Бораз и Гощмаф
Из цикла рассказов "Старые и новые предания Кавказа от Кадыра Натхо". Перевод с английского и минимальная литературная обработка – Хуако Фатимет
Группа всадников верхом на оседланных лошадях в течение двух недель скакала из деревни в деревню через всю Черкесию. Черные знамена развевались над ними, и внутри группы бродила новость о том, что доблестный Бораз, их народный герой, добровольно изолировался ото всех и, голодая, умирал.
Повсюду в природе стоял осенний холод. Небеса роняли слезы, омывая уже погибшие листья и смачивая неубранное с полей зерно. В холодном предрассветном воздухе горы, кровли домов, заборы, кроны деревьев чаще всего были белы от изморози. Но какой холод осенней природы может быть сравним с новостями, потрясающими душу? Жители Черкесии, в скорби получившие трагические вести о Боразе, торопились к своему герою для того, чтобы выразить ему свое святое уважение или протянуть руку помощи.
На четырнадцатый день его поста промокшая толпа окружила маленькую хижину, в которой доблестный рыцарь отгородился от мира. В то время, пока обеспокоенные люди обнаруживали закрытые дверь и ставни, колючий ветер схлестнулся с дождем и обрызгал грязью их взволнованные лица. Многие из этих людей уже находились здесь более недели; другие только что примчались в экипажах или верхом на лошадях. Чтобы предоставить новоприбывшим место, в котором можно остановиться, молодые люди, ответственные за это, быстро увели прочь и разместили лошадей и экипажи.
Одна пожилая женщина прошла сквозь толпу, приблизилась к двери хижины, постучала в нее и сказала: “Доблестный Бораз! Меня зовут Гощмаф, и я гожусь тебе в матери. Я прибыла сюда, чтобы поговорить с тобой. Если у тебя осталось хоть какое-нибудь чувство собственного достоинства, ты не откажешься от разговора со старой женщиной, которая проделала немалый путь от самого Хатрам-е-Тука.
“Что ты хочешь сказать, Гощмаф?” – через несколько секунд раздался изнутри крик Бораза.
Толпа заулыбалась с надеждой, немного пошелестела и затем вновь затихла.
“Расскажи мне всю свою историю, и тогда и я поделюсь с тобой!” – сказала Гощмаф, все еще стоя у двери. “Если ты отягощен печалью, делай с собой и для себя все, что кажется тебе приятным. Если нет, измени свое мнение ради людей, которые из-за тебя собрались здесь”.
“Нет! Я не могу согласиться с этим”, – ответил Бораз, понизив голос. “Я знаю, что они уважают меня. Иначе они не находились бы здесь. Но, ради всех, я не могу предводительствовать в этой бесчестной жизни. Пожалуйста, уходите. Напрасно вы мучаете себя и меня. Уходите все, и оставьте меня в покое. Возглавляйте сами себя в своих жизнях, а я принадлежу сам себе. Я понемногу и беспощадно уничтожу проклятое тело, которое стало причиной всего этого позора”.
“Это монолог души никак не черкесской!” – застонала Гощмаф. – “Это голос зла, которое говорит сквозь тебя, доблестный рыцарь. Кажется, у тебя нет никаких остатков уважения к окружающим. Стыдись! Неужели в этом состоит вся твоя память о наших традициях?”. Распахнув над своей головой шаль, чтобы защититься от дождя, Гощмаф продолжила: “Неужели ты думаешь, что ты опозорен, а? Хорошо, я скажу тебе, что это не так. Если ты откажешься уделить мне внимание, о котором я прошу, я усядусь прямо здесь и начну голодать вместе с тобой. И к тому же я попрошу всех тех, кто пришел сюда, сделать то же самое. Этого ты хочешь от нас? Сможет ли это успокоить тебя?”.
“Заставьте замолчать эту женщину и уведите ее отсюда!” – закричал Бораз.
“Никто не посмеет сделать этого! Даже заимствованная лошадь дарится должнику ради женщины. Неужели ты не слышал эту пословицу раньше, доблестный мужчина?”
“Да, иногда я слышал ее”, – сердито ответил Бораз.
“Твой голос звучит уныло и печально, храбрый рыцарь. Может ли быть такое, что твое сердце столь же ослабело, сколь оно ненавидит весь мир, даже твоих собственных людей?”.
“Нет, это не так, Гощмаф. Я не желаю зла каждому. Причем мое прошлое хорошо доказывает это. Ведь я посвятил всю свою жизнь защите свободы, чести и достоинства моих людей. Вот почему они все еще уважают меня. Но все это преходяще. Я больше не могу им помогать. Теперь путем уничтожения своей собственной бесчестной жизни, я хочу облегчить их жизни. Только в этом и состоит мое стремление”.
“Доблестный Бораз, одна голова может быть мудрой, но две головы иногда мудрее. После того, как я добиралась сюда триста миль, не надо разговаривать со мной через стену. Мне всего лишь сто лет; но я видела немало зверств войны, грабежа и резни. Страх, который я все еще испытываю из-за всего этого, все еще непередаваемо силен – сильнее, чем ты можешь себе представить. Пожалуйста, Бораз, открой эту дверь и позволь мне излить этот страх до того, как я замерзну до смерти на этом холоде. Ты единственный, Бораз, кто сможет понять меня”.
Изнутри, наконец, раздался скрип деревянного бруска. Дверь открылась, и Бораз мрачно ступил наружу, высокий, грубый и суровый.
Промокшая толпа людей вновь зашепталась и стихла.
Опустив глаза в землю, Бораз извинился перед старой женщиной, взял ее за руку, завел ее внутрь, закрыл дверь и предложил ей сесть.
“Спасибо тебе за то, что принял меня”, – сказала она. – “Я уже порядком устала. Пожалуйста, давай усядемся и скажи мне, что с тобой случилось, храбрый рыцарь, и почему твоя душа так сломлена”.
“Ладно. Если ты этого хочешь”, – ответил Бораз и уселся на деревянную скамью напротив нее. – “Когда моему сыну исполнилось двадцать, уважаемая Гощмаф, я должен был предоставить ему шанс стать настоящим мужчиной и сделать себе имя. Так, как того требует наша традиция, я прервал свою приключенческую жизнь. Как ты знаешь, война с русскими все еще продолжалась. Их солдаты опустошали, сжигали наши деревни и вырезали наше население. Наша страна нуждалась в истинных сынах, которые могли бы защитить ее от этих бешеных нападений. Вот почему мой сын хотел сделать больше, чем я. Поэтому он оседлал своего коня, хорошо вооружился и двинулся на дело.
Но мне, проведшему преобладающую часть своей жизни на войне и в боях с русскими насильниками, вскоре наскучила домашняя жизнь. Я был обеспокоен и не знал, куда идти и чем заниматься. Я начал сохнуть. Наконец, чтобы видоизменить эту скуку, я решил вновь жениться. Я был уверен, что это событие сможет вновь наполнить мою жизнь смыслом.
Я открыл свое сердце своей действовавшей жене, Сурет. Она хорошо поняла меня и не стала выражать протеста. Все, чего она хотела, так это знать, кто именно сможет стать моей второй невестой. Я сознался ей в том, что у меня есть объект для восхищения, принцесса Уодина.
“Принцесса Уодина слишком молода”, – заметила моя жена, – “но она выглядит очень обходительной и умной. Я надеюсь, что она не станет придираться к нашим головам”. Я обещал присмотреть за тем, чтобы она этого не делала. Это урегулировало мои проблемы, и я женился во второй раз.
Для своей молодой жены Уодины я построил новый дом и мило проводил в тишине и покое все свое время. Когда я чувствовал себя молодым и сильным, я коротал часы с Уодиной. Но если у меня возникала головная боль или другие проблемы, я возвращался к моей Сурет. Вот почему в течение целых двух лет я жил счастливо. Обе мои жены обходились со мной с любовью и уважением, и все это помогало мне стать новоиспеченным мужчиной. Я вновь начал приобретать свежие силы, дух и радость.
Тем не менее, постепенно все изменялось. Моя возлюбленная Уодина принялась убеждать меня в том, что она испытывает ко мне любовь лишь из-за моих героических подвигов. Она объясняла, что может любить, лишь видя меня вновь активным. Изо дня в день она просила меня отправиться на дело; и ради нее и с ее именем на устах можно было претворить в жизнь не только эти героические действия.
Я был готов сделать многое для своей Уодины, но если бы я подчинился ее просьбам, я мог нарушить наш национальный обычай. Люди могли подумать, что я принялся состязаться в доблести со своим сыном. Ужаснувшись такой трактовке, я посовещался со своей сладкой Сурет, и она посоветовала мне не превращаться в юнца в столь серьезном возрасте.
“Сурет сказала мудро, но я хотел доказать Уодине, что я все еще прежний доблестный Бораз. Я оседлал своего коня, вооружился, как обычно, и ступил на свой путь. Чем я мог возразить самому себе? Передвигаясь по ночам, я пересек русскую границу. Думая, что каждый может быть смелым на фронте, я блуждал в тылу врага, са в моей руке атаковала русские группы, продвигавшиеся в направлении Кавказа. Это было всего лишь моим развлечением. Моей основной целью было попасть в замок князя Тмутараканского на реке Дон, убить его и принести его саблю моей любимой Уодине.
Однажды ночью, находясь уже недалеко от замка, я увидел в темноте скачущих всадников – их было около ста человек. Чтобы проверить свою силу, я бросился по направлению к ним и закричал на русском: “Стоять или умрете!”. Увешанный оружием лидер остановил своих людей взмахом своей руки.
“Одинокий рыцарь, – сказал он. – Ты должен быть тем единственным, кого я ищу, к тому же ты не сможешь угрожать ста воинам. Давай выйдем один на один!”. Он поднял свою саблю и принялся атаковать. Но в какой-то момент неудачно развернул своего коня, и его са миновала меня. Он поскакал за мной, и я заманил его. Он ругал меня на русском, и я поддразнивал его на том же языке. Через некоторое время скачки я потерял из виду этого человека, и тогда я развернулся к нему навстречу, чтобы проверить силу своего преследователя.
Мы бились более часу. В ходе сражения я потерял свою саблю, и тогда был вынужден обратиться к своему кинжалу. Когда я сбил с ног его лошадь, мой противник упал, и тогда я прыгнул на него, но он был сильнее, чем все те мои противники, с которыми я когда-либо имел дело. Он ранил меня дважды в левую руку. Наконец, я всадил свой кинжал чуть ниже его подмышки.
Мой враг был мертв. Перед тем, как я снова сел на лошадь, мое сердце потребовало от меня взглянуть на лицо этого доблестного рыцаря. Я вернулся и приподнял его шлем. ЭТО БЫЛ МОЙ СЫН!
Мир вокруг меня потемнел и закружился. Я одеревенел. Лишь спустя некоторое время я собрал все свои силы, расположил моего безжизненного сына поперек седла, привез его домой и похоронил под дубом в этом дворе.
“Теперь, дорогая Гощмаф, – заключил Бораз, – Я обнаружил, какой я был безрассудный и тщеславный. Я был достаточно безумным, женившись на молодой девочке и, чтобы ей понравиться, отправился на поиски приключений. Я был достаточно глупым, не воспользовавшись советом моей дорогой Сурет, и был вынужден убить своего собственного сына. Поэтому я осудил свое тело на голодание, и кровь смоет все мое бесчестье”.
“Твоя история на самом деле печальна, храбрый мужчина, – сказала Гощмаф. – Проси бога помочь тебе в твоей скорби”.
Бораз поблагодарил ее и попросил поведать ее историю.
“Хорошо, храбрый Бораз, я была очевидицей многих русских нападений на нашу деревню со времен моего детства. После своего замужества, когда моему первому сыну исполнилось семь, русские вновь напали на нашу деревню… . Мы сражались с ними доблестно, но они превосходили нас численно. Они убили многих наших жителей и начали обстреливать наши дома. Наши силы начали истощаться, и тогда мы побежали прочь в ближайшие леса. Там я внезапно вспомнила, что оставила дома своего маленького сына.
Я пронзительно закричала и метнулась обратно по направлению к деревне, но люди схватили меня. “Если ты оставила ребенка, он сейчас уже мертв”, – сказали они, чтобы вернуть меня обратно. – “Если ты пойдешь туда, они убьют и тебя”. Я опустилась на колени, беспомощно рыдая.
Русские мародерствовали в нашей деревне и избивали половину ее жителей. После ухода этих зверей, мы бросились к своим пылающим домам, и я принялась искать своего ребенка. Наконец я нашла его. Он покачивался на остроконечном шесте изгороди, прислонившись своей спиной к этому шесту. Он был без сознания, но все еще жив. Я подбежала к нему и сняла его с окровавленной жерди. Мой муж присоединился ко мне в тот же момент. Мы никак не ожидали, что мальчик выживет, но доставили его к целителю. Мальчик остался жив, но на его спине сохранился глубокий шрам.
Прошли годы. Мой сын вырос сильным, и немного позже я родила еще двух дочерей. А наша деревня атаковалась снова и снова. Во время одной из таких атак она была окружена. Сверкали сабли; в намерении убить скакали и потом начинали убивать всадники. Даже женщины и дети сражались вилами, пиками и топорами. Мой муж был убит. Я была захвачена и отдана в рабство. Моему мальчику тогда было семь, одной из моих дочерей – пять, другой – около трех. Я даже не знала, что с ними случилось.
Позже я была продана русскому помещику, очень богатому и знатному человеку, у которого я стала горничной. Я тягостно работала в течение десяти лет, и мой хозяин высоко ценил мою честность и набожность. Однажды он призвал меня и представил мне своего молодого слугу, тоже из Черкесии. Этот мужчина знал только несколько слов диалекта своей матери, но хозяин похвалил его и сказал, что мы с ним можем составить прекрасную пару.
Как того и хотел наш хозяин, мы вскоре поженились. И, хотя мы оба общались по-русски, я научила его нашему языку, обычаям и нашей традиционной сдержанности. Поэтому мы всегда старались жить как истинные, в сердце, черкесы. Прошли годы, и мы завели троих прекрасных мальчиков. Позже мой муж приобрел серьезную болезнь и провел в постели больше месяца. Он очень сильно нуждался в ванной, но никак не мог позволить мне ухаживать за ним. Наконец я убедила его разрешить мне мыть его. Когда я сняла его рубашку, я была шокирована, увидев крупный шрам на его спине. Я спросила его об этом, и он сказал, что, как ему было рассказано, русские повесили его на шест изгороди в его детстве.
Я скрыла свои подозрения до их обнаружения. Затем я открылась перед ним. Он был поставлен в тупик. Мы разделили жизнь мужа и жены, и поэтому даже подумали о самоубийстве, но не хотели оставлять наших детей среди русских. Мы решили бежать и скрепить наш случай силой закона – черкесского закона.
Наш побег оказался легким, так как мы в совершенстве владели русским языком. В течение нескольких ночей мы блуждали по лесам, одновременно пересекая границы русских солдат-оккупантов, но однажды, когда мы заступили на нашу собственную территорию, наши земляки привели нас обратно в нашу родную деревню с великими любезностями и с уважением. Но наши сердца были слишком омрачены для того, чтобы присоединиться к тем, кто хотел сделать нас счастливыми.
Когда наконец мы одумались, мы покинули дом наших детей и отправились к Шогену. Мы рассказали ему нашу историю и выразили нашу готовность вытерпеть любое решение, которое он вынесет. Он спросил нас, знают ли наши дети об этом. Мы ответили ему, что нет. Он спросил нас, знает ли вообще кто-либо о нашей ошибке. Мы снова ответили отрицательно.
Он, измеряя шагами пол, раздумывал долгое время. Наконец он сказал: “Я не вижу ничего, что можно было бы сделать. Разорвите брачные отношения, живите вместе и доносите до детей все, что дает вам бог. Что прошло, то в прошлом. Что сделано, не может быть аннулировано. Нет расплаты, которая могла бы стереть этот проступок. Но вы должны растить своих детей, как должны это делать любые родители. Позвольте им иметь чистую совесть, избавив их от этой ужасной правды. Возможно, благородный бог простит вас и даст вам силу стоять лицом к жизненным обязанностям. Идите, дети мои, идите. Избегайте грехов в будущем и учитесь жить с болями прошлого”. Вот, доблестный Бораз, вот моя история”, – заключила Гощмаф. – “Если ты не веришь мне, добро пожаловать в мой дом. Я представлю тебя моим сыновьям, один из которых был моим мужем. Если это не убедит тебя, я представлю тебя Шогену, который посоветовал мне не выдавать этот жуткий секрет остальным”.
“Шоген бы прав”, – Бораз попытался высушить свои слезы. – “Жизненная ответственность должна идти первой. Нет наказания, нет приговора, который позаботился бы об этом. Спасибо тебе, дорогая Гощмаф, за то, что донесла до меня эту мудрость”.
Когда Бораз и Гощмаф, наконец, вышли наружу, все еще шел дождь, но промокшая толпа радостно улыбалась, благодарно молилась и дарила им свое почтение. Бораз поблагодарил людей за их беспокойство и затем улыбнулся женщине. “Теперь, дорогая Гощмаф, – сказал он, – будь моим гостем несколько дней отдыха. Я буду только счастлив лично принять тебя в своем доме и встретиться с твоей семьей”.
ПРИМЕЧАНИЯ:
1. Хатрам-е-Тук (Хатрамтук) - черкесская деревня, расположенная на берегу Черного моря в десяти милях от Анапы. Жители этой деревни принадлежали к натухайскому племени черкесов, формально были известны как “джекития” на северном побережье Черного моря. Русские называли их “натухаевцы”. От слова “джекития” происходят английское слово “джекит” (жакет) и русское слово “джигит” – типичная кавказская героическая фигура. “Джигитовка” означает также, на русском – “приемы наезднического мастерства”. Это явно указывает на то, что русские учились этому искусству у черкесов.
2. Замок князя Тмутараканского был рядом с Тмутараканским портом (древней Тмутархой), центра России Тмутараканского королевства. Это королевство простиралось до устья Большого Егорлика, который впадал в Озеро Манич, (который в повороте впадал в реку Дон), и там была граница с Черкесией. Мы не знаем, как и когда черкесы были порабощены этим королевством, но мы знаем, что черкесы заплатили должное тмутараканскому князю до того, приблизительно в десятом веке.
Из цикла рассказов "Старые и новые предания Кавказа от Кадыра Натхо". Перевод с английского и минимальная литературная обработка – Хуако Фатимет (fatimah@maykop.ru)
Повсюду в природе стоял осенний холод. Небеса роняли слезы, омывая уже погибшие листья и смачивая неубранное с полей зерно. В холодном предрассветном воздухе горы, кровли домов, заборы, кроны деревьев чаще всего были белы от изморози. Но какой холод осенней природы может быть сравним с новостями, потрясающими душу? Жители Черкесии, в скорби получившие трагические вести о Боразе, торопились к своему герою для того, чтобы выразить ему свое святое уважение или протянуть руку помощи.
На четырнадцатый день его поста промокшая толпа окружила маленькую хижину, в которой доблестный рыцарь отгородился от мира. В то время, пока обеспокоенные люди обнаруживали закрытые дверь и ставни, колючий ветер схлестнулся с дождем и обрызгал грязью их взволнованные лица. Многие из этих людей уже находились здесь более недели; другие только что примчались в экипажах или верхом на лошадях. Чтобы предоставить новоприбывшим место, в котором можно остановиться, молодые люди, ответственные за это, быстро увели прочь и разместили лошадей и экипажи.
Одна пожилая женщина прошла сквозь толпу, приблизилась к двери хижины, постучала в нее и сказала: “Доблестный Бораз! Меня зовут Гощмаф, и я гожусь тебе в матери. Я прибыла сюда, чтобы поговорить с тобой. Если у тебя осталось хоть какое-нибудь чувство собственного достоинства, ты не откажешься от разговора со старой женщиной, которая проделала немалый путь от самого Хатрам-е-Тука.
“Что ты хочешь сказать, Гощмаф?” – через несколько секунд раздался изнутри крик Бораза.
Толпа заулыбалась с надеждой, немного пошелестела и затем вновь затихла.
“Расскажи мне всю свою историю, и тогда и я поделюсь с тобой!” – сказала Гощмаф, все еще стоя у двери. “Если ты отягощен печалью, делай с собой и для себя все, что кажется тебе приятным. Если нет, измени свое мнение ради людей, которые из-за тебя собрались здесь”.
“Нет! Я не могу согласиться с этим”, – ответил Бораз, понизив голос. “Я знаю, что они уважают меня. Иначе они не находились бы здесь. Но, ради всех, я не могу предводительствовать в этой бесчестной жизни. Пожалуйста, уходите. Напрасно вы мучаете себя и меня. Уходите все, и оставьте меня в покое. Возглавляйте сами себя в своих жизнях, а я принадлежу сам себе. Я понемногу и беспощадно уничтожу проклятое тело, которое стало причиной всего этого позора”.
“Это монолог души никак не черкесской!” – застонала Гощмаф. – “Это голос зла, которое говорит сквозь тебя, доблестный рыцарь. Кажется, у тебя нет никаких остатков уважения к окружающим. Стыдись! Неужели в этом состоит вся твоя память о наших традициях?”. Распахнув над своей головой шаль, чтобы защититься от дождя, Гощмаф продолжила: “Неужели ты думаешь, что ты опозорен, а? Хорошо, я скажу тебе, что это не так. Если ты откажешься уделить мне внимание, о котором я прошу, я усядусь прямо здесь и начну голодать вместе с тобой. И к тому же я попрошу всех тех, кто пришел сюда, сделать то же самое. Этого ты хочешь от нас? Сможет ли это успокоить тебя?”.
“Заставьте замолчать эту женщину и уведите ее отсюда!” – закричал Бораз.
“Никто не посмеет сделать этого! Даже заимствованная лошадь дарится должнику ради женщины. Неужели ты не слышал эту пословицу раньше, доблестный мужчина?”
“Да, иногда я слышал ее”, – сердито ответил Бораз.
“Твой голос звучит уныло и печально, храбрый рыцарь. Может ли быть такое, что твое сердце столь же ослабело, сколь оно ненавидит весь мир, даже твоих собственных людей?”.
“Нет, это не так, Гощмаф. Я не желаю зла каждому. Причем мое прошлое хорошо доказывает это. Ведь я посвятил всю свою жизнь защите свободы, чести и достоинства моих людей. Вот почему они все еще уважают меня. Но все это преходяще. Я больше не могу им помогать. Теперь путем уничтожения своей собственной бесчестной жизни, я хочу облегчить их жизни. Только в этом и состоит мое стремление”.
“Доблестный Бораз, одна голова может быть мудрой, но две головы иногда мудрее. После того, как я добиралась сюда триста миль, не надо разговаривать со мной через стену. Мне всего лишь сто лет; но я видела немало зверств войны, грабежа и резни. Страх, который я все еще испытываю из-за всего этого, все еще непередаваемо силен – сильнее, чем ты можешь себе представить. Пожалуйста, Бораз, открой эту дверь и позволь мне излить этот страх до того, как я замерзну до смерти на этом холоде. Ты единственный, Бораз, кто сможет понять меня”.
Изнутри, наконец, раздался скрип деревянного бруска. Дверь открылась, и Бораз мрачно ступил наружу, высокий, грубый и суровый.
Промокшая толпа людей вновь зашепталась и стихла.
Опустив глаза в землю, Бораз извинился перед старой женщиной, взял ее за руку, завел ее внутрь, закрыл дверь и предложил ей сесть.
“Спасибо тебе за то, что принял меня”, – сказала она. – “Я уже порядком устала. Пожалуйста, давай усядемся и скажи мне, что с тобой случилось, храбрый рыцарь, и почему твоя душа так сломлена”.
“Ладно. Если ты этого хочешь”, – ответил Бораз и уселся на деревянную скамью напротив нее. – “Когда моему сыну исполнилось двадцать, уважаемая Гощмаф, я должен был предоставить ему шанс стать настоящим мужчиной и сделать себе имя. Так, как того требует наша традиция, я прервал свою приключенческую жизнь. Как ты знаешь, война с русскими все еще продолжалась. Их солдаты опустошали, сжигали наши деревни и вырезали наше население. Наша страна нуждалась в истинных сынах, которые могли бы защитить ее от этих бешеных нападений. Вот почему мой сын хотел сделать больше, чем я. Поэтому он оседлал своего коня, хорошо вооружился и двинулся на дело.
Но мне, проведшему преобладающую часть своей жизни на войне и в боях с русскими насильниками, вскоре наскучила домашняя жизнь. Я был обеспокоен и не знал, куда идти и чем заниматься. Я начал сохнуть. Наконец, чтобы видоизменить эту скуку, я решил вновь жениться. Я был уверен, что это событие сможет вновь наполнить мою жизнь смыслом.
Я открыл свое сердце своей действовавшей жене, Сурет. Она хорошо поняла меня и не стала выражать протеста. Все, чего она хотела, так это знать, кто именно сможет стать моей второй невестой. Я сознался ей в том, что у меня есть объект для восхищения, принцесса Уодина.
“Принцесса Уодина слишком молода”, – заметила моя жена, – “но она выглядит очень обходительной и умной. Я надеюсь, что она не станет придираться к нашим головам”. Я обещал присмотреть за тем, чтобы она этого не делала. Это урегулировало мои проблемы, и я женился во второй раз.
Для своей молодой жены Уодины я построил новый дом и мило проводил в тишине и покое все свое время. Когда я чувствовал себя молодым и сильным, я коротал часы с Уодиной. Но если у меня возникала головная боль или другие проблемы, я возвращался к моей Сурет. Вот почему в течение целых двух лет я жил счастливо. Обе мои жены обходились со мной с любовью и уважением, и все это помогало мне стать новоиспеченным мужчиной. Я вновь начал приобретать свежие силы, дух и радость.
Тем не менее, постепенно все изменялось. Моя возлюбленная Уодина принялась убеждать меня в том, что она испытывает ко мне любовь лишь из-за моих героических подвигов. Она объясняла, что может любить, лишь видя меня вновь активным. Изо дня в день она просила меня отправиться на дело; и ради нее и с ее именем на устах можно было претворить в жизнь не только эти героические действия.
Я был готов сделать многое для своей Уодины, но если бы я подчинился ее просьбам, я мог нарушить наш национальный обычай. Люди могли подумать, что я принялся состязаться в доблести со своим сыном. Ужаснувшись такой трактовке, я посовещался со своей сладкой Сурет, и она посоветовала мне не превращаться в юнца в столь серьезном возрасте.
“Сурет сказала мудро, но я хотел доказать Уодине, что я все еще прежний доблестный Бораз. Я оседлал своего коня, вооружился, как обычно, и ступил на свой путь. Чем я мог возразить самому себе? Передвигаясь по ночам, я пересек русскую границу. Думая, что каждый может быть смелым на фронте, я блуждал в тылу врага, са в моей руке атаковала русские группы, продвигавшиеся в направлении Кавказа. Это было всего лишь моим развлечением. Моей основной целью было попасть в замок князя Тмутараканского на реке Дон, убить его и принести его саблю моей любимой Уодине.
Однажды ночью, находясь уже недалеко от замка, я увидел в темноте скачущих всадников – их было около ста человек. Чтобы проверить свою силу, я бросился по направлению к ним и закричал на русском: “Стоять или умрете!”. Увешанный оружием лидер остановил своих людей взмахом своей руки.
“Одинокий рыцарь, – сказал он. – Ты должен быть тем единственным, кого я ищу, к тому же ты не сможешь угрожать ста воинам. Давай выйдем один на один!”. Он поднял свою саблю и принялся атаковать. Но в какой-то момент неудачно развернул своего коня, и его са миновала меня. Он поскакал за мной, и я заманил его. Он ругал меня на русском, и я поддразнивал его на том же языке. Через некоторое время скачки я потерял из виду этого человека, и тогда я развернулся к нему навстречу, чтобы проверить силу своего преследователя.
Мы бились более часу. В ходе сражения я потерял свою саблю, и тогда был вынужден обратиться к своему кинжалу. Когда я сбил с ног его лошадь, мой противник упал, и тогда я прыгнул на него, но он был сильнее, чем все те мои противники, с которыми я когда-либо имел дело. Он ранил меня дважды в левую руку. Наконец, я всадил свой кинжал чуть ниже его подмышки.
Мой враг был мертв. Перед тем, как я снова сел на лошадь, мое сердце потребовало от меня взглянуть на лицо этого доблестного рыцаря. Я вернулся и приподнял его шлем. ЭТО БЫЛ МОЙ СЫН!
Мир вокруг меня потемнел и закружился. Я одеревенел. Лишь спустя некоторое время я собрал все свои силы, расположил моего безжизненного сына поперек седла, привез его домой и похоронил под дубом в этом дворе.
“Теперь, дорогая Гощмаф, – заключил Бораз, – Я обнаружил, какой я был безрассудный и тщеславный. Я был достаточно безумным, женившись на молодой девочке и, чтобы ей понравиться, отправился на поиски приключений. Я был достаточно глупым, не воспользовавшись советом моей дорогой Сурет, и был вынужден убить своего собственного сына. Поэтому я осудил свое тело на голодание, и кровь смоет все мое бесчестье”.
“Твоя история на самом деле печальна, храбрый мужчина, – сказала Гощмаф. – Проси бога помочь тебе в твоей скорби”.
Бораз поблагодарил ее и попросил поведать ее историю.
“Хорошо, храбрый Бораз, я была очевидицей многих русских нападений на нашу деревню со времен моего детства. После своего замужества, когда моему первому сыну исполнилось семь, русские вновь напали на нашу деревню… . Мы сражались с ними доблестно, но они превосходили нас численно. Они убили многих наших жителей и начали обстреливать наши дома. Наши силы начали истощаться, и тогда мы побежали прочь в ближайшие леса. Там я внезапно вспомнила, что оставила дома своего маленького сына.
Я пронзительно закричала и метнулась обратно по направлению к деревне, но люди схватили меня. “Если ты оставила ребенка, он сейчас уже мертв”, – сказали они, чтобы вернуть меня обратно. – “Если ты пойдешь туда, они убьют и тебя”. Я опустилась на колени, беспомощно рыдая.
Русские мародерствовали в нашей деревне и избивали половину ее жителей. После ухода этих зверей, мы бросились к своим пылающим домам, и я принялась искать своего ребенка. Наконец я нашла его. Он покачивался на остроконечном шесте изгороди, прислонившись своей спиной к этому шесту. Он был без сознания, но все еще жив. Я подбежала к нему и сняла его с окровавленной жерди. Мой муж присоединился ко мне в тот же момент. Мы никак не ожидали, что мальчик выживет, но доставили его к целителю. Мальчик остался жив, но на его спине сохранился глубокий шрам.
Прошли годы. Мой сын вырос сильным, и немного позже я родила еще двух дочерей. А наша деревня атаковалась снова и снова. Во время одной из таких атак она была окружена. Сверкали сабли; в намерении убить скакали и потом начинали убивать всадники. Даже женщины и дети сражались вилами, пиками и топорами. Мой муж был убит. Я была захвачена и отдана в рабство. Моему мальчику тогда было семь, одной из моих дочерей – пять, другой – около трех. Я даже не знала, что с ними случилось.
Позже я была продана русскому помещику, очень богатому и знатному человеку, у которого я стала горничной. Я тягостно работала в течение десяти лет, и мой хозяин высоко ценил мою честность и набожность. Однажды он призвал меня и представил мне своего молодого слугу, тоже из Черкесии. Этот мужчина знал только несколько слов диалекта своей матери, но хозяин похвалил его и сказал, что мы с ним можем составить прекрасную пару.
Как того и хотел наш хозяин, мы вскоре поженились. И, хотя мы оба общались по-русски, я научила его нашему языку, обычаям и нашей традиционной сдержанности. Поэтому мы всегда старались жить как истинные, в сердце, черкесы. Прошли годы, и мы завели троих прекрасных мальчиков. Позже мой муж приобрел серьезную болезнь и провел в постели больше месяца. Он очень сильно нуждался в ванной, но никак не мог позволить мне ухаживать за ним. Наконец я убедила его разрешить мне мыть его. Когда я сняла его рубашку, я была шокирована, увидев крупный шрам на его спине. Я спросила его об этом, и он сказал, что, как ему было рассказано, русские повесили его на шест изгороди в его детстве.
Я скрыла свои подозрения до их обнаружения. Затем я открылась перед ним. Он был поставлен в тупик. Мы разделили жизнь мужа и жены, и поэтому даже подумали о самоубийстве, но не хотели оставлять наших детей среди русских. Мы решили бежать и скрепить наш случай силой закона – черкесского закона.
Наш побег оказался легким, так как мы в совершенстве владели русским языком. В течение нескольких ночей мы блуждали по лесам, одновременно пересекая границы русских солдат-оккупантов, но однажды, когда мы заступили на нашу собственную территорию, наши земляки привели нас обратно в нашу родную деревню с великими любезностями и с уважением. Но наши сердца были слишком омрачены для того, чтобы присоединиться к тем, кто хотел сделать нас счастливыми.
Когда наконец мы одумались, мы покинули дом наших детей и отправились к Шогену. Мы рассказали ему нашу историю и выразили нашу готовность вытерпеть любое решение, которое он вынесет. Он спросил нас, знают ли наши дети об этом. Мы ответили ему, что нет. Он спросил нас, знает ли вообще кто-либо о нашей ошибке. Мы снова ответили отрицательно.
Он, измеряя шагами пол, раздумывал долгое время. Наконец он сказал: “Я не вижу ничего, что можно было бы сделать. Разорвите брачные отношения, живите вместе и доносите до детей все, что дает вам бог. Что прошло, то в прошлом. Что сделано, не может быть аннулировано. Нет расплаты, которая могла бы стереть этот проступок. Но вы должны растить своих детей, как должны это делать любые родители. Позвольте им иметь чистую совесть, избавив их от этой ужасной правды. Возможно, благородный бог простит вас и даст вам силу стоять лицом к жизненным обязанностям. Идите, дети мои, идите. Избегайте грехов в будущем и учитесь жить с болями прошлого”. Вот, доблестный Бораз, вот моя история”, – заключила Гощмаф. – “Если ты не веришь мне, добро пожаловать в мой дом. Я представлю тебя моим сыновьям, один из которых был моим мужем. Если это не убедит тебя, я представлю тебя Шогену, который посоветовал мне не выдавать этот жуткий секрет остальным”.
“Шоген бы прав”, – Бораз попытался высушить свои слезы. – “Жизненная ответственность должна идти первой. Нет наказания, нет приговора, который позаботился бы об этом. Спасибо тебе, дорогая Гощмаф, за то, что донесла до меня эту мудрость”.
Когда Бораз и Гощмаф, наконец, вышли наружу, все еще шел дождь, но промокшая толпа радостно улыбалась, благодарно молилась и дарила им свое почтение. Бораз поблагодарил людей за их беспокойство и затем улыбнулся женщине. “Теперь, дорогая Гощмаф, – сказал он, – будь моим гостем несколько дней отдыха. Я буду только счастлив лично принять тебя в своем доме и встретиться с твоей семьей”.
ПРИМЕЧАНИЯ:
1. Хатрам-е-Тук (Хатрамтук) - черкесская деревня, расположенная на берегу Черного моря в десяти милях от Анапы. Жители этой деревни принадлежали к натухайскому племени черкесов, формально были известны как “джекития” на северном побережье Черного моря. Русские называли их “натухаевцы”. От слова “джекития” происходят английское слово “джекит” (жакет) и русское слово “джигит” – типичная кавказская героическая фигура. “Джигитовка” означает также, на русском – “приемы наезднического мастерства”. Это явно указывает на то, что русские учились этому искусству у черкесов.
2. Замок князя Тмутараканского был рядом с Тмутараканским портом (древней Тмутархой), центра России Тмутараканского королевства. Это королевство простиралось до устья Большого Егорлика, который впадал в Озеро Манич, (который в повороте впадал в реку Дон), и там была граница с Черкесией. Мы не знаем, как и когда черкесы были порабощены этим королевством, но мы знаем, что черкесы заплатили должное тмутараканскому князю до того, приблизительно в десятом веке.
Из цикла рассказов "Старые и новые предания Кавказа от Кадыра Натхо". Перевод с английского и минимальная литературная обработка – Хуако Фатимет (fatimah@maykop.ru)
Комментарии 0