Хъаныкъуэ («ханские сыновья»): проблемы социальной адаптации в Черкесии
Генезис и эволюция черкесских феодальных политий позднего Средневековья и Нового времени неразрывно связаны с историей крайнего западного улуса Великой Монгольской империи – улуса Джучи, а затем и сформировавшихся на его обломках государств – Крымского и Астраханского ханств, Ногайской Орды.
Социальная структура княжеской Черкесии повторяла типологические черты феодального общества, базирующегося на оседло-земледельческом хозяйстве, а именно, разделение населения на военно-служилую землевладельческую аристократию и находившуюся в разной степени зависимости от нее массы крестьянского населения. Внешнее влияние на формирование социальной структуры Княжеской Черкесии со стороны тюрко-монгольсокой империи и ее прямых наследников минимально. Мы можем об этом уверенно судить по незначительности в социальной титулатуре черкесов иноэтничных терминов. Кроме терминов, обозначающих маргинальные общественные группы тумэ («князь-бастард») и бейгуэл (досл. «княжий / господский слуга» – немногочисленной группы служителей, исполнявших при князе полицейские функции), социальная титулатура черкесов имеет оригинальное происхождение [Думанов 1990; Кажаров 1994: 178–200; Сборник документов по сословному … 2003]. Тем не менее, степень политического влияния на Черкесию позднего Средневековья и Нового времени не только улуса Джучи («Золотой Орды»), но и его более скромных наследников – Крымского ханства, Астраханского ханства, Ногайской Орды, трудно переоценить. Механизмы этого влияния были самыми разнообразными, от прямого военного давления и претензий на политическое господство, до попыток установить династические и иные социально значимые для черкесского феодального общества связи комплементарного характера. Наряду с кровнородственными, династическими связями, огромное значение в истории взаимоотношений черкесских политий с улусом Джучи и особенно Крымским юртом, выделившимся из Орды в 40-х годах XV в., имели аталыческие связи – установление искусственного родства между представителями аристократических фамилий феодальной Черкесии и Чингизидами Крыма. В традиционной черкесской социальной титулатуре последние известны как хъаныкъуэ (досл. «ханские сыновья») – термин, эквивалентный русскому царевич, широко испльзовавшемуся в XVI в. для обозначения принцев-Чингизидов ордынского, в том числе и крымского, происхождения на Руси. Для этой общественной страты в Черкесии параллельно существовал еще один термин – лъостэн, редуцированная черкесская форма арабоязычного термина султан, которым в Крымском ханстве в XVI–XVIII вв. обозначались все многочисленные принцы правящего дома Гиреев (крым. Герай). Уже во второй половине XIXв., собирая сведения «О правах высших сословий в Кубанской и Терской областях», русские администраторы отмечали их особый статус среди местного населения: «…Сословие султанов всегда в мнении кубанских горцев стояло очень высоко и пользовалось наибольшими знаками почтительности и уважения. Название хануко давало его владельцу преимущество пред всеми другими высшими лицами горских племен, а знание ими разных горских наречий было причиной тому, что они принимались в Кубанском крае как дорогие почтеннейшие гости (курсив наш – К.З.)» [Сборник документов по сословному… 2003: 144–145]. Многие представители рода Гиреев оставили в истории и культуре черкесов неизгладимый след, и, наверное, самой яркой фигурой из числа очеркешенных хъаныкъуэ является Султан Хан-Гирей, автор «Записок о Черкесии» и целого ряда публицистических и художественных литературных произведений [Султан Хан-Гирей 2009]. В отечественном адыговедении отсутствуют специальные работы, посвященные проблемам взаимодествия социальных систем кочевых сообществ Евразии, в том числе улуса Джучи, Крымского юрта, и феодальной Черкесии, а между тем, изучение этих вопросов, в том числе истории Чингизидов в Черкесии, на наш взглял, является перспективным в целях определения общего и частного в процессах социальной эволюции адыгского общества и Крымского ханства.
Прежде чем начать изучение истории Чингизидов в Черкесии, необходимо обозначить какое громадное влияние на самоощущение всего тюрко-монгольского мира имел «Золотой род» – возвысившийся в эпоху великих монгольских завоеваний. Этой теме посвящена обширная историография, но наиболее образно и емко, на наш взгляд, высказывание авторитетного казахстанского востоковеда В.П. Юдина. «Мы полагаем, – пишет он – что в данном случае есть все основания говорить о сложении новой религии. Религия эта была одной из составляющих мировоззрения и идеологии, порожденных татаро-монгольскими завоеваниями. Этот новый комплекс мировоззренческих и идеологических представлений мы назвали чингизизмом…Тюрко-монгольские народы поставили в центр своих представлений о происхождении мира действительную или мнимогенеалогическую историю рода Чингизхана, центральной фигурой которой был сам создатель Монгольской империи. Для тюрко-монгольских народов, оказавшихся в сфере влияния чингизизма, история со времени Чингизхана – это история «новой эры», а история до Чннгизхана – история «до новой эры». Эпоха Чингизхана для них стала точкой временного отсчета, т.е. тем, чем и является эра. Генеалогические представления тюрко-монгольских родов, племен и народов были увязаны с данными о генеалогической истории рода Чингизхана. Родословные тюрко-монгольских «первоплемен» были сплавлены в единое целое с родословными более «поздних» племен и генеалогией Чингизхана, его предков и потомков и образовали «стройную пирамиду», в которой нашлось место всем подлежащим учету чингизизмом кочевым племенам Евразии. Для чингизизма именно эта «пирамида» стала важнейшей фазой формирования рода людского, центром человечества, остальные же части человечества, известные по их религиозной или действительной истории, стали несущественными (курсив наш – К.З.)» [Юдин 1992: 15–18].
Несмотря на включение Северного Кавказа, особенно его равнинной части, в состав Монгольской империи, черкесы, как народ оседло-земледельческий, не оказались подчинены идеологии или даже религии «чингизизма», по определению В.П. Юдина. Более того, вскоре после возникновения Монгольской империи и даже в ее границах в Черкесии возникла новая по отношению к раннему Средневековью династическая традиция, претендовавшая в рамках своего цивилизационного поля, на такой же исключительный статус, что и Чингизиды в масштабах всей кочевой Евразии. Первый черкесский историограф Ш.Б. Ногмов, опираясь на черкесские предания, так описывает родоначальника этой традиции: «Князь Инал пользовался в народе большим уважением, и подданные нарекли его великим и мудрым и любили его, как отца. Он же во все продолжение своей жизни ни о чем так не беспокоился, как о благосостоянии подданных и о спокойствии края. Он был наименован святым, и впоследствии вошла в употребление поговорка: «Дай, боже, Иналов день!»… И теперь народ свято чтит прах Иналов, он запрещает пускать скот вблизи его могилы, убить зверя в ее окрестностях считается преступлением. [Ногмов 1994: 95–96]. Родословная Иналидов Черкесии имела свою легендарную часть, но главным основанием их могущества на протяжении всего позднего Средневековья и Нового времени была та социальная среда, которая выдвинула и возвысила князя Инала. Короля всегда играет свита. Это общее правило истории, безусловно, не умаляющее выдающихся личных качеств и достижений Инала, который по преданиям на короткий период объединил под своей властью всё абхазо-адыгское этнополитическое пространство. На фоне монгольских завоеваний это достиже ние выглядит не столь масштабным, но для своего сообщества – черкесских и абазских политий Северо-Западного и Центрального Кавказа – оно имело такое же исключительное значение рубежа новой исторической эпохи.
Крымские Гиреи претендовали на происхождение от Тука-Тимура – 13-го сына Джучи [Стариков, Беляев 2014: 248]. Стоит сразу же оговориться, что сам Джучи – старший сын великого Чингисхана, согласно «Сокровенной истории монголов» скорее всего не был Чингизидом по крови. Джучи называли «сыном меркитского плена», так как Бортэ – его мать и старшая жена Чингисхана во время нападения враждебного племени меркитов была похищена и отдана в наложницы одному из их вождей Чилэгэру. И хотя после освобождения жены из плена Чингисхан признал рожденного ею сына своим, Джучи и его потомство так и не смогли избавиться от предубеждения со стороны остальных своих братьев Чингизидов [Чингисиана 2009: 77–89].
Кроме того, Тука-Тимур, в отличие от старших братьев, получил улус не после смерти своего отца Джучи в 1226 г., а лишь по завершении Западного похода Бату-хана в 1242 г. [Утемиш Хаджи 1992: 38 а]. По мнению В.П. Юдина, положение тукатимуридов в иерархии Чингизидов было незавидным: «…Потомки Тука-Тимура носили титул «хан оглы» ‘ханыч’, ‘ханский сын’. Употребление в персоязычном тексте этого тюркского словосочетания-титула имело особый, глубокий смысл. Термин этот был таксоном вполне определенного уровня в иерархической номенклатуре Чингизидов в Дашт – и Кыпчаке. Условно его можно передать титулом «принц». Автор «Бахр ал-асрар» (персоязычный мусульманской историограф XVII в. Махмуд бен Вали – К.З,) хотел этим подчеркнуть, что ни Тука-Тимур, ни его потомки, по решению Чингиза и курултаев, не имели в Дашт-и Кыпчаке прав на достоинство хана … Если в Европе титул «принц» и подобные ему предполагали право на наследование трона государства или высокого титула отца или другого предка, то звание «хан оглы» в данном случае указывает на то, что его носители таким правом как раз не обладали. Их наследственным уделом было положение «ханычей» без надежды стать верховным правителем (курсив наш – К.З.)» [Юдин 1992: 35–36]. Мы далеки от мысли проводить прямые аналогии между терминами хъаныкъуэ и хан оглы, их употребление происходило в совершенно различном этнополитическом контексте. Но семантика термина, отражающая социальное принижение определяемого субъекта, выраженная идентично на разных языках, очевидна. Тем не менее, несотря на относительно невысокий статус даже среди джучидов, тукатимуриды Гиреи в период распада улуса Джучи («Золотой Орды»), опираясь на региональные элиты, сумели возглавить жизнеспособное государство в Северном Причерноморье и стать правителями – ханами Крымского юрта, который на три с половиной века стал близким, иногда опасным соседом черкесских княжеств.
Первые принцы крови – Чингизиды оказались в Черкесии еще в период максимального могущества улуса Джучи. По данным крымского историографа XVIII в. Абд ал-Гафара Кырыми еще «… Келин-Балык, жена Токты (великий хан улуса Джучи в 1291–1312 гг. – К.З.), втайне от него отправила его племянника Узбека (будущий великий хан улуса Джучи в 1313–1341 гг. – К.З.) к некоему Инал-беку, обитавшему в местности Кабартай в Черкесском вилайете» [Мустакимов 2009: 278]. Скудость письменных источников не позволяет предметно исследовать историю Чингизидов в Черкесии в XIV–XV вв., но можно предположить, что Узбек был не единственным «принцем крови», который скрывался или воспитывался в Черкесии в период политического единства улуса Джучи. Интенсификация же крымско-черкесских связей падает на XVI в., когда правящие династии Крыма и Княжеской Черкесии уже имели за плечами солидный политический бэкграунд. После периода серьезного обострения отношений и даже упорного военно-политического противостояния в период правления Мухаммед-Гирея I (1515–1523) и особенно Сахиб-Гирея (1532–1550), с 60–х годов XVI в. начинается сближение между Крымским ханством и владетельными князьями Черкесии [Кожев 2006: 204–210, 213–216]. Осенью 1563 г. в Крым прибыли послы от жанеевцев «на Черкасское государство царевича просить» и хан Девлет-Гирей отпустил с ними своего внука Ислам-Гирея [ПСРЛ: 274–275; Белокуров 1882: 60]. Затруднительно точно определить этатистское содержание этого приглашения в Жаней крымского царевича, возможна просто некорректная передача летописным источником факта передачи на воспитание жанеевцам очередного ханыча. Во всяком случае, внук правящего хана не мог стать влиятельной политической фигурой «на Черкесском государстве» в силу юного возраста. В конце 60–х годов в Жанее в качестве воспитанников (къан) владетельных князей находились еще два внука Девлет-Гирея – сыновья крымского калги Мухаммед-Гирея Сафа-Гирей и Ширван [Кушева 1950: 266].
Вторую половину XVI в. и практически весь XVII в. по праву можно назвать периодом политического и экономического процветания Крымского ханства, когда его влияние на соседние страны было максимальным. К началу XVIII в. степень этнокультурного симбиоза политических элит Крымского ханства и Княжеской Черкесии позволяет говорить о высокой степени социально-политической интеграции. Численность принцев крымского правящего дома, временно или постоянно проживавших в Черкесии, если верить синхронным нарративным источникам, исчислялась многими десятками. Наиболее стереотипное представление о социальном статусе хъаныкъуэ в Черкесии XVIIIв. содержится в классическом описании Ксаверио Главани – французского консула и придворного лекаря при крымском хане Саадет-Гирее IV (1717–1724): «Каждый бей (черкесский князь-пщы – К.З.) самостоятелен в своем владении, хотя они почти всегда находятся под покровительством ханов Татарии. Произошло это вследствие того, что они легкомысленно позволили ха нам обмануть себя, один из ханов прислал к ним своего сына, другой двух, третий трех сыновей и, таким образом, мало помалу черкесы подпали под управление султанов.
В настоящее время в черкесской стране считается 52 султана, способных носить оружие; самый бедный из них имеет при себе 50 конных и хорошо вооруженных слуг. В отношении управления Черкесией и в видах обуздания народа султаны действуют заодно, так что черкесы сделались как бы рабами султанов. Каждый бей как бы усыновил одного султана; наиболее могущественные из мурз (т.е. знатные дворяне-лIэкъуэлIэш – К.З.) имеют также по одному султану в своих домах. Эти султаны повелевают и начальниками и народом (курсив наш – К.З.)» [АБКИЕА: 161].
Автор, исходя из европейских представлений о субординации, дает яркую, но сильно искаженную осбенностями восприятия картину социальной действительности, которую он мог знать только со слов своих крымских информаторов. Мы имеем письменный источник середины 60-х годов XVII в., написанный очевидцем, непосредственно наблюдавшим картины из жизни различных черкесских сообществ, который иначе рисует бытовые и психологические особенности пребывания Чингизидов в Черкесии. Это знаменитые путевые заметки турецкого автора Эвлия Челеби, сопровождавшего свергнутого крымского хана Мухаммед-Гирея IV (1641–1644, 1654–1665) и его сторонников в их путешествии через всю Черкесию от Тамани до Дагестана.
«…А Селимет-Гирей-султану не дали ничего и задержали в этой стране (в Жанее – К.З.), так как его мать была из женщин жане.
…И до сих пор Азамат-Гирей-султан и …султан – сыновья нынешнего Чобан-Гирея (правящего в 1666–1671 гг. крымского хана – К.З.) – пребывают у них (адамеевцев – К.З..) в заложниках.
…И вот на следующий день весь этот народ болотокай (т.е. кемиргоевцы – К.З.), как следует вооружившись боль шим скопищем пришел к хану. Треща как сороки и крича, они выхватили у хана из рук Джанибе-Гирей-султана, третьего сына Мухаммед-Гирея, и как бы обращаясь к нему с просьбой [сказали]: «Мы его вырастили. Пусть он останется у нас, будет нашим господином. А придет время – он станет ханом и будет нами править». И с этими словами забрали юношу-царевича и увели в горы … Последний сын покинул хана, и хан плакал беспрерывно. Однако народ черкесский [вскоре] отпустил царевича на свободу. По этому случаю было устроено торжество на весь мир. Ради праздника палили залпами из ружей. [И пели]… Распевая песни, они с почетом и уважением вывели на дорогу султана и принесли ему в жертву 120 баранов. «Ибо – говорили они, – у народа адами находятся сыновья Чобан-Гирея, у нас же пусть будет сын Мухаммед-Гирей-хана!» – такое требование предъявили они султану. «Когда он от нас уйдет, это может быть, станет залогом дружбы, – он станет ханом, и нам от этого будет польза» – уверенные в этом они забрали царевича».
… Позже все черкесы в этом пшуко (в ставке бжедугского князя – К.З.), припав к ногам хана, обратились к нему с покорной просьбой, чтобы он оставил этому племени Хаджи-Гирей-султана…Он является сыном Крым-Гирей-султана. И он человек почитаемый. Он с плачем остался в этих краях (везде курсив наш – К.З.)» [Челеби 1979: 42, 63, 69, 73–74, 76, 224].
Как мы видим, автор акцентирует внимание на том, что инициаторами в оставлении у себя юных царевичей-Чингизидов выступают именно черкесы. Термины, которые он употребляет – «задержали в этой стране», «пребывает у них в заложниках», «выхватили у хана из рук Джанибе-Гирей-султана», «забрали юношу-царевича и увели в горы», «отпустил царевича на свободу», «требование предъявили … султану», «забрали царевича», и, наконец как апофеоз – «он с плачем остался в этих краях», об одном из хъаныкъуэ, оставленных черкесами у себя, свидетельствуют не в поль зу адекватности описания Ксаверио Главани самовластия ханских сыновей в Черкесии. Напротив, черкесы, за исключением бжедугов, которые единственные обратились к Мухаммед-Гирею «с покорной просьбой», действуют достаточно бесцеременно. Царевичи для них чуть ли не добыча, заложники их интересов: «…Он станет ханом, и нам от этого будет польза». Вместе с тем, реальные сюжеты черкесской истории, нашедшие отражение в русских архивных источниках, позволяют судить насколько «токсичным» с точки зрения конфликтогенного потенциала могло быть присутствие в Черкесии многочисленных молодых хъаныкъуэ, окруженных своими родичами, вассалами, клиентами и ведущими к тому же традиционный «аристократический» образ жизни.
В январе 1747 г. крымский хан жаловался турецкому правительству на кабардинцев и в числе прочего обвинял в убийстве ногайского «мурзы Ханмамбет-Мурзы Бимурзина». Однако в результате расследования выяснилось, что последний вместе с неизвестным по имени крымским султаном, совершил набег на кабардинских подданных абазин для отгона лошадей и в ходе погони и стычки оказался смертельно ранен. Затем «из партии убитого мурзы выехал к абазинцам вышеописанный солтан, и абазинцы увидя его драться перестали и приехав к нему учинили ему обыкновенное почтение и поцеловали у него полу, причем тот солтан убил абазинского владельца и шесть узденей до смерти» [КРО. Т. 2. 1957: 135–137, 157]. То есть, после того как присутствовавший в набеговой партии хъаныкъуэ явно открыл себя, абазины, следуя традиционной в таких случаях практике, прекратили схватку. Открытие себя предводителем неудачного набега, в случае отсутствия в составе погони равных по социальному положению лиц, должно было завершиться простым возвращением захваченного. Однако крымский царевич, пользуясь своим статусом, огражденным очень высокой платой за кровь и фактической неприкосновенностью, в отместку за погиб шего спутника – ногайского мурзу Ханмамбета Бимурзина, безнаказанно убил семь человек, включая абазинского владельца.
Степень вовлеченности отдельных хъаныкъуэ в политические процессы, протекавшие в Черкесии, нередко приводила к куда более масштабным и трагическим последствиям, особенно если султаны-Гиреи приобретали высокие государственные должности в Крымском ханстве. Собственно заинтересованность черкесов в воспитании ханских сыновей, так ярко описанная в записках Эвлия Челеби, диктовалась, в первую очередь, утилитарными соображениями политической целесообразности. Такой воспитанник становился надежным каналом взаимовыгодного политического влияния. Крымские принцы крови приобретали в лице своих аталыков надежных сторонников среди черкесской аристократии, а адыгские владетельные семьи в междоусобных столкновениях широко использовали военные и политические ресурсы Крымского ханства. Так, например, в 1720 г. во время похода на Кабарду крымского хана Саадат-Гирея (1717–1724), его сын – кубанский сераскир Салих-Гирей – воспитанник-къан князей рода Мисостовых, пытался организовать заговор с целью истребить всех Джамбулатовых – главных политических соперников своих аталыков [Кажаров 1994: 394]. Уже в 1724 г., во время непродолжительного правления нового хана Девлет-Гирея, лидер Джамбулатовых – Асланбек Кайтукин, пытался найти опору среди крымских Чингизидов, выдал дочь за одного из сыновей хана – Арслан-Гирея и взял на воспитание двух детей Бахты-Гирея – старшего сына Девлет-Гирея [Кажаров 1994: 394] Активное участие в черкесских междоусобиях стоило жизни Бахты-Гирею. Весной 1729 г. крымские войска во главе с сераскиром Имеат-Гиреем, его братом Бахты-Гиреем и Асланбеком Кайтукиным вторглись в Кабарду, но после двухдневных боев потерпели сокрушительное поражение. В сражении погибли оба крымских султана [КРО. Т. 2. 1957: 60–61; Бутков 1869: 361]. В 1730 г. из Крыма в Кабарду к своему аталыку Исламбеку Мисостову бежал Салих-Гирей – принципиальный соперник вновь взошедшего на крымский престол Каплан-Гирея (1730–1736).
С ним в Кабарду ушло 2 тыс. ногайских семей (до 35–40 тыс. человек). Летом 1731 г., когда крымские войска во главе с братом убитых кабардинцами царевичей Арслан-Гиреем и Асланбеком Кайтукиным подошли к границам Кабарды, Салих-Гирей и его 7 тыс. конных ногайцев приняли участие в отражении и разгроме крымского войска [КРО. Т. 2. 1957: 43–45,49–50, 58–60, 65; Налоева 1987: 100–101].
Резкое падение военно-политического могущества Крымского ханства и его влияния в Черкесии после русско-турецкой войны 1735–1739 гг. не могло не сказаться и на положении хъаныкъуэ в стране. Так, согласно рапорту командующего войсками в Кизляре А.П. Девица в Коллегию иностранных дел от 28 июня 1747 г..
в Кабарде и Бесленее проживали сын Бахты-Гирея Сапелек и сыновья отправленного в ссылку Арслан-Гирея Девлет-Гирей и Шагам, находившиеся на попечении Хамурзы и Джамбулата Кайтукиных: «…И оные … ни по одному человеку владения при себе не имеют, и приезжая живут … в Кабарде для одного пропитания и награждения ибо де матери их померли, а отец в ссылке» [КРО. Т. 2. 1957: 142]. Крымское правительство требовало их выдачи, но родственники и аталыки царевичей оказывали им гостеприимство и покровительство до прихода к власти в Крыму в 1748 г. их отца Арслан-Гирея (1748–1755) [КРО. Т. 2. 1957: 163]. Российское правительство с середины XVIIIв. последовательно оказывало давление на кабардинских владельцев, чтобы те не принимали у себя крымских султанов, резонно полагая, что последние являются прямыми проводниками враждебного России политического влияния.
В марте 1761 г. в письме кизлярскому коменданту И.Ф. де Боксбергу лидеры практически всех княжеских домов Большой Кабарды присягнули в том, чтобы «султанских детей» у себя не принимать [КРО. Т. 2. 1957: 208]. После русско-турецкой войны 1768–1774 гг. Кабарда оказалась фактически недоступна для постоянного или временного проживания крымских султанов.
В Западной Черкесии ситуация была иной. Крымское ханство, а после его ликвидации в 1783 г. Османская империя, рассматривали Кубань как важный рубеж своих военнно-политических притязаний. Для некоторых крымских султанов, лишенных возможности жить в занятом русскими Крыму и не пожелавших удалиться в османские владения, левобережье Кубани или окрестности Анапы стали последним пристанищем в Черкесии. Именно к поколению этих хъаныкъуэ относились отец и дед Султана Хан-Гирея. В своей неоконченной работе «Сераскер султан Мугамед-Гирей» автор «Записок о Черкесии» дает исчераывающее описание того статуса, который имели хъаныкъуэ среди черкесов в годы могущества и упадка Крымского ханства: «Крымские султаны жившие между черкесскими племенами, нередко пользовались обширною властью в этой стране и влиянием, но это проистекало или от поддержки со стороны Крыма, как мы объясним далее, или следствием особенно выгодного их положения, например связей дружеских и достаточного состояния, и во всяком случае основывалось на личных их достоинствах – ума, щедроты и мужества, а как знатность происхождения, сильно способствующая человеку с дарованиями к возвышению, не может однакож повелевать природою, единственною раздавательницею талантов, то многие султаны оставались беднее и униженнее и самих Князей черкесских, у которых по крайней мере были пристанища: у них были свои племена, в которых права их предков, права столь же древние, как и самые племена, доставляли им какое-нибудь господство и при бедности и слабости одинаково неизменное, а при способностях и успехах взводившее их на значительную степень владения. Султаны же, напротив того, в слабости и бедности оставались при одной знатности своего происхождения, которая если охраняла их от посягательства на их личность, это уже было много. Их права в этой стране были основаны на силе, следовательно, они при бедности и слабости сами собою исчезали, и сила только могла их снова поднять и возстановить; при таком положении дел, обедневшие султаны по необходимости должны были оставаться под тенью оскорбительной снисходительности Черкесских князей тех племен, в которых они жили (выделено нами – К.З.)» [Султан Хан-Гирей 2009: 581–582].
Хан-Гирей проявляет в этом пассаже поразительную объективность, которой не помешала даже уязвленная гордость подсознательного «чингизизма». Статус хъаныкъуэ в среде черкесов действительно определялся многими факторами, но главным из них была поддержка Крымского ханства и стоявшая за этим реальная военная сила. Принадлежность к роду Гиреев или более широко Чингизидов, сама по себе не давала в Черкесии никаких политических прав, а гарантировала некоторое уважение к происхождению и безопасность. Личные качества, «достоинства – ума, щедроты и мужества», наряду с дружескими, а мы бы добавили и родственными связями могли создать заметное политическое влияние того или иного Чингизида в Черкесии. Но после того как Крымское ханство перестало быть грозной военной силой, главной защитой для хъаныкъуэ в Черкесии стало гостеприимство и покровительство – статус гостя, «под тенью оскорбительной снисходительности Черкесских князей тех племен, в которых они жили».
Так откровенно и эмоционально охарактеризовав реальное положение хъаныкъуэ в Черкесии, в том числе и своей семьи, Хан-Гирей далее делает совершенно неубедительную попытку представить читателю некое соглашение между бжедугскими князьями Хамышеевского удела и Ислам-Гиреем, при водворении последнего в Черкесии. Сомнение вызывает сама личность Ислам-Гирея, который, согласно генеалогии автора, жил за шесть поколений до него, т.е. как минимум в конце XVIIв. При этом по историческим источникам нам неизвестно ни об одном случае длительного, на протяжении двух-трех поколений, проживания в Чкркесии какой-либо семьи хъаныкъуэ до второй половины XVIII в. И если отец и дед Хан-Гирея предстают вполне историческими личностями, проживавшими в Черкесии и даже занимавшими важные посты на крымской и османской службе, то первопредок, якобы поселившийся среди бжедугов по предварительному соглашению с их князьями, выглядит как легендарный персонаж. Текст соглашения, приводимый автором изобилует повторами и логическими противоречиями. Итак, Ислам-Гирей, предок Хан-Гирея поселился в Хамышевском уделе Бжедугии « …на следующих четырех главных условиях, заключенных с князьями этого воинственного и древнего племени.
1. Во всех случаях, касающихся до внутренних дел племени равно и в сношениях с иноплеменниками по общественным делам, Султану Ислам-Гирею и его потомкам стоять на челе Хамышейских князей и их потомков.
2. Ему и его потомкам пользоваться внутри Хамышейского племени всеми правами владения и власти Хамышейских князей.
3. Несмотря на этот пункт, сравнивающий его и его потомков с Князьями и их потомками внутри племени, и в случае важных происшествий между ими самими, Ислам-гирей и его потомки сохраняют относительно чинопочитания в обхождении преимущества своих предков – потомков Ханов Крымских, и первенствуют между Князьями и их потомками.
4. В делах вне Хамышейского племени, и в сношениях своих с другими племенами, или народами, Ислам-гирей и его потомки пользуются преимуществами и правами своих предков, а Хамышейские Князья и их потомки следуют за ними, поддерживают их не в качестве равного с ним, а младших союзников.
Прочие статьи условий были второстепенные, имевшие с большею или меньшею видимостью цель не распространить власть Ислам-гирея и его потомков внутри Хамышейского племени далее черты, определенной выше приведенными пунктами условий» [Султан Хан-Гирей 2009: 582–583].
По поводу этого «договора» зразу возникает несколько резонных вопросов. Во-первых, кто из хъаныкъуэ самостоятельно, без санкции Крымского хана, мог добиваться в конце XVII в. (судя по тому, что Хан-Гирей это шестое поколение потомков Ислам-Гирея) особого привилегированного статуса в Бжедугии? На Кубани крымским правительством назначался официальный наместник – сераскер. И попытки кого либо из Гиреев самостоятельно утвердиться в качестве наследственного предводителя Хамышейской Бжедугии в период полновластья ханов на Кубани выглядят и неуместно и совершенно нереально. Во-вторых, если бы такой договор действительно имел место, в исторических источниках можно было бы обнаружить какие-то упоминания о потомках Ислам-Гирея и их участии в политических процессах в Западной Черкесии. Между тем, кроме Магомед-Гирея и Аслан-Гирея, отца и деда автора «Записок о Черкесии», остальные его предки вплоть до Ислам-Гирея – это ничем не известные анонимы. В-третьих, сам договор в редакции Хан-Гирея выглядит как назойливая и ничем, кроме принадлежности к роду Гиреев, не подкрепленная претензия на статусное превосходство над князьями Хамышеевского удела Бжедугии. Пункты первый, третий и четвертый в разных словах повторяют постулат об этом династическом превосходстве и желании сохранить «преимущества своих предков – потомков Ханов Крымских» в «чинопочитании и обхождении». Но пункт второй договора, якобы предоставляющий Ислам-Гирею и его потомкам «пользоваться внутри Хамышейского племени всеми правами владения и власти Хамышейских князей» прямо противоречит остальным пунктам. Не ясно чего добивался легендарный Ислам-Гирей, уравнения в правах с хамышеевскими князьями Бжедугии или низведения их до статуса «младших союзников»? Бжедугские князья не были Иналидами, но своим упорным и единодушным сопротивлением их гегемонизму единственные из всех династов феодальной Черкесии добились равного с Иналидами статуса. Собственно даже признание хамышеевскими князьями равенства с Ислам-Гиреем в политических правах по управлению собственным наследственным уделом можно было бы расценить как беспримерную в истории Черкесии уступку. Такой шаг должен был иметь очень веские основания и без выделения Ислам-Гирею и его потомкам внушительного личного удела в рамках хамышеевского владения лишался реальной социально-экономической базы. Добровольное же признание хамышеевскими князьями себя «младшими союзниками» Ислам-Гирея и его потомков, их обязательство во всех внутренних и внешних делах признавать первенство фактически своего нового сюзерена, совершенно невероятно с точки зрения феодальной этики. Такие перевороты могут произойти лишь в результате упорной борьбы, которая, безусловно, найдет отражение и в устных преданиях и в исторических источниках. При всем уважении к Хан-Гирею, его версия «договора» Ислам-Гирея с хамышеевскими князьями Бжедугии совершенно неубедительна, в отличие от той цитаты из неопубликованной статьи, которая прямо свидетельствует о необходимости для последних хъаныкъуэ из рода Гиреев жить «под тенью оскорбительной снисходительности Черкесских князей».
Не претендуя на полное освещение проблемы, масштаб которой требует обширной исследовательской работы, мы можем сделать несколько предварительных выводов. Во-первых, Чингизиды Крымского ханства в течение нескольких веков были прочно интегрированы с феодальной элитой Черкесии в основном посредством династических и аталыческих связей.
Во-вторых, в период независимости Крымского ханства длительное пребывание в Черкесии совершеннолетних хъаныкъуэ было связано с исключительными обстоятельствами – изгнание, вражда с более удачливыми соперниками из числа членов правящего рода, ослабление социальных позиций в Крыму и т.д. Нам неизвестны достоверные случаи длительного, на протяжении нескольких поколений, проживания хъаныкъуэ в Черкесии до конца эпохи относительной независимости (в рамках Османской империи) Крымского ханства. Черкесия для совершеннолетних султанов была исключительно транзитным пунктом на пути к государственным должностям в Крымском ханстве. Ситуация принципиально изменилась лишь после ликвидации Крымского государства в 1783 г.
В-третьих, основным источником высокого социального статуса хъаныкъуэ в Черкесии было военное могущество Крымского ханства, чью правящую династию они представляли, уважение к знатности происхождения, а также династические и аталыческие связи с высшей черкесской аристократией.
В-четвертых, несмотря на длительность симбиоза высшей политической элиты Крымского ханства и Княжеской Черкесии, хъаныкъуэ так и не стали органичной частью ее политической системы. В сведениях «О правах высших сословий в Кубанской и Терской областях», собранных в 80-х годах XIX в., этот факт отражен предельно ясно.
«…Султаны не имели ни поземельной собственности, ни подвластных у себя народов; будучи же потомками крымских ханов, пользовались как почетные гости от всех таким же уважением, как и кабардинские князья, в особенности же они были почитаемы среди соплеменных ногайцев. Как почетные гости султаны не принимали, да и не могли принимать непосредственного участия в событиях, касавшихся судеб тех племен, у которых они нашли себе гостеприимство. По этой же причине они, не сливаясь с туземными сословиями, сохранили в своих семействах свои особые обычаи, по которым живут и по настоящее время. Между их обычаями обращает на себя особенное внимание тот, по которому между султанами не допускается тумак (т.е. тумэ – Иналид, родившийся в результате мезальянса – К.З.); все дети султана, от кого бы они рождены ни были, считаются султанами и равноправными между собой (курсив наш – К.З.)» [Сборник документов по сословному … 2003: 143–144]. В этом отрывке нет ни одной лишней детали, всё к месту. И отсутствие у крымских султанов прочной социально-экономической базы в регионе (земельной собственности, подвластных народов); особенное почтение к султанам со стороны ногайцев – тюркского кочевого народа, единственного на Северном Кавказе для которого «чингизизм» был органичен; фактическое уравнивание социальных статусов хъаныкъуэ и кабардинских князей, как самых последовательных представителей иналидского максимализма в Княжеской Черкесии, что особенно ярко проявлялось в их гипертрофированных представлениях о «чистоте крови». Через столетие с небольшим после вытеснения из Кабарды последних хъаныкъуэ произошла такая аберрация исторической памяти, что информаторы давали уже крайне искаженную информацию об относительно недавнем периоде инфильтрации Чингизидов в самое восточное черкесские княжество: «Первые пришедшие на Кавказ султаны водворились на Ходзе, между абазинцами и бесленеевцами, откуда впоследствии перешли к тем туземным племенам, к которым принадлежали их воспитатели (аталыки), вследствие чего и составились различные роды султанов. Войны крымских татар с кабардинцами отразились в том обстоятельстве, что султаны никогда не жили среди кабардинцев и даже до последнего времени не имели с ними родственных союзов и не приезжали в Кабарду из опасения кровомщения (курсив наш – К.З.)» [Сборник документов по сословному… 2003: 144]. Обострение кабардино-крымских отношений в первой трети XVIII в., серия крупномасштабных военных конфликтов, в которых крымские Гиреи то выступали союзниками соперничающих княжеских домов, то, как Каплан-Гирей в 1708 г. или Саадет-Гирей в 1720 г., пытались подчинить Крымскому ханству всю Кабарду, как мы видим, не уничтожили в последней общечеркесских практик интеграции хъаныкъуэ в высшую аристократическую среду (династические союзы, аталычество). Но интенсивность социально-политических процессов в Кабарде первой половины XVIIIв., гегемонистские, в рамках региона, претензии ее высшей политической элиты, а также дипломатический нажим со стороны русского правительства привели к полному освобождению кабардинцев от инвазий крымских Гиреев, даже на уровне исторической памяти.
Таким образом, социально-политические системы Крымского ханства и Княжеской Черкесии оказались не конгруэнтны для органичной инкорпорации хъаныкъуэ в социальную иерархию черкесов. Образно выражаясь, «чингизизм» Гиреев нашел в Черкесии адекватный ответ в виде условного «инализма», преодолеть который хъаныкъуэ не смогли даже в период максимального могущества Крымского ханства. Вплоть до конца независимости Черкесии, хъаныкъуэ оставались почетными гостями в стране, уважаемыми за знатность происхождения, но чужими в политической системе. И ярче всего это демонстрирует неординарная, но трагическая судьба самого Султана Хан-Гирея.
Из монографии Кожева З.А. "ОЧЕРКИ ВОЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ ЧЕРКЕСИИ XV–XVII вв."
Комментарии 0