образцово, на европейском уровне, культивирован. И, так называемая, «Русская Ривьера» должна была восхищать своим зажиточным, культурным видом всех столичных гостей и иностранцев в не меньшей степени, чем то восхищение, с которым описывали приморскую Черкесию европейские путешественники 30-40-х гг. XIX в. Так происходило в США, где аннексированные индейские земли переживали экономический, строительный и сельскохозяйственный бум. Россия, после отмены крепостного права в 1861 г., стремительно развивалась по капиталистическому пути и земли бывшей Черкесии и едва удержавшейся Абхазии обязаны были быть самыми стремительно развивающимися в рамках всего государства. Но всего этого не случилось. «Места прежде занятые многочисленным горским населением,— отмечал Я. Абрамов, — пустуют до сих пор. Только незначительная часть этой местности занята казачьими станицами, а другая роздана разным чиновникам и нечиновным культур-трегерам. Казачье население, однако, оказалось очень непригодным для условий горной местности и его приходилось, и отчасти приходится и теперь, содержать на казенный счет. Многие станицы пришлось даже упразднить, так как русскому населению оказалось совершенно невозможным жить в местах, занятых этими станицами: так, в одном 1868 г. состоялось упразднение целых 12 станиц Кубанской области, «по крайнему неудобству относительно хозяйства, путей сообщения и отчасти климата», как сказано в официальном приказе. (Вспомним, с каким пафосом об основании летом 1864 г. 12 станиц писал Р.А. Фадеев и о «вырванных плевелах»!). Земли, розданные в частную собственность, также остаются до сих пор совершенно пустыми и некультивированными. Наконец, огромные пространства, прежде занятые горцами, не вызывают даже ни в ком желания приобретения: так мало кажутся они пригодными для культуры. А между тем эти пространства были прежде заняты многочисленным населением и прекрасно культивированы. Теперь же превосходнейшие нивы и луга, буквально созданные руками человеческими на голых каменных скалах, заросли мелким колючим кустарником и совершенно пропали для культуры. Богатейшие сады и виноградники заросли дикими деревьями и погибли. И только одичавший виноград, встречающийся на склонах гор, да редкие остатки черкесской архитектуры свидетельствуют о деятельной жизни, царившей в этом крае, превратившемся ныне в пустыню, и о чрезвычайном трудолюбии аборигенов страны, ...»²⁴⁸.

Таким образом, и через 20-25 лет степень усвоения обширного черкесского наследия оставалась на очень низкой отметке. Обращает на себя внимание факт упразднения большого числа нагорных станиц Закубанья — этим действием власти расписались в полнейшей неспособности освоить черкесский ландшафт. Абрамов зафиксировал факт содержания нагорных станиц за казенный счет, то есть за большой срок они не сумели достичь хотя бы уровня самообеспечения продуктами питания. Пройдет еще 20 лет и авторы начала XX в. по-прежнему будут отмечать этот несуразный факт поддержания населения нагорных станиц «казенным пайком» и выделением пахотных участков в Прикубанье²⁴⁹.

В 1902 г., по свидетельству С. Васюкова, для населения Туапсинского округа (в составе уже Черноморской губернии. — Прим. С.Х.) сбор фруктов в черкесских садах составлял как важнейшую часть дохода, так и основное средство выживания. Хлеб, выращиваемый в округе, обеспечивал лишь 1/3 населения, а дефицит восполнялся путем натурального обмена: «За один пуд хлеба кубанцам туапсинцы дают пуд сушенных лесных груш, которых «пропасть» растет в горах. Обмен выгодный, не нужно ни сеять, ни ухаживать, а пойти в известное время в горы и собрать…»²⁵⁰. При отсутствии надлежащего ухода доходы от сбора груши могли резко снижаться. В 1901 году Л. В. Македонов отмечал в этой связи: «Груши из бывших горских садов ранее были хороши, но ныне сады запущены, постарели, и плодов от них с каждым годом получается меньше и меньше. В некоторых станицах делаются попытки упорядочить грушевый промысел: назначается срок для начала сбора, полагается штраф за порчу деревьев, ограничиваются размеры сбора для каждой семьи известным числом возов и т.п.»²⁵¹. В 1906 г. Л. Е. Козлов отмечал, что сбор фруктов в старых черкесских садах служит главной доходной статьей для новоселов: «Урожаи же фруктов в собственных садах переселенцев так ничтожны и качество получаемых продуктов настолько низко, что говорить о доходе с такого сада теперь совершенно не приходится»²⁵². Таким образом, каждая новая волна колонистов неизбежно начинала процесс своей адаптации с собирательства в садах изгнанных аборигенов. Уникальные по своим качествам деревья в значительных масштабах сохранялись и продолжали приносить огромные урожаи в середине ХХ века.

Крупнейший специалист по истории адыгского плодоводства, ученый селекционер Н. А. Тхагушев приводит в своем исследовании данные, которые не могут не произвести огромного впечатления и свидетельствуют об уникальных достижениях народной адыгской селекции: «Долговечность. Вопрос о долговечности плодового дерева является одним из важных критериев при оценке достоинств того или иного сорта… При обследовании остатков бывших адыгейских сортов на Михайловском перевале, в Пшаде, Архипо-Осиповке, Геленджикского района, в Псебе, Куйбышевке, Небуге, Туапсинского района, в Красно-Александровских аулах, Кирове, Марьино, Большом и Малом Кичмаях, в Солох-ауле, в Бабук-ауле, Лазаревского района, в Пластунке, Красной Поляне, Медовеевке, Адлерского района, в Тульском районе в бассейнах Белой, Курджипса и их притоков неоднократно (за исключением Геленджикского района) встречались отдельные экземпляры каштана сладкого в возрасте 250-300 лет, ореха грецкого — 150-200 лет, груши сортов Хутемы (Черкесский бергамот), Бжихакуж (Черкесская зимняя) и др. — 100-150 лет, яблони сорта Агуемий (Черкесский розмарин) — 90-120 лет, сортов Мыцебы (Черкесское кислое), Альмэ (Черкесское длинное), Мычезен (Черкесское сладкое) и отдельные кусты фундука в возрасте 80 и более лет. Эти плодовые сады с момента оставления их хозяевами 80-90 лет тому назад не получали никакого ухода; большинство из них заросло лесом и заглохло, тем не менее часть садов сохранилась до наших дней и поражает гигантским ростом деревьев, здоровьем, свежестью и еще плодоносит… Рост. Деревья и кусты адыгейских сортов плодовых растений отличаются мощным ростом. Отдельные экземпляры ореха грецкого и каштана сладкого достигают в высоту 30-35 м. Из семечковых пород отличаются сильным ростом груши, в особенности сорт Хутемы (Черкесский бергамот), достигающий 20-25 м высоты. Деревья сортов яблони тоже довольно мощные, высота их колеблется от 10 до 16 м. Вообще все деревья и кусты адыгейских сортов плодовых растений (сливы, фундука, айвы, хурмы, инжира и др.), как правило, отличаются мощным ростом. Это свойство — мощный рост адыгейских сортов плодовых пород — некоторые специалисты относят к большим недостаткам последних. При этом они утверждают, что с высоких деревьев трудно произвести съем урожая, что обрезка этих деревьев и работа по борьбе с болезнями и сельхозвредителями осложняется. Это верно, но нельзя забывать, что деревья, обычно произрастающие в наших садах (имеется в виду их рост и мощность), не в состоянии дать и удержать на себе урожай в 1000-1700 кг. Мощный рост деревьев и кустов адыгейских сортов плодовых пород органически взаимосвязан с высокой урожайностью. Необходимо подчеркнуть, что в кронах высоких и мощных деревьев по сравнению с кронами деревьев среднего и низкого роста при прочих равных условиях наблюдается более благоприятный воздушно-световой режим. Такие условия вместе с другими положительными факторами способствуют улучшению качества плодов, увеличению урожая и в то же время являются неблагоприятной средой для сельхозвредителей и болезней… Стойкость против сельскохозяйственных вредителей и болезней. … В яблоневых садах Черноморского побережья часто можно наблюдать, как в смешанных насаждениях плоды культурных сортов яблони, например, Ренет Симиренко, Ренет шампанский, заболевают паршой в такой степени, что превращаются в уродливые, обесцененные плоды — брак. В то же время здесь же, рядом, на деревья сортов Агуемий (Черкесский розмарин), Псебашхамий (Черкесский сладкий синап), Мычезен (Черкесское сладкое) плоды совершенно здоровы… Наши долголетние наблюдения позволяют сказать, что адыгейские сорта яблони весьма стойки против кровяной тли, которая в черноморских районах является бичом садоводства… Урожайность. Одним из характерных признаков подавляющего большинство адыгейских сортов плодовых пород является их исключительно высокая урожайность… Сорта яблони Агуемий, Мычезен, Хакошомий (Мамайское красное) дают урожай в среднем с одного полновозрастного дерева от 400 до 800 кг. … С. В. Краинский пишет: «Нам известны случаи, когда, например, отдельные деревья яблони Черкесский розмарин в пятидесятилетнем возрасте давали до 75 пудов (сад Гунченко в с. Дефановке). По данным Е. Воробьевой (с. Дефановка), отдельные деревья Черкесского розмарина в возрасте от 40 до 60 лет приносят обычно от 25 до 80 пудов плодов». В ауле Малый Кичмай, Лазаревского района, с одного дерева яблони сорта Хакошомий сняли урожаи: в 1950 г. — 1200 кг, в 1953 г. — 1500 кг. В том же ауле в 1944 г. с одного дерева сорта Мычезен сняли урожай 1050 кг … Сорта груши также отличаются весьма высокой урожайностью… Из всех адыгейских сортов груши необыкновенно высокой урожайностью отличается сорт Хутемы. Средний урожай с дерева колеблется от 500 до 1000 кг, но нередки случаи, когда с отдельно стоящих мощных столетних деревьев снимают урожаи в 1500-1700 кг. Так, В. И. Шихматов пишет, что со столетнего мощного дерева сорта Черкесский бергамот на усадьбе Майкопской опытной станции ВИР снимали урожай: в 1946 г. — 1700 кг, в 1948 г. — 1350 кг и в 1950 г. — 1600 кг»²⁵³.

Покинутая Черкесия являла собой опустевший гигантский Эдем, плоды которого были неисчислимы и, с одной стороны, обеспечивали «мезолитическую» спячку (в смысле развития агрикультуры нового населения), а с другой стороны — неподдельный гастрономический восторг. В 1867 г корреспондент керченской газеты с упоением писал: «Давно и с нетерпением ожидаемые фрукты новопокоренного Западного Кавказа, наконец, появились в продаже. Статьи о них в Кубанских ведомостях, Одесском вестнике и, даже, в столичных газетах, естественно, породили в нас желание поскорее увидеть эти замечательности… Проходя, на днях, мимо лавки братьев Канунниковых, я был приятно поражен и обрадован представившимся моим глазам зрелищем, — предо мной красовалось объявление: «Персики из Черноморского округа, на северо-восточном берегу Черного моря, из садов, оставшихся от черкесов, выселившихся в Турцию». ...Представьте мое изумление! Передо мной громоздилась пирамида персиков, но каких персиков? Что за величина, что за привлекательный вид! Прекрасной формы, желтые с розовыми сторонами — они неотразимо манили к себе. Я пробую, ем — что за наслаждение! Сочный, ароматный персик — тает во рту. Но нет! Моему ли слабому перу описать эти драгоценные дары природы? Скорей, скорей в лавку Канунниковых! Но, увы, это выставлена только проба. Это, так сказать, — оселок кавказских производителей для нашего изящного вкуса. Да не падают же духом и не огорчаются не успевшие отведать кавказских персиков, — предприимчивость наших торговцев фруктами нам хорошо известна и им остается надежда пользоваться, в скором времени, разнородными фруктами из новых садов, так как я слышал, что некоторые из торговцев уже предложили свои условия для заключения контрактов на привоз сюда фруктов с Черноморского берега. Какие наслаждения ожидают нас, тем более, что эти фрукты, освобожденные от затрат на устройство сада, даром доставшиеся, естественно будут продаваться по небольшой и общедоступной цене...»²⁵⁴.

В каждом ежегодном отчете начальника Кубанской области констатировалось как ничтожное значение садоводческой отрасли, так и отсутствие у населения необходимых знаний²⁵⁵. Об этом же писал С.В. Фарфоровский при анализе социально-экономического состояния Майкопского отдела и самого Майкопа в 1910 году: «Поселенцы с трудом акклиматизировались; полное безлюдье, отсутствие дорог, дикие звери, отсутствие знаний и капитала — все это вело к захирению края… Причиной, тормозящей садоводство, является отсутствие знаний»²⁵⁶. М. Харламов в 1912 году засвидетельствовал крайне низкий уровень в занятии садоводством в Майкопе: в 1899 г. здесь было 6 садов на 11 десятинах, а на момент выхода работы 28 садов на 53 десятинах²⁵⁷. Хищническое отношение к старым черкесским садам выразилось в повсеместном их истреблении, когда вместо сбора фруктов с дерева рубилось само дерево, когда деревья вырубали на дрова либо под плантации табака, а также для расчистки площадей под зерновые. В итоге, сад уничтожался, но взамен не возникало ничего другого либо почти ничего. Примеров этого рода, к сожалению, очень и очень много. Люди мыслящие, переживающие за судьбы российской колонизации Северо-Западного Кавказа, оставили нам потрясающие свидетельства этого регресса²⁵⁸.

Слова правды произносились русскими авторами для своей, русской аудитории в целях просвещения и создания условий для успешного освоения земель. «Обширные и прекрасные горские сады из прививок яблок и груш (бергамотов) были частью истреблены при разорении аулов во время покорения Северо-Западного Кавказа, частью погибли от варварского пользования ими в первые годы русской колонизации. Много рассказов приходилось слышать о том, как срубались яблони и грушевые деревья в садах только для того, чтобы легче обобрать плоды, как разводились костры в фруктовых садах, как нарубались ступени на стволах деревьев, чтобы подняться по ним для сбора фруктов, и т.д. В настоящее время, сады, конечно, уже не истребляются, но и не поддерживаются, деревья стареют, и новых прививок не делается»²⁵⁹.

«Тысячелетний опыт горской культуры, — констатировал в 1908 г. Л. В. Македонов, — для новых людей, пришедших сюда с традициями равнинного степного хозяйства, пропал бесследно, и — в результате: плодородные цветущие местности заглохли, сенокосные поляны заросли, бесчисленные сады пропали, огромное скотоводство горцев погибло, а переселенцы не нашли ничего, кроме леса, который и начали истреблять»²⁶⁰.

7. Дороги Черкесии

Обращает на себя внимание и официальная формулировка, призванная обосновать упразднение населенных пунктов — «по крайнему неудобству путей сообщения». Во-первых, в горах, чтобы одолеть дорогу надо затратить гораздо больше энергии, чем такой же отрезок требует на равнине — вообще жизнь горца трудна; во-вторых, во время войны русские войска полностью уничтожили сеть дорог внутри Черкесии, а ее остатки требовали слишком грандиозного труда для восстановления; в-третьих, черкесские дорожные коммуникации и маршруты были полностью проигнорированы новыми хозяевами страны; в-четвертых, из страха перед партизанскими рейдами черкесов, войска вырубали огромные по ширине просеки (до 1 км в ширину) вдоль своих движений и особенно в местах обустройства станиц и фортов, и все эти обезлесенные пустоши в первую же осень превращались в непроходимую грязь, которая полностью преграждала путь грузам и артиллерии. В итоге, нагорные станицы оказались утопающими в грязи (как и все закубанские-плоскостные): даже всадник был не в состоянии в распутицу преодолеть Закубанье, не говоря уже об экипажах и телегах.

Точно так же, как лес предохранял черкесские посевы, так он же предохранял и черкесские дороги. Аборигены довольствовались вырубкой сугубо единичных деревьев и обустраивали под дорогу минимальнейшее пространство так, что сверху кроны деревьев полностью защищали от дождя и скрывали от посторонних глаз их коммуникации. Черкесская дорога была стопроцентно вплетена в экосистему и ландшафт — с учетом характера грунта, разлива речек, ручьев, расположения пахотных участков и т.д. Дороги имели и важное торговое значение, так как по ним большое количество грузов — хлеба, тканей, кож, изделий кустарной промышленности — доставлялось в черноморские порты. Черкесы строили арбяные дороги, которые были шире обычных и в необходимых местах вымащивались камнем, снабжались водостоками.

Русское командование стремилось захватить такие дороги, так как они позволяли с легкостью переваливать военные грузы на южный склон хребта. В «Предположениях...» Филипсона на 1859-1860 гг. говорится: «...хотя занятие нашим отрядом выходов из ущелий Баканского и Неберджайского весьма стеснило их (натухайцев) движение, но по сделанной мной рекогносцировке оказалось, что на не занятом пространстве Адагумской линии у них есть еще две арбяные дороги через Неберджай: при входе в теснину (в 13 верстах от укр. Крымского) и через так называемую Георгиевскую поляну (в 11 верстах от укр. Константиновского). В этих местах в будущем году предполагается возвести отдельное укрепление. Таким образом будут решительно преграждены все удобные пути из земли натухайцев к шапсугам,...»²⁶¹. Ветеран Кавказской войны, скромно обозначивший себя под одной литерой В., сообщает о черкесских дорогах в районе Майкопа: «Верстах в трех от входа в ущелье (Курджипсское — Прим. С.Х.), была небольшая конная тропа через гору, выходившая насупротив самого Майкопа, а немного далее арбяная дорога, тоже оканчивавшаяся насупротив Майкопа, но выше его. По гребню гор была также дорога, разработанная горцами летом (1857 года. — Прим. С.Х.), собственно для привоза своих орудий». В соседнем Курджипсскому ущелье В. упоминает «нарядную арбяную дорогу»²⁶². «Нарядная» в данном случае, по всей видимости, означает однорядная (дорога).

Удивительно, но при условиях полной депортации населения и масштабных порубках леса отдельные участки черкесских дорог сохранялись и через 40-50 лет после окончания Кавказской войны. Так, в отчете чиновника особых поручений Краевского, возглавившего работу «особой экспедиции для исследования нагорной и средней полос Черноморского округа в целях устройства участков под водворение русских переселенцев» (Высочайшее повеление от 13 марта 1895 года), отмечается относительно неплохая обеспеченность Черкесии дорожной сетью — причем относительно «успехов» колонизационного периода: «Вопрос о дорогах издавна (т.е. с 1864 года. — Прим. С.Х.) составляет больное место на Черноморском побережье Кавказа. Не подлежит сомнению, что успех заселения края находится в непосредственной и прямой зависимости от устройства удобных сообщений и что там, где будут дороги, население само собою явится, даже помимо участия администрации, и осядет прочно. В прежнее время, когда побережье было густо заселено горцами, вся страна была прорезана сетью горных троп и дорог и, хотя подъемы и спуски были круты и самое полотно дороги не широко, но тем не менее невзыскательный горец находил возможным, частью на арбах, частью на вьюках, доставлять к берегу для продажи свои продукты, причем, по дошедшим до нас сведениям о торговых сношениях горцев, количество продуктов, составлявших предмет отпускной торговли, значительно превышало количество привозимых товаров и следовательно страна богатела. На отчетной карте экспедиции нанесено направление более значительных троп, следы которых сохранились и поныне; характер этих троп свидетельствует, что вообще горцы заботливо относились к делу устройства сообщений; обладали опытом при выборе склонов и направления трасса дорог и этим лишь возможно объяснить, что остатки горских троп сохранились до нашего времени»²⁶³. Комиссия Краевского, сформированная на базе министерства земледелия и государственных имуществ, в очередной раз убедилась, что места «бывших горских поселений» и есть самые удобные места для предполагаемых русских поселений. Но было и существенно новое в выводах этой комиссии: она пришла к заключению, что направления старых черкесских дорог являются наилучшими для проложения новых русских дорог. В приложении к докладу Краевского младший таксатор Личкус дает точное топографическое описание черкесских вьючных троп²⁶⁴.

Ф. П. Доброхотов в 1916 г. отмечал, что «следы черкесских дорог, заросших держи-деревом разрушенных непогодой сохранились и до настоящего времени, но каким образом эти дороги были оставлены без внимания в первые годы колонизации, остается до сих пор загадкой»²⁶⁵. О занятии абхазов обустройством своих дорог писал В.А. Разевиг²⁶⁶.

При описании участка хутора Криница в устье реки Пшад С. Васюков в 1902 году отмечал: «Из усадьбы в горную часть участка имеются две черкесские дороги: одна — по хребту выше виноградников, другая — по восточной меже участка»²⁶⁷. Черкесскими дорогами продолжали пользоваться как поселенцы, так и военные еще в начале XX века. «Посты сообщались между собой по тропам, проложенным по берегу моря; — писал А.Д. Ламонов в 1908 году, — между некоторыми постами пользовались колесною дорогою, бывшею черкесскою, сохранившеюся со времени покорения Западного Кавказа. Дорога местами пролегает по берегу моря, то удаляется от него в лесную чащу»²⁶⁸. Согласно Ламонову, большие отрезки черкесских дорог сохранялись, практически, во всех участках Черноморского округа.

Вопрос о черкесских дорогах выделяется С.Васюковым в отдельный раздел, выдержки из которого мы предлагаем вниманию читателю:

«После завоевания Кавказа в наследие русским осталась горная культура, т.е. прекрасные фруктовые сады и хорошие, крепкие горные дороги, но ни тем, ни другим русские не воспользовались и ни садов, ни дорог не поддержали, а потому о черкесской культуре остались более чем бледные воспоминания.

Пути сообщения на побережье нужно разделить на две категории: сухопутные и морские. Сухопутные — береговое шоссе от Новороссийска до Сухума и местные горные дороги, а морские — сообщения на пароходах обществ русского, российского и «Черноморец», также на катерах между Новороссийском и Геленджиком, кроме того, на баркасах, на турецких фелюгах.

Все эти пути сообщения не в достаточной степени удовлетворяют потребностям края, о развитии и оживлении которого так много говорят, но мало делают.

С уверенностью можно сказать, что черкесская культура по отношению дорог стояла несравненно выше русской.

Тогда горные дороги с мостами, искусственными преградами над пропастями (сохранились еще некоторые) пересекали побережье во всех местах, теперь же кроме берегового шоссе, да некоторых едва сносных и притом крайне малочисленных местных дорог — нет иных путей сообщения, как пешком или вьюками. И то все-таки по старым испорченным черкесским дорогам. Черкесские дороги, как и черкесские колодцы, заросли и запустели, их с трудом, но еще могут указать старые, опытные охотники. Остается одно только береговое, так называемое «голодное» шоссе, построенное под наблюдением генерала Анненкова в 1891 году, шоссе, на которое истрачена масса денег и которое по сие время еще не доведено до Сухума, т.е. правильного почтового движения нет, а почта только теперь стала ходить от Новороссийска до Сочи. Шоссе строилось, ремонтировалось и теперь еще продолжает ремонтироваться, можно сказать, капитально. Работа в 1891 году была спешная, притом преследующая двойную цель: дать заработать голодным и построить дорогу.

Повторяю, что строили эту дорогу спешно, и потому шоссе будет требовать ремонта постоянного и почти капитального. Мне рассказывали о спешности этой постройки в то время, когда осуществление этого пути было настоятельной потребностью края. У рабочих не было нужных приспособлений, говорят, что щебень носили в подолах, не было необходимых орудий, а об расчете нечего и говорить. Способ расчета был таков, что наживались темные лица в Новороссийске, которыми и теперь довольно богат молодой портовый город.

Рабочие, получив ассигновки на артель, бросали работы и шли в город за получкой денег. Им приходилось ждать, иногда довольно подолгу. Тогда-то и предлагали свои услуги темные личности, темные и вместе с тем коммерческие. Ассигновки нетрудно было купить с выгодой у действительно голодного народа. И покупали, за тысячу платили 800, а то и 700 р. Рабочие получали деньги, часто, разумеется, пропивали и шли снова работать. Шоссе велось, я говорю о направлении, в высшей степени странно: почему-то инженеры обходили старую черкесскую дорогу, которую и до сих пор местами, вследствие близости, предпочитают новому шоссе, и новый путь строили параллельно старому черкесскому.

В нынешнем году я ехал из Адлера в Сочи, не помню, кажется на 12 версте, извозчик свернул с шоссе ниже к морю и долгое время вез нас довольно хорошей крепкой дорогой.

— Отчего ты свернул с шоссе? — спросил я.

— Там ремонт производят.

— А это какая дорога?

— Старая, черкесская.

Прекрасная дорога, отличный путь и ближе к морю, красивее и дорога, по которой ремонта не производится и не производилось со времени выселения черкесов, но по которой ездят и по сие время в легких рессорных экипажах.

Еще случай: как-то я был на кабаньей охоте. Мы шли просекой, заросшей впрочем «добре», как говорил мой товарищ, старый местный охотник, нам встречались каменные мосты, тоже заросшие, едва видные.

— Это старая черкесская дорога на перевал (Михайловский), а вот пойдем вле во, там старое шоссе...

— Какое старое шоссе?

— Построенное было инженерами, да брошенное, потому что взяли другое на правление.

— А не знаете, почему? Охотник засмеялся и махнул рукой.

— Какое же, по-вашему из этих трех направлений лучшее и более крепкое?

— Разумеется, черкесское и до сих пор не завалившаяся дорога... Посмотрите на новое шоссе... Видели, какие обвалы... Какой дорогой и трудный ремонт! Ремонт ежегодный!...

Так было строено голодное шоссе и еще до сих пор не достроено до Сухума вполне.

Говорят о железной дороге, когда нет почтового сквозного сообщения по шоссе, которое официально на бумаге считается давно оконченным.

Я не говорю, благодаря горному твердому грунту, шоссе вышло прекрасным, езда, за исключением подъемов, легкая, приятная, но какие экипажи, а главное, лошади. Господи помилуй!..»²⁶⁹

Существование множества арбяных дорог обусловливалось как численностью населения, так и нуждами торговли. Помимо перевальных дорог существовали пути вдоль всей Черкесии от Анапы до восточных районов Кабарды. У русского шпиона Г.В. Новицкого (1830 г.) читаем: «...по земле адехе, прилежащей к равнинам, начиная от Анапы до Кабарды, везде можно проезжать на арбах. Кабардинцы часто приезжали на арбах в Анапу для торговли с турками»²⁷⁰. Арбяная дорога как раз и отличалась от вьючных троп тем, что ее прокладывали осознанно и целенаправленно. Сельские общины прокладывали и обустраивали такие дороги навстречу друг другу, что создавало очень разветвленную сеть путей сообщения. А.Н. Дьячков-Тарасов писал, что «абадзехи любили прокладывать свои арбяные дороги по вершинам хребтов»²⁷¹. С.И. Борчевский (1909 г.) подтверждает сведения Дьячкова-Тарасова и Васюкова: «...во время путешествия к горе Папай пришлось мне видеть следы старой черкесской дороги, проложенной в очень неудобной для езды местности и на довольно большой высоте; такими дорогами, как известно, была пересечена в прежнее время вся нагорная полоса нашей области»²⁷². Прокладка дорог по вершинам хребтов объяснима рядом факторов: а) многолюдностью общин верхних абадзехов, которым гораздо ближе было сообщаться друг с другом, переваливая из верховьев Лабы, Белой, Пшехи, Пшиша, Псекупса; б) устойчивостью грунта, т.к. дороги проходили по твердым и скалистым поверхностям, не подверженным затоплениям; в) прокладка сети высокогорных дорог была особенно важна в условиях войны, т.к. они позволяли безопасно сообщаться всему населению Черкесии, а также и потому, что движение больших масс русских войск с артиллерией, обозом по равнинному Закубанью сопровождалось рубкой протяженных и широких просек (иногда до 1 км шириной) и приводило к полному уничтожению адыгских арбяных дорог. Можно представить, во что превращались и сами эти новые русские военные дороги после первых же осенних дождей.

Потребности масштабной торговли, осуществлявшейся через порты и гавани черноморского побережья, а в дороссийский период через Тамань и Каплу с Крымским ханством, вынуждали население заботиться о поддержании дорог в надлежащем состоянии. Объемы османо-черкесской и крымско-черкесской торговли в середине XVIII в. были столь значительны, что вызвали энтузиазм у голландского консула в Крыму Карла Пейсонеля, сведения которого многократно приводились в трудах кавказоведов²⁷³. В исследовании А.Х. Бижева приводятся данные по торговле на кубанских меновых дворах: так, например, в 1835 г. адыги продали своих товаров на сумму 117 450 рублей и приобрели русских товаров на 76.360 рублей. В течение одной недели на Екатеринодарскую ярмарку могло собраться до 10.000 адыгов на 4000 арбах²⁷⁴. Без дорог и мостов в Черкесии подобная торговля была бы попросту невозможна. Можно быть уверенными в том, что удобнейшие пути сообщения пролегали в Натухае, располагавшем главным портом Черкесии — Анапой.

Масштабный вывоз в Турцию и в страны Средиземноморья продуктов полеводства, скотоводства, пчеловодства и леса продолжался весь османский период (XVI—XVIII вв.). А.Х. Бижев приводит данные B.C. Шамрая по анапской торговле до 1828 года, когда порт перешел окончательно в русские руки. Согласно Шамраю, турецкие и другие купцы ежегодно через Анапу вывозили около 55 тыс. четвертей хлеба, в том числе пшеницы 10 000 четвертей (1536 т.), 30 000 четвертей ржи (4608 т.); 15 000 четвертей ячменя (2304 т.), 3000 четвертей овса; от 25 до 30 тыс. кож коровьих, 4 тыс. кабаньих кож, 150 тыс. заячьих шкурок, 80-100 тыс. центнеров шерсти, 100 тысяч штук чекменей, 50—60 тысяч штанов из чекменя, 200 тысяч плащей (т.е. бурок), 50 тыс. куньих шкур, 500 тыс. шкур овечьих и многие тысячи пудов воска, меда, масла, сала. Сюда же относится строевой лес, в котором остро нуждались все без исключения европейские страны²⁷⁵. По данным Шамрая отметим, что в списке зерновых нет проса — основной хлебной культуры Черкесии, охотно скупавшейся османами. Таким образом, становится вполне ясно, что без значительной сети арбяных дорог Черкесия не могла существовать ни в мирное, ни в военное время. Становится понятен и тот значительный объем знаний, понятий и навыков, связанных со строительством дорог и мостов, которые демонстрировали Л. Сиюховой долгожители Адыгеи в начале 70-х годов XX в.: «При прокладке грунтовых дорог выбирали участки местности, покрытые колючим кустарником и мелколесьем. Искусственно сглаживали уклоны, срубали возвышенности, засыпали ложбины. Крупные деревья выкорчевывали с помощью быков.

До начала профилирования отмеряли ширину полосы, достаточную для разминки встречных подвод, или «зы къорэгъ фэдиз ишъомбгъуагъэу» — шириной в 1 шест (3,5 м).

Длину участка отмеряли с расчетом закончить за один-два дня. Затем производили разбивку боковых линий, с обеих сторон полосы вбивали по 5-6 шестов (къорэгъ) на одинаковом расстоянии друг от друга (примерно на 100 саженей). Отмеренный участок запахивали четырехсторонним пахотным орудием. Мелкий кустарник не выкорчевывали, так как он своими корнями способствовал более прочному скреплению грунтовых частей. Для большей прочности дорожного полотна его иногда покрывали глиной, добываемой в непосредственной близости от дороги.

Глина в сухом состоянии обладает очень большой прочностью и связностью, хорошо уплотненная, она практически водонепроницаема.

Уплотнение земельного полотна являлось одной из главных операций. Этому процессу уделяли особое внимание. Земляное полотно выглаживали с целью уничтожения неровностей и уплотнения рыхлого слоя грунта и глины. Эту работу выполняли при помощи деревянной бороны (пэнэлъэшъу) путем двух- трех-кратного протаскивания ее по одному и тому же месту. Деревянная борона передавала на грунт значительные удельные давления, способствовавшие разрушению комьев грунта и глины на довольно значительной глубине, и обеспечивала однородную структуру грунта по толщине. И, наконец, верхний слой земляного полотна утрамбовывали деревянными катками с гладкой поверхностью (Сообщение Уджуху Моса Хусейновича из аула Габукай, 83 года. Запись сделана в 1973 г.).

Таким способом были проложены многие арбяные дороги, связывающие отдельные населенные пункты Адыгеи.

По воспоминаниям Ю. Чадыгова (65 лет) из аула Уляп, жители аула Уляп провели грунтовую дорогу из своего аула в ст. Воздвиженскую протяженностью около 5 км. При прокладке этой дороги отмеренные участки распахивали плугом, в который впрягали две пары лошадей: пащэ (вожатый) и дакъэ (вторая пара). Плуг обслуживали двое: один следовал сзади и очищал крыло рабочей части плуга от комьев земли, а другой находился между ведущими, вел их под уздцы и следил, чтобы лошади шли строго вдоль намеченной линии.

Дорожное полотно выравнивали грейдером, который состоял из двух перекрещивающихся впереди жердей и имел форму треугольника. К бокам и сверху пришивали доски. Чтобы увеличить удельный вес грейдера, накладывали сверху груз (камни, иногда сажали и человека).

Интересны сообщения информатора М. Уджуху о дорогах, связывающих аул Теучежхабль (Габукай — Прим. С.Х.) с соседними населенными пунктами. Так, из аула Теучежхабль на запад (тыгьэкъохьапIэмкIэ) шла арбяная дорога протяженностью около 30 км. Она, проходя через х. Шевченко и аул Ассоколай, связывала аул Теучежхабль с аулом Вочепший. Кроме этой дороги, Теучежхабль и Ассоколай сообщались тропой, которой пользовались только всадники. И поэтому она называлась «шыу гъогу» («шыу» — всадник, «гъогу» — дорога).

Третья дорога шла на юг (къыблэмк1э) вдоль кургана, носившего название «Былыхъу иIуашъхь» — курган Блюха. Эта дорога связывала аул Теучежхабль с пос. Чабанов.

Старые наименования пешеходных троп и арбяных дорог, связывающих отдельные аулы друг с другом, определялись названиями растений, произраставших на обочинах дорог, отдельных курганов, вдоль которых они были проторены и, наконец, именами людей, проявивших инициативу в прокладке этих дорог.

Свыше семи пешеходных троп и арбяных дорог шли из аула Джеджехабль по всем направлениям, и каждая из них имела свое название.

Первая арбяная дорога шла на восток (тыгъэкъокIыпIэмкIэ) в аул Габукай. Она называлась «Бирамым ипсынэкIэ кIорэ гъогур» — дорога, ведущая в сторону колодца Хаджи-Бирама. Колодец был вырыт им на перекрестке двух дорог, из которых одна шла из аула Джеджехабль в аул Габукай, другая — из а. Нешукай в а. Кунчукохабль. Это было местом отдыха путников (гъогурыкIохэм зыщагъэпсэфыщтыгъ).

Арбяная дорога, шедшая из а. Джеджехабль в а. Кунчукохабль, называлась «чъыгэякъокIэ кIорэ гъогур» — дорога, идущая в сторону дубовой рощи, которая находилась на развилке трех дорог: в Кунчукохабль, Джеджехабль и х. Петров.

Третья дорога вела в а. Нечерезий через а. Тауйхабль. Она называлась «зэеIуашъхьэ екIурэ гъогур» — дорога, ведущая к кургану, поросшему кизиловым лесом. Он был расположен на восточной окраине а. Нечерезий.

Дорога, идущая на юг к а. Нешукай, называлась «Iапчъ», так как была проторена через лесную чащу. Точно такая же дорога соединяла а. Джеджехабль с х. Слепой. Жители аула называли ее «чIэкIыгъожъ», что означает «старая просека». Кроме названных дорог, а. Джеджехабль сообщался с а. Нечерезий и Пшикуйхабль пешеходными тропами, проходящими через лесную чащу»²⁷⁶.

Стандарты жилищно-поселенческого комплекса, коммуникаций и системы жизнеобеспечения, выработанные в условиях Северо-Западного Кавказа, были перенесены в адыгскую диаспору. Очень показательно, что первая в истории Иордании дорога была построена адыгами. «Вся долина, — писал русский генерал Н.П. Кондаков, посетивший Сирию и Иорданию с разведывательными целями в 1901-1902 гг., — находится во владении (юридическом или фактическом) черкесов, и в конце уади (т.е. речной долины Уади Сир. — Прим. С.Х.) находится большой кабардинский аул, выселки главного аула в Аммане (Амман этого времени был всего навсего большим адыгским, шапсуго-абадзехо-кабардинским аулом. — Прим. С.Х.), поражающий своим хозяйственным видом и достаточностью после туземных (т.е. арабских. — Прим. С.Х.) поселений и бедуинских кочевий. От этого выселка до Аммана черкесы провели для своих арб прекрасную широкую дорогу по обширному плоскогорью, которое из конца в конец, на сколько глаз наш мог видеть, ими обрабатывается и засевается пшеницей»²⁷⁷.

РАЗДЕЛ 8 ПРОПУЩЕН

9. «Удалив из страны черкесов…»

«Трудно достались эти горы победителям; тяжелое, безотрадное впечатление производят они ныне на путешественника — точно огромный могильник, сохранивший память о прежних днях, о прежних, до сих пор незамененных насельниках».
Уварова П. С., 1886 г.

О значении черкесских садов как важнейшего алиминтарного источника для ранних российских поселенцев в Черкесии писали очень многие авторы того времени. У И.Н. Клингена читаем такие строки: «Страдания этих несчастных в первые годы после переселения неисчислимы: люди гибли от лихорадки и цынги; скот, приведенный из Кубанской области, почти весь пал, посевы по равнинам под глубокую плужную вспашку были до того неудачны, что многие казаки просили у начальства свидетельств, что хлеб здесь не родит. Если бы не многочисленные черкесские фруктовые сады, то казакам пришлось бы, чтобы не умереть с голоду, бежать обратно тайком в Кубанскую область. Многие так и сделали, особенно когда наступила война 1877 г.; много лет прошло с тех пор, конечно, казаки приспособились и обтерпелись, но в общем вся судьба русской колонизации восточного берега вышла такая печальная и странная, что несколько лет тому назад генерал Старосельский, по особому поручению (императора Александра III — Прим. С.Х.) объезжавший край, представил положение его только в самых мрачных красках, и колонизация признана совершенно неудавшеюся»²⁸¹. И снова по итогам колонизации у Клингена: «…более поразительного неуспеха трудно себе представить»²⁸².

Как русский ученый-патриот, глубоко переживающий за судьбу русского населения на Кавказе, Иван Николаевич Клинген исключительно честно писал о масштабной драме гибели адыгской цивилизации и высоком моральном долге своей страны, призванной самой Историей на Кавказ с миссией привнесения европейской культуры и цивилизации: «Исчезли горцы, но вместе с ними исчезло их знание местных условий, их опытность, та народная мудрость, которая у беднейших народов составляет лучшее сокровище и которою не должен брезгать даже самый культурный европеец. Горцы прекрасно умели возделывать зерновые растения, всякого рода орехи, хурму, яблоки, груши, винную ягоду и, несмотря на закон, угощали европейцев прекрасным вином. На юго-востоке занимались они хлопком, особый вид лебеды служил им для добывания селитры, а душистый мед тысячами пудов шел заграницу. Их защитные насаждения вдоль рек, живые изгороди, лесные опушки кругом полей, древесные группы для затенения, воздушные силосы из листьев и ветвей — все вызывает одобрение агрономов. Веками выработанная система гигиенического режима для предупреждения от лихорадки, особенно выбор мест для жилища, пользование водой, распределение работ по времени дня и по времени года в зависимости от вертикального профиля местности — все возбуждает удивление среди гигиенистов… Удалив из страны черкесов в силу общих государственных соображений, мы взяли на себя тяжелый нравственный долг удовлетворить цивилизацию за утраченные силы и за погибшую культуру, которая копилась 3000 лет, а погибла в 30 лет под напором чудовищно-творческой силы природы, уже несдерживаемой опытной и сильной рукой аборигена. Шестьдесят лет употребила русская армия для того, чтобы ценой невероятных страданий, усилиями неслыханного героизма, завоевать нам эту страну. Сотни миллионов рублей затрачены, сотни тысяч жизней загублены, а теперь эту страну снова нужно брать с бою, как в то первобытное время, когда еще в ней не было человека. Как тогда, так и теперь, от горных ледников до самого моря, властно и громко звучит песня торжествующей природы, в конец заглушая жалкий лепет жалкой колонизации. Бессильны здесь меч и огонь, и не спасут здесь никакие беспочвенные проекты, потому что погибли навсегда старые традиции и почти без следа исчезла старая культура»²⁸³.

О нравственном долге восстановить культуру на черкесском побережье рассуждал в 1899 году знатный турист граф С. Д. Шереметев: «Когда то процветала в горах «Черкесская культура», и не было конца плодовым садам у горцев. Теперь они заглохли и одичали. Как ни странно звучит «Черкесская культура», но с нею нужно считаться и перед нею мы неправы»²⁸⁴. Это признание тем более ценно, что сделано представителем высшей русской аристократии, вхожим в императорское семейство. Свой путевой очерк граф не мог не вручить Николаю II, великим князьям. Поэтому более развернутые наблюдения Шереметев посчитал неуместными: «Многое можно сказать по поводу нашей неправоты, но это поведет далеко»²⁸⁵.

Л. В. Македонов также не мог обойти молчанием тему нравственного долга: «Помимо простых требований социальной справедливости, помимо участия к судьбе современного населения края, нам должна быть дорога его будущая культура, как историческое оправдание потоков крови, которые были здесь пролиты. Только культурным развитием края можно загладить ряд исторических ошибок, благодаря которым мы сначала оттолкнули родственное нам по религии население (автор имеет ввиду очень значительные пережитки христианства, органично переплетенные у адыгов с друидизмом. — Прим. С.Х.), допустили на своих глазах обратить его в мусульманство и фанатически вооружить против нас, а потом десятки лет с ним воевали и закончили почти полным истреблением этого населения и уничтожением созданной им культуры. Картина выселения горцев, описанная А. Берже, возстановляет пред нами эту жертвенную гекатомбу целого народа: сожженные жилища, уничтоженные посевы, убитый скот и пристреленные самими владельцами табуны любимых лошадей, наконец, — вымершие почти поголовно женщины и дети полумиллионного населения… А сколько здесь положено русских костей за долгое время войны, сколько пролито казачьей крови, сколько вымерло и погибло почти поголовно казачьих семей при заселении края, — едва ли кто считал! И эти колоссальные жертвы могут быть оправданы только высшей культурой края, вновь заселенного, богатством и привольной жизнью новых его обитателей…»²⁸⁶.

В 1903 г. начальник Переселенческого управления А.В. Кривошеин отмечал, что на широкую колонизацию побережья рассчитывать не приходится, «ибо русские крестьяне не скоро сумеют достичь того уровня, на котором вели хозяйство черкесы»²⁸⁷. Этот вывод сделан правительственным чиновником на почти 40-м году колонизации. А затем грянула русско-японская, революция 1905—1907 гг., первая мировая, великая русская Смута 1917—1920 гг. Империя рухнула, так и не успев ничего сделать на землях бывшей Черкесии, за обладание которыми она вела столетнюю войну и угробила жизни сотни тысяч своих солдат. Очень символично, что пуск железнодорожного сообщения Новороссийск-Адлер планировался на декабрь 1917 года, а поезда пошли уже при советской власти. Романовы, цари и великие князья, являлись крупнейшими собственниками земли на Северо-Западном Кавказе. Николаю II принадлежало два имения, по 6—7 тыс. десятин каждое, в Дюрсо и Дагомысе, но они так и оставались в полном забвении. Даже дворцы, или хотя бы более или менее приличные резиденции, не были построены²⁸⁸. На момент посещения побережья бывшим министром госимущества А.С. Ермоловым (осень 1907 г.) в Дагомысе была расчищена площадка для строительства дворца (и это на 43-м году после того, как были «вырваны плевела»!). И А.С. Ермолов в свою очередь констатировал: «количество свободных, совершенно незанятых или не записанных за переселенцами, участков превышает спрос на них, что доказывает, что водворение здесь русских переселенцев не может идти столь быстрыми темпами, как это было бы желательно»²⁸⁹. Очень показательно в этом плане то, как воспользовался дармовым участком знаменитый М.Н. Катков, один из главных идеологов панславизма и ярый сторонник захвата Стамбула. Правительство за заслуги пожаловало ему всю долину реки Чухукх (так называемый участок №VI в отчете комиссии 1866 г.). В 1874 году, явно предвидя новую большую войну с Турцией, Катков продает свое имение за гроши — «за ненадобностью»! Крайне красноречивая формулировка. «В следующее ущелье Чухукх, принадлежащее г. Каткову, — писал А.В. Верещагин, — для удобнейшего его обзора, я перебрался через высокий водораздел. Оно представляет почти такие же условия, как и ущелье Шмитокуадже. Леса и притом хорошего качества достаточно, хотя в этом участке на возвышенностях есть и открытые места, бывшие под полями горцев. Здесь хозяйство еще не заведено, но оно вполне возможно и может быть прибыльно для владельца»²⁹⁰. Но это не единственный полученный даром и проданный Катковым участок. В газете «Дроеба» в 1876 г. появилась статья С. Месхи «Заселение берегов Черного моря»: «Сам господин Катков, который всегда проповедует в своей газете (т.е. в «Московских ведомостях». — Прим. С.Х.) о том, что русские должны прочно обосноваться на Кавказе, глубоко пустить корни, который так часто жалуется, что казна России слишком много тратит на Кавказ, а пользу оттуда не имеет, сам этот господин Катков, как говорят, сейчас продает свою вотчину, которую ему дало правительство близ Пицунды 5—6 лет тому назад»²⁹¹. Имея ввиду, что участок №VI, долина Чухукх, расположен между бывшими фортами Лазаревским и Головинским, мы можем быть уверены в том, что господин Катков спекулировал землей, за обладание которой погибло не менее 10.000 русских солдат. Но что такое дача в Чухукхе в сравнении с дачей в Стамбуле?

Итоги так называемой частновладельческой колонизации побережья оценивались как резко отрицательные. «Вся береговая полоса от Туапсе до Сочи, — писали в коллективном обзоре побережья А. И. Воейков, Ф. И. Пастернацкий и М. В. Сергеев, — находится в частном владении разной величины и со времени занятие края остается до настоящего времени, за самым небольшим исключением, в первобытном своем состоянии, производя впечатление, что земля эта от создания мира не была известна человеку». На этой же береговой полосе находилось и известное в крае имение «Учдере» — великого князя Михаила Николаевича, брата Александра II, который являлся главнокомандующим Кавказской армией в 1862-1864 гг. и ярым сторонником, и реализатором идеи полной аннексии черкесских земель^*. Имение Михаила Николаевича пребывало в таком же заброшенном состоянии, как и все те огромные территории, розданные «героям» завоевания Черкесии. «Высочайше пожалованные земли деятелям по завоеванию края; таковые участки: Годлик, имение Геймана (Плинтуса), Шмидта, Зубова, Страхова, Соленика, Краса и др. К сожалению, участки эти оставлены владельцами в первобытном состоянии и под зарослями леса, кустарников и цепких лиан окончательно схоронены культурные участки черкесских аулищ. Под влиянием этих сплошных зарослей изменился, вероятно, и климат местности»²⁹². Ф. П. Доброхотов подчеркивал, что «наибольшее одичание постигло именно крупные частновладельческие земли»²⁹³. В 1872 году правительство продало 103 лицам 60.568 десятин земли в прибрежной полосе. Условия продажи походили на раздачу никому не нужной территории: 10 рублей за десятину в рассрочку на 10 лет без процентов. В 70-х же годах был организован комитет по проведению лотереи во главе с великой княгиней Ольгой Федоровной для розыгрыша кавказских казенных земель, разбитых на участки по 50-200 десятин каждый. «Так как билеты лотереи продавались всюду в России, — комментирует в 1899 г. эту «политэкономическую» затею Я. Г. Сипович, — то многие из новых владельцев, которым достались участки, наверное, и не представляли ясно, где именно находятся ими приобретенные земли. Поехать и посмотреть на свои участки в те времена было трудно, так как ни железной дороги до Новороссийска, ни шоссе из Новороссийска еще не было. Поэтому до начала 90-х годов все эти земли лежали впусте; только некоторые из этих участков арендовались греками, которые, пользуясь отсутствием надзора за оставленными участками, эксплуатировали и их»²⁹⁴. В 1904 году большинство купленных и выигранных в лотерею участков продолжали пустовать.

* 4 марта 1864 года генерал-фельдцейхмейстер великий князь Михаил Николаевич сообщал военному министру генерал-адъютанту Д. А. Милютину: «Прошу Ваше превосходительство доложить его императорскому величеству, что задача, возложенная на Кавказскую армию высочайше утвержденным положением о заселении предгорий Западной части Кавказского хребта, исполнена. Все пространство северного склона к западу от р. Лабы и южный склон от устьев Кубани до бывшего укр. Вельяминовского очищены от неприязненного нам населения». На документе «собственною его величества рукою написано: «Слава богу» (Цит по: Проблемы Кавказской войны и выселение черкесов в пределы Османской империи / Вступит. статья, ред. и комм. Т. Х. Кумыкова. Нальчик, 2001. С. 260).

Из этой огромной частновладельческой (то есть — даренной) земельной собственности хозяйственная или дачная деятельность велась на очень немногих участках — скорее как исключение из правила полной бесхозяйственности и пренебрежения собственным имуществом. Генерал-лейтенант Старосельский в 1881 г. отмечал, что из 63 участков, отведенных в частную собственность, устроено только 7. В 1897 году Клинген зафиксировал ведение экономической деятельности в 25 крупных частных владениях из 103 ²⁹⁵.

Тем не менее, именно в середине 90-х годов XIX века правительство увлеклось идеей создания «русской Ривьеры» и поручило ведение всех вопросов колонизации Черноморского побережья члену государственного совета гофмейстеру Н. С. Абазе, в 1895 году назначенному председателем особой комиссии при Государственном Совете для разработки законопроектов по колонизации и оживлению Черноморского побережья. Результатом работы комиссии «явилось высочайше утвержденное 23 мая 1896 г. мнение Государственного Совета об образовании отдельной Черноморской губернии»²⁹⁶. Николай Савич Абаза (1837-1901 гг.) происходил из старинного молдавского магнатского рода²⁹⁷. Магнаты Абазешти происходили от абазов Северо-Западного Кавказа и, таким образом, избавленное от абазов черноморское побережье получило в качестве главного вершителя судеб их далекого потомка — образцового державника и русификатора²⁹⁸.

Олигархическое перераспределение черноморского побережья было осуществлено Н. С. Абазой в кратчайшие сроки за счет рядовых поселенческих хозяйств, бесцеремонно задвинутых подальше от морского берега²⁹⁹. Предупреждение И. Н. Клингена, констатировавшего, что большинство частновладельческих участков «представляют из себя по большей части пустыню, где цепкие лианы схоронили жалкие остатки нередко крупных капитальных затрат» услышано не было³⁰⁰. С деятельностью Абазы связана также самая кардинальная попытка ограждения Черноморского побережья от заселения его нерусскими группами мигрантов³⁰¹. На этот же период приходится пик земельных спекуляций.

Из Сочи Империя депортировала более 70.000 убыхов, а сумела заселить туда всего несколько тысяч колонистов всех национальностей и вероисповеданий: чехов, эстонцев, армян, греков, украинцев, молдаван, грузин, немцев и русских.

О демографической несостоятельности колонизации писали все без исключения аналитики. По данным 1899 года, обобщенным старшим помощников правителя канцелярии губернатора Черноморской губернии П. Леонтьевым, в Геленджике, Джубге, Туапсе, Адлере и Сочи число постоянного приписанного населения составляло 1746 душ обоего пола, и сверх того числилось еще 2671 душ иногородних³⁰². Так, в Геленджике проживало из так называемой «коренной» группы населения: русских — 776; греков — 92; поляков — 7; немцев — 6. Иногородних в Геленджике — 632 (без указания национальностей); иностранцев — 130. В Туапсе «коренное население» было представлено следующими цифрами: русских — 180; чехов — 5; греков — 82; поляков — 3; грузин — 18, мингрельцев — 3. Иногородних в Туапсе — 967; иностранцев — 162. В Сочи «коренных» русских — 58; немцев — 11; грузин — 14; имеретинцев — 3; мингрельцев — 5. Иногородние в Сочи — 1128; иностранцы — 190.

На момент посещения Сочинского округа С.Васюковым в 1902 г. здесь проживало 3,5 тысячи человек; в Туапсинском округе 2,5 тысячи человек. В Черноморской губернии всего насчитывалось не более 60 тысяч населения, при том, что 80% его было сконцентрировано в районе Новороссийска³⁰³. На фоне цифр дожившего до конца войны и изгнанного в Турцию адыгского населения — шапсугов 200.000; натухайцев 150.000, убыхов 70.000 (без садзов, абадзехов, бжедугов, темиргоевцев, бесленеевцев, кабардинцев, абазин, хатукаевцев) колонизация выглядит несостоятельной хотя бы с точки зрения численности, т.е. демографически. 100-млн. страна (а в начале XX в. — 140 млн.), не могла заселить крошечное, по российским меркам, пространство. Более того, на пространстве от Туапсе до Бзыби русские составляли абсолютное меньшинство колонистов, тогда как этот район исторической Черкесии являлся самой благодатной землей на Кавказе и во всем регионе Черного моря. Образно выражаясь, это была самая драгоценная жемчужина в короне российских царей.

Осознание двух этих основополагающих обстоятельств — крайне медленных темпов заселении губернии русскими и огромного ее экономического, и геополитического значения — породило законопроект, внесенный 41 членом Государственной думы (10.12.1910) о выделении Черноморской губернии из состава Кавказского наместничества и о введении земства в Черноморской губернии. Следом, в газете «Кавказ» в №№ 145, 146, 148 и 150 за 1911 год появилась серия статей под названием: «О выделении Черноморской губернии из состава наместничества» без указания авторства. Анонимность в данном случае понятна, поскольку автор в слегка завуалированной форме выступил с критикой законопроекта³⁰⁴. Появление такого материала в официальном рупоре наместничества объясняется расхождением позиции между Тифлисом и Санкт-Петербургом. Множество важных постов в Тифлисе занимали чиновники армянского и грузинского происхождения, имевшие свой взгляд на перспективы колонизации Черноморской губернии. В Тифлисе подспудно шла борьба между двумя политическими «кланами» — великорусским и кавказским. В. С. Дякин отмечает в этой связи любопытный канцеляристский эпизод: «На отчете Тифлисского губернатора за 1899 г., писавшего, что он старается не допускать к занятию должностей по администрации армян и грузин, а замещать вакансии «преимущественно русским элементом» Николай II оставил пометку: «Так и следует»³⁰⁵.

Уже в 1866 году Хатисов предлагал заселять округ армянами и греками из Турции — более того, убедил в этом начальство и отправился за колонистами-соотечественниками в Османскую империю³⁰⁶. Он же прямо предлагал переселить казаков Шапсугского батальона обратно на Кубань³⁰⁷. Очень закономерно, что одну из первых групп турецких армян приютил в своем огромном имении в 6000 дес. в Сукко царский сановник и генерал, армянин М. Т Лорис-Меликов³⁰⁸.

Стремление заселить побережье исключительно русскими со всей четкостью было обозначено в 1896 г., в год преобразования округа в губернию. Эту линию неуклонно претворял в жизнь Н. С. Абаза. Новая губерния находилась под ведомством центральных министерств. Более того, ее южную границу продвинули вплоть до р. Бзыбь, включая «весь верхний бассейн этой реки с ее притоками»³⁰⁹. В это же время была выдвинута мысль присоединить к Черноморской губернии и весь Сухумский округ. В 1907 году убедительная аргументация такого слияния изложена у А. С. Ермолова³¹⁰. В 1905 году с восстановлением института наместничества на Кавказе Черноморская губерния была переподчинена Тифлису. Таким образом, резко возросло влияние региональных ведомств, ряды которых были заполнены массой «туземных» лиц, имевших свои виды, как на Черноморскую губернию, так и на Абхазию. Такая ситуация не могла устроить петербургских и московских олигархов, обладавших землями в «Черкесии». В этом же ряду должно быть рассмотрено Высочайшее повеление от 29 мая 1898 г., в соответствии с которым греки и армяне, выходцы из Турции, осевшие в нагорной полосе Закубанья, были «удалены Кубанским начальством за границу»³¹¹.

Содержание эпохи представляет богатый материал для осмысления политических, социальных, экономических, психологических причин слишком протяженной цепи неудач, а зачастую и откровенных бедствий в процессе российской колонизации Северо-Западного Кавказа и Абхазии. Абхазы в XIX веке в значительной степени разделили политическую судьбу адыгов и их страна также стала объектом грандиозных колонизаторских проектов, практическое воплощение которых имело крайне мало положительных результатов, но породило массу проблем и конфликтов.

Отзывы об агрикультурном состоянии Абхазии до и после 1864 года (эта дата судьбоносна для запада страны, а для центральной части такой черной датой стал 1867 г. — Прим. С.Х.) точно те же, что и описания Черкесии. А.В. Пахомов характеризовал Абхазию середины 60-х годов XIX в., как «огромный сплошной сад, в котором кое-где разбросаны отдельные хутора с их кукурузными полями»³¹². В 90-е годы XIX века ампелограф М. Баллас писал: «Вся Западная Абхазия представляла собой, да и в большинстве случаев и в настоящее время представляет огромный сплошной сад, состоящий либо из сплошных лесов, заполненных громадными ольхами и хурмами, обвитых виноградом, орехом и другими плодовыми деревьями, либо из отдельных садовых, наконец, разбросанных виноградных, пущенных по деревьям с промежуточными между ними культурами овощей и кукурузы»³¹³. Причину упадка садоводства в 80—90-е годы XIX в. Н.М. Альбов справедливо находил «в выселении массы самых деятельных и способных туземцев в Турцию»³¹⁴. В 1906 году В.А. Разевиг с целью изучения сельскохозяйственных перспектив посетил большинство районов Абхазии. «Страна обезлюдела и одичала еще более (после второй волны изгнания в 1878 г. — Прим. С.Х.), и где 30—40 лет тому назад жили люди, стояли живописные аулы, зеленели поля и сады, — теперь груды камней…»³¹⁵. Тщательный анализ российской колонизации Абхазии содержится в исследовании Г.А. Дзидзария, выдающегося историка-кавказоведа, труды которого крайне важны и в рамках адыговедения³¹⁶.

В Абхазии русская администрация, после ряда неудачных попыток заселить страну великорусским элементом, в начале XX в. полностью уступила инициативу грузинам, активно лоббировавшим через кавказское наместничество в Тифлисе и через Кутаиси (Абхазский округ был подчинен Кутаисской губернии. — Прим. С.Х.) собственный колонизационный проект в Абхазии. И, если русские чиновники в Новороссийске в 1907 году еще только обсуждали возможность строительства железной дороги до Сухума, то грузинские и мингрельские крестьяне уже со своим скарбом путешествовали по железной дороге Кутаиси-Сухум. Буквально, не проходило и одного дня, чтобы в грузинских газетах не раздавался страстный призыв со стороны грузинских интеллектуалов (включая классиков литературы и поэзии) не уступать русским Черкесию и Абхазию, а как можно скорее заселять их безземельными крестьянами со всей Картли, Имерети, Самегрело (т.е. Мингрелии)³¹⁷. Так и вышло. Гримаса Истории состоит в том, что Россия завоевала Кавказ, но не для себя.

Примечания:

1. «Улица Сент-Оноре, — приводит А. Валлоттон воспоминания очевидца оккупации Парижа союзной армией в 1813 г., — выглядела совершенно необычно: по ней одновременно прогуливались немцы, русские, азиаты, прибывшие от Великой Китайской стены, с берегов Каспийского или Черного моря. Это были казаки в одежде из овчины с длинными пиками, рыжими пышными бородами и перекинутыми через шею маленькими хлыстами, называемыми кнут; калмыки и другие татарские племена с плоскими носами, маленькими глазами и бурым цветом лица; башкиры и тунгусы из Сибири, вооруженные луками и стрелами; черкесские вожди, рожденные у подножия Кавказа, с головы до ног в блестящих стальных кольчугах и остроконечных шлемах, точь-в-точь таких, что носили в Англии в XII и XIII веках». См.: Валлоттон А. Александр I. М., 1991. С. 229.

2. Дмитриев В.А. Кавказ как историко-культурный феномен. Вклад горцев Северного Кавказа в мировую культуру // Россия и Кавказ. История. Религия. Культура. СПб., 2003. С. 92.

3. Главный военный эксперт и практик, к мнению которого прислушивалось все военное руководство, включая императора, генерал-фельдмаршал граф Паскевич-Эриванский (он же — князь варшавский) настоятельно подчеркивал необходимость разрушения системы жизнеобеспечения горцев, как одно из главных средств к достижению победы над ними. См.: РГВИА. ВУА. Ф.846. Оп.16. Д.6288: «Об общем плане действий к усмирению горских народов и о действиях на правом фланге Кавказской линии в 1834 году» (Л. 1об.-15); «Всеподданнейшая докладная записка генерал-фельдмаршала князя варшавского» (Л. 15об.-16 об.); 6288(2): «Относительно учреждения новых военных линий за Кубанью» (Л. 96-97 об.). Такие указания исходили и непосредственно от Николая I. В «Обозрении Высочайше предначертанного плана к общему усмирению Кавказских горских племен» за подписью военного министра графа генерал-адъютанта Чернышева (13 марта 1840 г.) указывается: «Предначертанный Государем Императором план общего усмирения Кавказских племен основан на той главной мысли, что оно возможно только посредством постепенного овладения всеми, или большею частию способов, какие теперь имеют горцы к своему существованию, дабы стеснив их чрез то в общественном и частном их быте до возможной степени, вынудить их к безусловной покорности воле правительства.

Сообразно с сим, предположительные действия имеют целью с одной стороны, стеснение горцев в их землях, посредством занятия русским поселением удобных к хлебопашеству низменностей (обычное заблуждение жителя равнины на предмет того, в каких условиях возможно выращивание хлеба — Прим. С.Х.), а с другой, пресечение им всех путей к внешним сношениям…» См.: РГВИА. Ф. 846. Оп.16. Д. 6380 (2). Л. 65-65об.

4. Так, у С. Ю. Витте, самого успешного министра финансов Российской империи, читаем: «Россия, к несчастью до настоящего времени представляет собой такую страну, которая в смысле земледельческом живет при самой низкой культуре». И у него же «У нас в России в высших сферах существует страсть к завоеваниям, или, вернее, к захватам того, что, по мнению правительства, плохо лежит». См.: Витте С.Ю. Воспоминания. Т. 2.: Царствование Николая II. М., 1960. С. 249, 280.

5. Гарданов В. К. Общественный строй адыгских народов (XVIII — первая половина XIX в.). М., 1967. С. 50-111. Кантария М. Экологические аспекты традиционной хозяйственной культуры народов Северного Кавказа. Тбилиси, 1989. С. 72-96.

6. Путь мантаньяров // Шапсугия. 2.12.2004. С. 4

7. Гердер И. Г. Идеи к философии истории человечества / Пер. и прим. А.В. Михайлова. М.: «Наука», 1977. С. 149-150.

8. Тхагапсова Г. Г. Народная медицина адыгов. Майкоп, 1996. С.19-21.

9. Бродель Ф. Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II. Ч.1: Роль среды. / Пер. с фр. М.А. Юсима. М, 2002. С. 208.

10. Бродель Ф. Указ. соч. С. 209-210.

11. Поркшеян Х. А. К вопросу о пребывании адыгов в Крыму и об их взаимоотношениях с народами Крыма в эпоху средневековья // УЗ КБНИИ. Т. 13. Нальчик, 1957. С. 335-367.

12. Гадло А. В. Византийские свидетельства о Зихской епархии как источник по истории Северо-Восточного Причерноморья // Из истории Византии и византиеведения. Л., 1991. С. 93-95.

13. Там же. С. 95-98, 101-106.

14. Дьячков-Тарасов А. Н. Гагры и их окрестности // Записки кавказского отдела Русского географического общества. Т. XXIV. Вып.1. Тифлис, 1903. С. 30-42, 53.

15. Мартель Эд. Кавказская Ривьера. По югу России и по Абхазии. М.: «Аква-Абаза», 2004. С. 20-21.

16. Секретная миссия в Черкесию русского разведчика барона Ф. Ф. Торнау. Нальчик: «Эль-фа», 1999. С. 65: «Прибыв с намерением отыскать в Абхазии средства проехать за Гагры к неприязненным черкесам,…»; «не существовало никакой возможности проехать из Абхазии за Гагры… по причине удвоенной осторожности, с которой неприятель караулил гагринский проход со времени прибытия в Абхазию действующих войск» (с.76).

17. Рапорт Командующего отрядом судов абхазской экспедиции Главноуправляющему в Грузии Розену о морском бое с черкесами у Гагринского побережья, №502 // Шамиль — ставленник султанской Турции и английских колонизаторов. Тбилиси, 1953. С. 104; Записка генерал-майора Эспехо «об Абхазии и мерах какие предполагается принять для прекращения набегов черкесов» // Шамиль — ставленник султанской Турции и английских колонизаторов. С.185-190: «О нападении черкес на галерах с 16 на 17 мая 1834 года на Бомборский фурштат и разграблении оного,… нападении их же в весьма значительных силах с 9 на 10 июня 1835 года на ветхое укрепление Гагры,…»; Рапорт генерал-майора Вакульского Розену Г. В. о намерении черкесских полчищ напасть на Абхазию, 28 июля 1833 г., №196: «…черкесы решительно хотят сделать нападение на всю Абхазию, для чего и намерены разделиться на три отряда: морем, горами, берегом». Сообщается о том, что в распоряжении убыхского вождя Берзега не менее 30 галер, «из коих в каждой поместиться может до 60 человек и более» (с.38).

18. Дьячков-Тарасов А. Н. Гагры и их окрестности (в историко-географическом отношении) // Записки кавказского отдела Русского географического общества. Т. XXIV. Вып.1. Тифлис, 1903. С.1-101.

19. Бродель Ф. Указ. соч. С. 210.

20. Клинген И. Н. Основы хозяйства в Сочинском округе. СПб., 1897. С. 4.

21. Козменко Г.Г., Немцев А.С., Трепет С.А. Организация и функционирование особо охраняемых природных территорий. Майкоп, 2000. С. 124.

22. Борисов В. И. Реки Кубани. Краснодар, 1978. С. 39-56.

23. Козменко Г. Г., Немцев А. С., Трепет С. А. Указ. соч. С. 124.

24. Кусый И. А., Левицкая Е. А. Черноморское побережье. Анапа—Геленджик—Туапсе. М., 2003. С. 98.

25. Козменко Г.Г., Немцев А.С., Трепет С.А. Указ. соч. — С.45—46.

26. Там же. С. 44.

27. Хутыз К.К. Охота у адыгов. Майкоп, 1999. С. 191.

28. Цит. по: Шеуджен А. Х., Харитонов Е. М., Галкин Г.А., Тхакушинов А. К. Зарождение и развитие земледелия на Северном Кавказе. Майкоп, 2001. С. 64.

29. Мартель Эд. Кавказская Ривьера. По югу России и по Абхазии. С.16.

30. Хьэкъун Б. Адыгэ къэкIыгъэцIэхэр. Нальчик: «Эльбрус», 1992. 256 н.

31. Хьэкъун Б. Мылъкум ефIэкI хъугъуэфIыгъуэ. Адыгэхэм я мэкъумэш, ботаникэ шэнхабзэр. Налшык: «Эльбрус», 2002. 288 н.

32. Цит. по: Шеуджен А. Х. и др. Зарождение и развитие земледелия на Северном Кавказе. С. 64.

33. Вавилов Н. И. Дикие родичи плодовых деревьев азиатской части СССР и Кавказа и проблема происхождения плодовых деревьев // Избранные произведения в двух томах. Т.1. Л., 1967. С. 229.

34. Жуковский П. М. Культурные растения и их сородичи. М., 1950. С. 295.

35. Жуковский П. М. Указ. соч. С. 302, 305-306.

36. Невзоров Н. В. Леса Краснодарского края. Краснодар, 1951. С. 16

37. Там же. С. 307-308.

38. Там же. С. 308.

39. Там же. — С.313—314, 317—318.

40. Там же. С. 340-344.

41. Абаев В. И. Историко-этимологический словарь осетинского языка. Т.1. М.-Л., 1958. С. 233.

42. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. IV. СПб., 1996. С.343.

43. Масштабный адыго-славянский синтез в Днепровско-Донецком регионе имел место задолго до образования Киевской Руси. См.: Федорова М.В. Народная интерлингвистика. Славяне на Дону. Белгород, 2003. С. 28-96.

44. Жуковский П. М. Указ. соч. С. 367.

45. Там же. С. 391.

46. Вавилов Н. И. Пять континентов. М., 1987. С.144.

47. Жуковский П. М. Указ. соч. С. 393-394.

48. Там же. С. 394.

49. Краснов А.Н. Под тропиками Азии. М., 1987. С.331, 335.

50. Жуковский П. М. Указ. соч. С. 394-395.

51. Нибо А. Каштан для Аомори // Шапсугия. 2003. № 10. С. 6.

52. Унарокова М. Ю. Флористический элемент в системе питания адыгов // Этюды по истории и культуре адыгов. Майкоп, 1998. С. 126—127.

53. Кавказ. Абхазия, Аджария, Шавшетия, Посховский участок. Путевые заметки графини Уваровой. Ч. 2. М., 1891. С. 69-70.

54. Македонов Л. В. В горах Кубанского края. Быт и хозяйство жителей нагорной полосы Кубанской области. Воронеж, 1908. С. 77-78

СНОСКИ С 55 ПО 113 ИЗЪЯТЫ, так как соответствующий раздел (4) пропущен.

114. Clarke Ed. D. Travels in Russia, Tartary and Turkey (L., 1839). Цит. по: Гарданов В.К. Указ. соч. С.67.

115. Там же. С.66.

116. Спенсер Эд. Путешествия в Черкесию / Пер. Н.А. Нефляшевой. Майкоп, 1994. С. 23-24.

117. Там же. С.48.

118. Белл Дж. Дневник пребывания в Черкесии // Адыги, балкарцы и карачаевцы в известиях европейских авторов XIII—XIX вв. / Состав., вступит. статья и прим. В. К. Гарданова. Нальчик, 1974. С. 472.

119. Гарданов В. К. Указ. соч. С.70-71.

120. Путевые заметки графини Уваровой. С. 95.

121. Там же. С. 56.

122. Монперэ Ф. Д. де. Путешествие по Кавказу // АБКИЕА. С. 428-439.

123. Клинген И. Н. Основы хозяйства в Сочинском округе. СПб., 1897. С.42-43, 47, 49.

124. Дмитриев В. А. Указ. соч. С. 95.

125. Кантария М. Указ. соч. С. 91.

126. Клинген И. Н. Указ. соч. С.91.

127. Попко И. Д. Терские казаки со стародавних времен. Нальчик: «Эль-фа», 2001. С. 123.

128. Герко И. И. Что нужно знать для развития хозяйства за Кубанью // Кубанские войсковые ведомости. 1869. № 10; Серебряков И. Л. Сельскохозяйственные условия Северо-Западного Кавказа // Записки Кавказского общества сельского хозяйства. №1-2. Тифлис, 1867. С. 25: «…главное улучшение в этом отношении должно состоять, как мы видели, в замене земледельческих орудий новых поселенцев теми, которые употреблялись туземцами».

129. Цит. по: Гарданов В. К. Указ. соч. С. 78.

130. Скрипникова М. И. Изучение древнего земледелия в горах Кавказа // Древний Кавказ. XXIV Крупновские чтения по археологии Северного Кавказа. М., 2004. С.181-184.

131. Кантария М. Указ. соч. С. 43.

132. Хатисов И. С. Отчет комиссии по исследованию земель на северо-восточном берегу Черного моря, между реками Туапсе и Бзыбью // Записки Кавказского общества сельского хозяйства. Тифлис, 1867. №5-6. С. 155.

133. Короленко П. П. Переселение казаков за Кубань в 1861 г. с приложением документов и записки полковника Шарапа // Кубанский сборник. Т. XVI. С. 441.

134. Очень показателен в этом отношении картографический отчет о трех походах генерала Вельяминова (1834, 1835, 1836). Место действия — долины Абина, Убина, Шебжа, Бакана, Атакуафа, Хабля. На карте черным цветом отмечены порядка 200 уничтоженных аулов и еще порядка 70 уцелевших. См.: РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 6732. Л. 2. На карте 1860 г. долина Абина, где в 30-е годы помечено огромное число аулов, совершенно безлюдна. См.: РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 6779: «Пояснительная карточка военных действий в земле шапсугов в 1860 году».

135. Дневник поручика Н. В. Симановского. 2 апреля — 3 октября 1837 г., Кавказ // Гордин Я. Кавказ: земля и кровь. Россия в Кавказской войне XIX века. СПб., 2000. С. 391, 396-397, 400-406, 421.

136. РГВИА. Ф. 13454. Оп. 6. Д. 1090: Донесения о военных действиях русских против горцев за рекой Белой, ведомости разоренных аулов. Л. 12 об., 13.

137. Богуславский Л. История Апшеронского полка, 1700-1892. Т. II. СПб., 1892. С. 327, 328, 329, 331, 332, 350.

138. Кавказ. 1852. № 5 (19 января).

139. Бутков П. Г. Материалы для новой истории Кавказа с 1722-го по 1803 год. Извлечения. Нальчик, 2001. С. 169.

140. Там же. С. 235-236

141. Рожков Н. А. Экономическое развитие России в первой половине XIX века // История России в XIX веке. Т. 1. СПб. (год не указан). С. 140.

142. Шафранов П. Неурожаи хлеба в России и продовольствие населения в 20-х годах настоящего столетия // Русское богатство. СПб., 1898. № 6. С. 114-115, 122.

143. Цит по: Гордин Я. А. Указ. соч. С. 13.

144. Мотрэ А. де ла. Путешествие в Европу, Азию и Африку // АБКИЕА. С. 133.

145. Там же. С. 131.

146. Махвич-Мацкевич А. О. Абадзехи, их быт, нравы и обычаи // Народная беседа. СПб., 1864. Кн. 3. С. 1-2.

147. Пейсонель К. Трактат о торговле на Черном море // АБКИЕА. С. 181-183.

148. Паллас П.-С. Заметки о путешествиях в южные наместничества Российского государства в 1793 и 1794 гг. // АБКИЕА. С. 219; Миллер А. Черкесские постройки // Материалы по этнографии России. Т. 2. СПб., 1914. С. 76-77.

149. Паллас П.-С. Указ. соч. С. 219.

150. Там же. С. 223.

151. Там же. С. 216.

152. Потоцкая Я. Путешествие в астраханские и кавказские степи // АБКИЕА. С. 233.

153. См.: Аноним. Нравы и обычаи кабардинцев или черкесов // Северный Кавказ в европейской литературе XIII-XVIII вв. Сборник материалов. Издание В. М. Аталикова. Нальчик, 2006. С. 105

154. Штелин Я. Описание Черкесии // Северный Кавказ в европейской литературе XIII—XVIII вв. С.204.

155. Гейдук Ф. И. О значении развития сельскохозяйственной промышленности на северо-восточном берегу Черного моря // Русский вестник. 1871. Т. 92. № 3. С. 19.

156. Личков Л. С. Очерки из прошлого и настоящего Черноморского побережья Кавказа. Киев, 1904. С. 5-6.

157. См. сведения о Л. С. Личкове на http: //www.cultinfo.ru/fulltext/1/001/007/061/61279.htm.

158. Личкус. Указ. соч. С. 27.

159. Там же. С. 12.

160. Дьячков-Тарасов А. Н. Абадзехи // Записки Кавказского отдела Русского географического общества. Кн. XXII. Вып. 4. Тифлис, 1902. С. 2.

161. Известия из вершин р. Псекупса // Кубанские войсковые ведомости. № 7.

162. Владыкин М. Путеводитель и собеседник в путешествии по Кавказу. Ч. II. М., 1885. С. 98-99.

163. Кияшко Ив. Ив. 2-й Таманский, Адагумский и Абинский конные полки Кубанского казачьего войска (Исторический очерк) // Кубанский сборник. Т. XIV. Екатеринодар, 1908. С. 413-414.

164. Чех И. Очерки из старо-кавказской жизни // Русский вестник. Т. 219. 1892. Апрель. СПб., 1892. С. 54-55.

165. РГВИА. Ф. 13454. Оп. 6. Д. 267: О набеге генерал-лейтенантом Зассом, сделанном за реку Белую, и о разорении трех абадзехских аулов. Л. 5.

166. В. Воспоминание о зимней экспедиции Майкопского отряда // Военный сборник. 1868. № 12. С. 253, 254, 255, 264.

167. Богуславский Л. История Апшеронского полка. Т. 2. СПб., 1892. С. 318.

168. Там же. С. 324, 330, 332, 334, 336.

169. Рогачев В. И. Влияние постепенных рубок на качество воды // Охрана природы Адыгеи. Майкоп, 1978. С. 117-118.

170. См.: Клинген И. Н. Указ. соч. С. 57-58.

171. Живило К. Станица Расшеватская, Кубанской области, Кавказского уезда // СМОМПК. Вып. 6. Тифлис, 1888. С. 46-47.

172. См.: Кривенко В.С. Очерки Кавказа. С. 4, 7.

173. Цит. по: Апостолов Л. Я. Климатическое значение лесов в связи с облесением Кубанской области // Кубанский сборник. Т. IV. Екатеринодар, 1897. С. 12-13.

174. Цит. по: Вейнберг Я. Лес и значение его в природе // Русский вестник. Т. 139. М., 1879. С. 12.

175. Там же.

176. Македонов Л. В. В горах Кубанского края. Быт и хозяйство жителей нагорной полосы Кубанской области. Воронеж, 1908. С. 37-38.

177. Там же. С. 49.

178. Там же. С. 76.

179. Македонов Л. В. Указ. соч. С. 56-91.

180. Козлов Л. Е. Краткий очерк переселенческих участков Черноморской губернии // Записки Кавказского отдела Императорского Русского географического общества. Кн. XXV. Вып. 7. Тифлис, 1906. С. 123.

181. Уварова П. С. Указ. соч. С. 24-25.

182. Гейдук Ф. И. О значении сельскохозяйственной промышленности на Северо-Восточном берегу Черного моря // Русский вестник. 1871. Т. 92. № 3. С. 5-41.

183. Там же. С. 39.

184. Дмитриев В. А. Метрология и предпосылки «вечной» сакрализации мегалитических памятников // Дольмены. Современники древних цивилизаций. Мегалиты Западного Кавказа IV-II тысячелетий до н. э. Краснодар, 2001. С. 107.

185. Байерн Ф. О древних сооружениях на Кавказе // Сборник сведений о Кавказе. Т. I. Тифлис, 1871. С. 312-313.

186. Куликова О. П., Трифонов В. А. Как сохранить дольмены — культурное наследие древних народов Западного Кавказа // Дольмены. Современники древних цивилизаций. С. 93.

187. Талицкий Н. Несколько слов о кавказских дольменах // Известия общества любителей изучения Кубанской области. Вып. V. Екатеринодар, 1912. С. 95-96.

188. Васюков С. Указ. соч. С. 2.

189. Доброхотов Ф. П. Указ. соч. С. 22.

190. Куликова О. П., Трифонов В. А. Указ. соч. С. 93.

191. Короленко П. П. Записки по истории Северо-Восточного побережья Черного моря. Сочи. Одесса, 1910. С. 17.

192. Уварова П. Указ. соч. С. 19-21, 43.

193. Там же. С. 36.

194. Там же. С. 45.

195. Там же. С. 49-50.

196. Там же. С. 51.

197. Там же. С. 54-55.

198. См.: Дмитриев А. В. Каменные исполины Черноморья // Дольмены. Современники древних цивилизаций. С. 56-87.

199. Там же. С. 83-84.

200. Там же. С. 84-87.

201. Куликова О. П., Трифонов В. А. Указ. соч. С. 94.

202. Там же. С. 94.

203. Там же. С. 93.

204. Тхагушев Н. А. Адыгейские (черкесские) сады. Майкоп, 1956. С.30-31; Тхагушев Н. А. Адыгейские (черкесские) сорта яблони и груши. Майкоп, 1948. С. 28-29; Тхакушинов А. К., Сухоруких Ю. И., Жанэ З. К., Алтухов А. В. Сохранение генофонда «старых черкесских садов». Майкоп, 1997. С. 2-5, 7.

205. Васюков С. «Край гордой красоты». Кавказское побережье Черного моря. СПб., 1902. С. 103.

206. Фадеев Р. А. Кавказская война. М., 2003. С. 199.

207. Цит. по: Клинген И. Н. Указ. соч. С. 64-65.

208. Цит. по: Гордин Я. Кавказ: земля и кровь. Россия в Кавказской войне XIX века. СПб., 2000. С.7-8.

209. Цит. по: Доброхотов Ф. П. Указ. соч. С. 26-27.

210. Кривенко В.С. Очерки Кавказа. Поездка на Кавказ осенью 1888 года. СПб., 1893. С. 70-71.

211. См.: Доброхотов Ф. П. Черноморское побережье Кавказа. Справочная книга. Петроград, 1916. С. 38-39.

212. Там же. С. 23.

213. Хатисов И. С. Указ. соч. С. 74-77.

214. Путевые заметки графини Уваровой. С. 35.

215. Там же. С. 29.

216. Шереметев С. Д. Кавказ. Вып. II: Черноморское побережье. Июль 1899 г. СПб., 1900. С. 13-14.

217. Македонов Л. В. Указ. соч. С. 48, 202-203.

218. Короленко П. П. Переселение казаков за Кубань в 1861 г. с приложением документов и записки полковника Шарапа // Кубанский сборник. Т. XVI. Екатеринодар, 1911. С. 325-349: раздел VI: «Протест Черноморских казаков противу массового переселения за Кубань»). Определение «земля Адыгов» употреблено в петиции кубанских казаков на имя Александра II, подписанный генерал-майором Котляровским, полковником Рашпилем и войсковым старшиной Камянским (27.05.1861 г.) (С. 497, 498); в коллективном обращении 157 офицеров-черноморцев во главе с Д. Т. Бурсаком к военному министру Д. А. Милютину (с. 507); в письме на имя генерала Н. А. Порохни, подписанном ген.-м. Котляровским, пятью полковниками, четырьмя подполковниками и четырьмя войсковыми старшинами (с. 510).

219. Там же. С. 350-356: раздел VII: «Арест Черноморских офицеров» и стр. 367-386: раздел IX: «Протест казаков Хоперского полка при переселении за Кубань».

220. Записка полковника Шарапа, главного действующего лица при восстании // Короленко П. П. Указ. соч. С. 416.

221. Там же. С. 323.

222. Записка полковника Шарапа. С. 413.

223. Там же. С. 349.

224. Цит по: Короленко П. П. Указ. соч. С. 497-499.

225. («Положение о заселении предгорий западной части кавказского хребта кубанскими казаками и другими переселенцами из России. Екатеринодар, 1899. С. 4-6.

226. Цит. по: Венюков М. И. К истории заселения Западного Кавказа, 1861-1863 гг.// Русская старина. 1878. Июнь. Кн. VI. С. 253.

227. Короленко П. П. Указ. соч. С. 396-397.

228. См.: Тхагапсова Г. Г. Экологические проблемы и последствия миграции российских переселенцев на Северо-Западном Кавказе 1817-1864 (к итогам Кавказской войны) // Информационно-аналитический вестник Адыгейского республиканского института гуманитарных исследований. Вып. 2. Майкоп, 1994. С. 55.

229. Там же. С. 56.

230. Щербина Ф. Экономическое развитие Северо-Западного Кавказа // Кубань и Черноморское побережье. Справочная книга. Екатеринодар, 1914. С. 323.

231. Записка полковника Шарапа, главного действующего лица при восстании // Короленко П. П. Указ. соч. С. 468.

232. Кириллов П. К истории колонизации Закубанского края // Кубанский сборник. Т. IX. Екатеринодар, 1902. С. 82, 96-97.

233. Там же. С. 90-91.

234. Тхагапсова Г. Г. Указ. соч. С. 55.

235. Ермолов А. С. Заметки по поездке на Черноморское побережье Кавказа осенью 1907 года. СПб., 1908. С. 20.

236. Пантюхов И. И. Влияние малярии на колонизацию Кавказа. Тифлис, 1899. С. 10.

237. Там же. С. 22-23.

238. Цит по: Дзидзария Г. А. Декабристы в Абхазии. Сухум, 1970. С. 40-41, 56-57.

239. Разевиг В. А. В дебрях Абхазии // Труды общества земледелия при императорском С.-Петербургском университете. СПб., 1906. Т. 1. С. 61.

240. И. Н. Абхазия и в ней Ново-Афонский Симоно-Канонитский монастырь. М., 1899. С. 248-250.

241. Рыбинский Г. А. Сухумский округ. Абхазия в сельскохозяйственном и бытовом отношении. Тифлис, 1894. С. 8, 10.

242. Там же. С. 3.

243. Там же. С. 10.

244. К вопросу о колонизации Черноморской губернии. С. 19.

245. Извлечение из отчета начальника области и наказного атамана Кубанского казачьего войска // Кубанский сборник. Т. XVII. Екатеринодар, 1912. С. 112.

246. Половинкина Т. В. Аборигены Кавказского Причерноморья. Культура жизнеобеспечения. Нальчик, 2004. С. 13.

247. Пантюхов И. И. Указ. соч. С. 38-39, 51.

248. Абрамов Я. Кавказские горцы. Краснодар, 1927. С. 9.

249. Доброхотов Ф.А. Указ. соч. — С.24, 29, 38.

250. Васюков С. Указ. соч. С. 100-101.

251. Македонов Л. В. Хозяйственное положение района станиц Баракаевской, Каменномостской и Севастопольской, Кубанской области. Воронеж, 1901. С. 31.

252. Козлов Л. Е. Указ. соч. С. 129.

253. Тхагушев Н. А. Адыгейские сады. С. 71, 73, 75, 77, 79, 81.

254. Кубанские войсковые ведомости. 1867. № 40. Перепечатано из №38 «Листка Керчь-Еникальского градоначальства».

255. Извлечение из отчета начальника области и наказного атамана Кубанского казачьего войска за 1910 г. // Кубанский сборник. Т. XVIII. Екатеринодар, 1912. С. 159-160; Извлечение из отчета начальника области и наказного атамана Кубанского казачьего войска о состоянии области и войска за 1900 год // Кубанский календарь на 1902 год. Екатеринодар, 1901. С.1-130; Статистические сведения о состоянии Кубанской области за 1896 г. // Кубанский календарь на 1898 год. Екатеринодар, 1898. С.1-98.

256. Фарфоровский С.В. Статистическо-географическое описание г.Майкопа и Майкопского отдела // Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. Вып. 41. Тифлис, 1910. С. 49, 51.

257. Харламов М. История возникновения и развития г.Майкопа в связи с историей Закубанского края // Кубанский сборник. Т. XVII. С. 459.

258. См.: Борисов В. Сельскохозяйственные очерки восточного берега Черного моря (Черноморский округ Кубанской области) // Земледельческая газета. СПб., 1873. № 41. С. 641-645; № 42. С. 663-665; № 43. С. 804-808; № 52. С. 817-820; 1874. № 1. С. 9-11; № 3. С. 41-44; № 8. С. 119-121; № 9. С. 134-135; Гребницкий А. Два черкесских яблока // Плодоводство. 1908. № 9. С. 733-747; Кузнецов Н. Состояние садоводства в Черноморском округе // Сельское хозяйство и лесопроизводство. СПб., 1890. Ч. CLXIII. С. 1-23; Л. А. Садоводство в Сочинском округе Черноморской губернии // Плодоводство. 1899. № 12. С. 954-956; Овсянников Ф. С побережья Черного моря. Из Туапсе // Плодоводство. 1907. № 7. С. 473-481; Фелицын Е. Д. К истокам р. Белой и через Белореченский перевал // Кавказ. Тифлис, 1877. № 101-102; Христианович В. Из поездки по Черноморскому побережью Кавказа // Черноморское сельское хозяйство. Сухум, 1917. № 3-4. С. 117-125; Цирульников П. На старом пепелище черкесов-абадзехов. (Путевые заметки) // Мусульманин. Париж, 1910. № 11-12. С. 263-265; Щербина Ф. А. Прошлое и настоящее хозяйственных нужд и культурных начинаний Черноморского побережья // Труды съезда деятелей Черноморского побережья Кавказа. Т. 1. СПб., 1913. С. 1-24; Дороватовский С. Сочи и Красная Поляна с окрестностями. СПб., 1911. С. 151-155; Сочи и его окрестности. СПб., 1912. С. 62, 74-75, 77, 79-80; Мещерский И. И. О состоянии плодоводства на Северном Кавказе. СПб., 1892. С. 39-42. Из современных исследований рекомендуем работы Т. В. Половинкиной: Сочинское Причерноморье (Нальчик, 2006); Аборигены Кавказского Причерноморья. Культура жизнеобеспечения (Нальчик, 2004).

259. Македонов Л. В. Указ. соч. С. 77.

260. Македонов Л. В. Указ. соч. С. 203.

261. Проблемы Кавказской войны и выселения черкесов в пределы Османской империи. Нальчик, 2001. С. 109.

262. В. Воспоминание о зимней экспедиции Майкопского отряда // Военный сборник. 1868. № 12. С. 252, 256.

263. К вопросу о колонизации Черноморской губернии. (Из отчета по командировке чиновника особых поручений действительного статского советника Краевского). СПб., 1897. С. 33-34.

264. Личкус. Исследование бывших горских аулов, а также частновладельческих и поселянских хозяйств Черноморской губернии // К вопросу о колонизации Черноморской губернии. СПб., 1897. С. 4-5, 8-9, 13, 16-17, 26. Авторство Личкуса обозначено только фамилией, без инициалов. Инициалы Личкуса – М. С. — даны в работе: Козлов Л. Е. Краткий очерк переселенческих участков Черноморской губернии // Записки Кавказского отдела Императорского Русского географического общества. Кн. XXV. Вып. 7. Тифлис, 1906. С. 59.

265. Доброхотов Ф. П. Черноморское побережье Кавказа. Справочная книга. Под ред. Н. И. Воробьева, секретаря Общества изучения Черноморского побережья. Петроград, 1916. С. 40.

266. Разевиг В. А. В дебрях Абхазии // Труды общества земледелия при императорском С.-Петербургском университете. СПб., 1906. Т. 1. С. 61.

267. Васюков С. «Край гордой красоты». Кавказское побережье Черного моря. СПб., 1902. С. 55.

268. Ламонов А. Д. 1-й Черноморский полк Кубанского казачьего войска в первое десятилетие существования (1889—1899 гг.) // Кубанский сборник. Т. XIV. Екатеринодар, 1908. С. 186.

269. Васюков С. Указ .соч. С. 1, 220-222.

270. Сиюхова Л. Адыгейский народный транспорт // Сборник статей по этнографии Адыгеи. Майкоп, 1975. С. 155.

271. Дьячков-Тарасов А. Н. Абадзехи / / Записи Кавказского отдела Императорского Русского географического общества. Кн. XXII. Вып. 4. Тифлис, 1902. С. 5. Эта работа сейчас более доступна в издании «Эль-фа»: Ландшафт, этнографические и исторические процессы на Северном Кавказе в XIX — начале XX века. Нальчик, 2004. С. 593-640.

272. Цит. по: Сиюхова Л. Указ. соч. С. 156.

273. Пейсонель К. Исследование торговли на черкесско-абхазском берегу Черного моря в 1750-1762 гг. Краснодар, 1927.

274. Бижев А. Х. Адыги Северо-Западного Кавказа и кризис восточного вопроса в конце 20-х — начале 30-х годов XIX в. Майкоп, 1994. С.114—115

275. Бижев А. Х. Указ. соч. С. 118.

276. Сиюхова Л. Адыгский народный. С. 156-158.

277. Кондаков Н. П. Археологическое путешествие по Сирии и Палестине. СПб., 1904. С. 123-124.

СНОСКИ С 278 ПО 280 ИЗЪЯТЫ, так как соответствующий раздел пропущен.

281. Клинген И. Н. Указ. соч. С. 88-89, 71.

282. Там же. С. 71.

283. Там же. С. 2-3.

284. Шереметев С. Д. Кавказ. Вып. II: Черноморское побережье. Июнь 1899. — СПб., 1900. С. 27-28.

285. Там же. С. 28.

286. Македонов Л. В. Указ. соч. С. 204.

287. Цит. по: Дякин В. С. Национальный вопрос во внутренней политике царизма (XIX в.) // Вопросы истории. 1995. № 9. С. 146.

288. Мартель Эд. Кавказская Ривьера. По югу России и по Абхазии. М.: «Аква-Абаза», 2004. С. 66.

289. Ермолов А. С. Заметки по поездке на Черноморское побережье Кавказа осенью 1907 года. СПб., 1908. С. 42.

290. Верещагин А. В. Путевые заметки. С.110.

291. Цит. по: Этническая «революция» в Абхазии. Сост. Т. А. Ачугба. Сухум, 1995. С.33.

292. Цит. по: Личков Л. С. Указ. соч. С. 143.

293. Доброхотов Ф. П. Указ. соч. С. 43.

294. Цит по: Личков Л. С. Указ. соч. С. 209.

295. Личков Л. С. Указ. соч. С. 218-219; Клинген И. Н. Указ. соч. С. 71.

296. Леонтьев П. Указ. соч. С. 52.

297. История Сочи в открытках и воспоминаниях. Майкоп, 2006. С. 76.

298. О происхождении дворянских родов Абазешти и Черкезешти от абазских и черкесских мамлюков, навязывавшихся Портой в качестве высших гражданских чиновников молдавским господарям, писал Дм. Кантемир. См.: Кантемир Дм. Описание Молдавии. Кишинев, 1973. С. 140-142.

299. Личков Л. С. Указ. соч. С. 205, 213-214.

300. Клинген И. Н. Указ. соч. С. 71; Личков Л. С. Указ. соч. С. 214.

301. Личков Л. С. Указ. соч. С. 231.

302. Леонтьев П. Справочная книга Черноморской губернии на 1899 год. Новороссийск, 1899. С. 80-83.

303. Васюков С. Указ. соч. С. 110-111, 103, 121-122.

304. Дидебулидзе З. Ш. К вопросу колонизации Черноморского побережья Российской империей (по материалам газеты «Кавказ») // Вопросы истории народов Кавказа. Тбилиси, 1988. С. 240-241.

305. Дякин В. С. Национальный вопрос во внутренней политике царизма (XIX в.) // Вопросы истории. 1995. № 9. С. 146.

306. Половинкина Т. В. Сочинское Причерноморье. Нальчик, 2006. С. 113-114.

307. Дукмасов Ив. О заселении Черноморского побережья Кавказа казачьим войском. М., 1887. С. 4-5.

308. Кусый И. А., Левицкая Е. А. Черноморское побережье. Анапа — Геленджик — Туапсе. 2003. С. 81.

309. Еромолов А. С. Указ. соч. С. 90.

310. Там же. С. 91.

311. Короленко П. П. Турецкие эмигранты в Кубанской области (Материал к истории колонизации Закубанского края) // Кубанский сборник. Т. XI. Екатеринодар, 1904. С. 40.

312. Цит. по: Земледелие и скотоводство в Абхазии. Тбилиси, 1986. С. 11.

313. Там же. С. 11.

314. Там же. С. 45.

315. Разевиг В. А. В дебрях Абхазии // Труды общества земледелия при императорском С.-Петербургском университете. 1906. Вып.1. С. 28-29, 37-41.

316. Дзидзария Г. А. Махаджирство и проблемы истории Абхазии XIX столетия. Сухум, 1982. С.406-448.

317. Церетели Г. Курьер. Газ. «Дроеба», 1873, №399: «Прежнего населения — черкесов и абхазов — уже нет. Обстоятельства вынудили их покинуть свою страну. Земли очень много и даже лучше, чем в некоторых наших местах… так о чем же думает наш народ, почему до сих пор не решается переселиться в эту страну?... Весь Кавказ является нашей землей, нашей страной. На Кавказе, на каком бы расстоянии друг от друга мы не стояли, следует мысленно представить, что наша нога стоит на нашей земле, что мы находимся в нашей стране. Поселимся ли в стране черкесов или в Дагестане, везде наша родина… необходимо создать общество, которое возглавит это дело. Оно должно убедить безземельных крестьян, о необходимости переселения их в Черкесию… Кроме того, общество должно помочь крестьянам двинуться с семьями в богатую страну Черкессию…». Цит. по: Этническая «революция» в Абхазии (по следам грузинской периодики XIX в.). Состав. и перев. Т.А. Ачугба. Сухум, 1995. С.27-29. Это издание состоит из 69 грузинских газетных и журнальных статей 80—90-х годов XIX века.

Система жизнеобеспечения Черкесии. XVIII – первая половина XIX в.

Самир Хотко

Комментарии ⁰

Последние публикации

Система жизнеобеспечения Черкесии. XVIII – первая половина XIX в.

Самир Хотко

Комментарии 0

Последние публикации

Комментарии ⁰