Среди лязга оружия
Из цикла рассказов "Старые и новые предания Кавказа от Кадыра Натхо". Перевод с английского и минимальная литературная обработка – Хуако Фатимет (fatimah@maykop.ru)
“О, Великий Боже, что мне делать? Мы истощили свои запасы провизии, а здесь находится еще другой солдат, просящий еды”. Моя мать беспомощно озиралась по кухне, ее щеки были бледны, а большие карие глаза наполнены слезами. Она поддерживала свою понуренную голову обеими руками. “Подожди, сынок, подожди”, – говорит она солдату, который стоит за окном. “Позволь мне посмотреть, могу ли я сделать что-нибудь. Одного кукурузного супа для тебя будет недостаточно. Зуля, Зуля, дорогая, пожалуйста, посмотри, нет ли у нас немного яиц. Этот бедный человек близок к обмороку”. Это она сказала моей старшей сестре, которая была занята приготовлением большого котла кукурузного супа.
“Да, мама. Я пойду прямо сейчас, но я не думаю, что у нас есть несколько оставшихся яиц”. Зуля устремилась к моей младшей сестре Марфе, которая разливала суп группе русских солдат, питавшихся за общим столом, за окном нашей кухни. “Марфа, пожалуйста, следи за супом до тех пор, пока я вернусь. Я побегу в курятник и посмотрю, не лежит ли там еще немного яиц”.
“Никогда не обращай внимания на этих русских”, – сказал мой отец после ее ухода. “Они смогут позаботиться о себе сами. Неизвестно, оставят ли что-нибудь для твоих детей. Необходимо целых полгода ждать нового урожая”. Он лежал неподвижный и с трудом поворачивался в кровати. “Куда ты идешь, чтобы найти немного яиц? У нас осталось только две курицы”. Он укачивал Заура, сына Марфы, который лежал в колыбели, возле его кровати.
Семилетняя Асиет и пятилетняя Амина, дочери Зули, играли на глиняном полу, рядом с колыбелью.
В гостиной лейтенант и четыре сиделки поспешно перевязывали полуголодных и раненных солдат, которые пришли к ним за помощью. Снаружи находилось более дюжины раненых, разбросанных по снегу в нашем дворе. Некоторые из них лежали ничком, другие стояли, держась за свои животы, постанывая и прося о помощи. Очередь, состоявшая из двух дюжин вооруженных кружками и бадьями солдат, в основном, оборванных, располагалась в нашей конюшне у маленькой ручной мельницы. Солдаты ожидали, пока эта мельница намелет муку из кукурузы, которую они набрали в погребах нашей деревни.
В этот январский день 1943 года было не слишком холодно. Живо сверкал глубокий белый снег. Линия сражения, где отступившие немцы недавно укрепились, находилась, вроде бы, в четырех милях к западу. Русские солдаты, которые выжили в течение шестимесячного окружения гор Кавказа немцами, влились в нашу деревню в своей изорванной коричневой форме и, взяв курс прямо по белому снегу, атаковали немецкие форпосты. Пушки грохотали, самолеты нависали, а пистолеты-пулеметы кудахтали, и раненные солдаты передвигались, ползя обратно, некоторые поодиночке, некоторые вдвоем или втроем, помогая друг другу. Медицинский отдел, расположенный в нашем доме, неотложно врачевал их. Те, кто мог передвигаться, брали направление к городу Колюжинская, около восьми миль на восток. Серьезно раненые привязывались к деревянной лестнице, которая прикреплялась к лошади, и отправлялись в том же направлении, возвращаясь к горам Кавказа.
Я, стоя на нашем крыльце, окидывал взглядом наш беспорядочный двор и, слушая отдаленные шумы войны и разрушений, думал о двух своих старших братьях, Каплане и Аслане, которые с 1941 года находились в Красной Армии, и от которых мы ничего не слышали в течение почти двух лет. Может, они доблестно сражаются, или они, подобно вот этому человеку, лежат, раненые, в какой-то странной деревне, или они… Внезапно я содрогнулся. Лучше не думать об этом. Я надеялся, что мои братья и все мужчины нашей деревни смогут вскоре вернуться. Эта мысль позволила мне продолжать оказывать помощь во всех текущих заботах, которую я должен был оказывать, помогая старшим женщинам: Айше, Нафине, Чабе, Гощдахе и Дахэфиж; и старым парам: Хатуху, Напсаву и Гучипсу, и всем другим, нуждавшимся в этом. К тому же мама требовала, чтобы я бегал вокруг, доставляя воду со стороны, сбрасывая снег с крыши, принося дрова из лесу или рубя их для того или для этого; особенно для нашей ближайшей соседки Сурет, которая почти стала членом нашей семьи с тех пор, как ее муж ушел в армию два года назад. О, как долго эта Сурет вчера смотрела на меня, когда она пришла принести чашку соли. Ее слова: “Я всегда на вашем пороге, всегда прошу чего-нибудь… Еда без мяса, сахар или соль, но сено…”, – замолчала, глядя мне в глаза.
“Куда ты дел мою корову? Куда ты дел мою единственную корову?” – Джантыг, наша соседка через улицу напротив, отчаянно сражалась с двумя солдатами, которые увели ее корову на убой. “Вы забрали моего мужа в армию”, – плакала она, – “очистили мой дом от зерна! Как вы думаете, как я смогу кормить своих детей? У нас ничего не осталось для еды! Ооох, оох, ооох, вы жестокие, вы негодяи! Лучше убейте меня. Это лучше, чем голодать или видеть моих детей голодающими”.
Один из солдат грубо оттолкнул ее прочь и сказал: “Это война. Солдаты голодают, а она все еще плачет из-за коровы. Она не хочет пожертвовать коровой ради войны! Мы наградим тебя за это после войны, старая баба! Если ты сделаешь еще какие-нибудь движения, я убью тебя!”
Джантыг упала в снег, плача: “Зачем мне нужны ваши награды! Через некоторое время мои дети умрут от голода. У них ничего не оставалось, только немного молока. А теперь вы и его забрали прочь. Всевышний покарает вас за ваше бессердечие”.
Ее дочь Майя и двое сыновей, Салех и Давид, примчались, пронзительно крича о защите своей матери и бросаясь к ней. Соседская женщина также устремилась ей на помощь, подняла ее и проводила обратно в дом. Я также отправился в ее направлении, но, помня, что подобное является ежедневным происшествием для последних двух недель, я остановился недалеко от некоторых раненных солдат.
“Немцы возвращаются”, – я прислушался к обращению одного из них к своему товарищу. “Они разрушили линию. Надо отступить быстро, перед тем, как они окажутся здесь. Отступить. Они не настолько разгневаны, чтобы нам умирать. Нет ничего, что могло бы остановить их сейчас”.
“Внимание, товарищи солдаты! Внимание”, – закричал, вбегая в наш двор, агитирующий комиссар.
Солдаты, которые стояли рядом с нашей ручной мельницей, побросали свои котелки и кружки кукурузы, схватились за свое оружие и повернулись к комиссару. Другие солдаты бросились к нему через улицу напротив и со дворов наших соседей. Даже некоторые из раненных солдат поднимались, тяжело вздыхая.
“Установите пулемет на холмик!” – закричал комиссар. – “Быстро! Через несколько минут мы будем атакованы. Ты, ты и ты, держите позиции на школьном чердаке. Вы вдвоем и ты, бегите туда, в этот амбар и будьте готовы стрелять. И помните, оттуда нет путей к отступлению. Торопитесь! Мы будем бороться до последней капли нашей крови!”.
Все солдаты, руководствуясь приказами своего офицера, торопливо разошлись. Даже лейтенант и сиделки бросились из нашего дома и торопились наружу, оставив позади себя раненых.
“Состоится ли другое сражение в нашей деревне? О, Господи, сжалься над нами и защити наших детей”, – сказала, выбежав из дому, мама.
“Мама, мама”, – позвала ее Зуля из дверного проема. – “Вернись! Ты забыла свою шаль”.
Да, думал я, здесь должна была состояться другая битва. Сначала немцы захватили нас и властвовали над нами в течение шести месяцев, убивая всех наших собак, большую часть нашей домашней птицы и воруя нашего скудного корма для скота. Две недели назад полуголодные русские солдаты вновь захватили нас, убивая или изгоняя прочь остаток мужчин нашей деревни. Теперь над нами вновь должно было пронестись еще одно сражение…
“Там, там… Приближаются немцы!” – закричала мама. – “Они там. Наверху, в планере, по ту сторону озера. Там, там они идут из лесополосы. Быстро, сынок, пойдем внутрь дома”.
Невдалеке загрохотал пулемет. Еще два ему ответили. Снаряды начали часто взрываться на школьном дворе и во фруктовом саду. Планеры нависали и шумели, сверху бомбя и обстреливая русских солдат.
Мама и я бросились внутрь дома. Мы помогли моему отцу и детям забраться под кровати, а затем мама, Марфа, Зуля и я последовали этому примеру. Как только пули начали пробивать наши глиняные стены, наполняя комнату пылью, мы легли прямо на пол, лицом вниз. Трр, тттт, тап, тап, тап, – они взрывались на нашем крыльце прямо перед дверью. Шум пулеметов и взрывы пуль надвигались все ближе и ближе.
Внезапно мы услышали голос: “Помогите, помогите. Спасите меня. Пожалуйста, спасите меня, не позволяйте мне умереть, оох, аах, оох”. Раненный солдат подобрался к окну и жалобно просил о помощи.
“О, Господи”, – сказала моя мама, – “прости меня за то, что я не помогаю этому раненому. Пожалуйста, защити двух моих сыновей, Каплана и Аслана”.
“Помогите. Пожалуйста, помогите мне. Спасите меня”, – повторял страдающий голос.
“О, Всевышний Боже!”, – плакала моя мама. – “Что это за пытка! Я больше не могу этого слышать. Может, я смогу помочь ему. Может, я смогу сделать что-нибудь для него”.
“Мамочка”, – сказала Марфа. – “Ты ничего не сможешь сделать”.
Моя мама никого не слушала. Она выползла из-под кровати и побежала к двери. Зуля, Марфа и я торопились затащить ее обратно. Пули пронзали стены. И вдруг, плача, мама упала на Марфу. Пуля ударила маму в правый висок и вонзилась в ее голову.
Через некоторое время мой отец забрался под кровать, мы уложили маму на кровать и перевязали ее голову, но у нее все еще сохранялось кровотечение изо рта. В ужасе, мы старались разговаривать с ней, но она оставалась безмолвной. Единственным звуком, который мы могли слышать, являлось бульканье жидкости в ее горле. Отец ронял слезы. Истерически плакали Зуля и Марфа. Пронзительно кричали дети. Я держал руку мамы и старался заговорить с ней.
Несколько русских солдат вломились в наш дом, понабирали в свои кадки полуготовый кукурузный суп из печи, бросились в мою спальню и принялись съедать набранное, игнорируя шум наших рыданий. Затем русские солдаты начали спасаться бегством из наших окон. Мы слышали, как комиссар все еще кричал: “Вперед, вперед, товарищи! Вперед с именем родины, с именем Сталина”. В это время свистели и взрывались пули. Звук битвы, словно волна, разносился над нашим домом и двигался дальше на восток.
Внезапно кто-то постучал и даже ногой поколотил в нашу дверь.
Я спешно открыл ее. Это был немецкий солдат, одетый в белую форму, держащий в готовности пистолет-пулемет.
“Русский солдат?” – спросил он.
“Nix, nix”, – сказал я.
Услышав эти немецкие слова, оставшиеся русские солдаты разбили окно моей спальной комнаты и постарались сбежать. Немецкий солдат бросился к противоположному углу дома. Шум его пистолета-пулемета пронзил воздух.
“Coma heiaa”, – позвал он меня.
“Mamma caput”, – заплакал я.
“Coma heiaa, fafluchta!”, – он потащил меня за руку внутрь двора.
Снег был покрыт красными кровавыми пятнами и заполнен коричневыми трупами, лежащими в неловких позах. Очевидное созерцание этой сцены заставило меня остолбенеть, но немец потряс меня и указал на окоп, образовавшийся от взрыва снаряда в нашем дворе. Я принялся перетаскивать тела в этот окоп.
Перед самым закатом солнца я очистил двор от трупов, найдя семерых из них на северо-востоке нашего дома, троих – позади, восьмерых – на передней площадке и шестерых – в конюшне, где стояла наша корова, испуганная, между двумя оставленными здесь пулеметами Максима.
Пока я совершал все это, немецкий солдат курил и наблюдал за мной. Потом он отправил меня во двор наших соседей и заставил рыть канаву. Там находились сотни немцев, занятых подобными попытками и засыпавших черной почвой свои канавы. К закату они были готовы, черные груды уже были вновь покрыты снегом, пулеметы зафиксированы на указанном востоке, солдаты в белом подбегали к ним, а я был утащен в сторону. Когда я, наконец, пришел домой, то увидел около двадцати немцев, сидевших в нашей гостиной. Некоторые из них беседовали, другие курили, опершись о пол, в то время как третьи, сидя на полу, укладывали масло и желе на свои куски хлеба либо неторопливо ели сосиски или сыр. Боясь, что они, дадут мне какие-либо указания, я быстро прошмыгнул в открытую дверь и присоединился к своей семье, находившейся на кухне. Слегка всхлипывая, я нежно взял за руку маму и спросил ее, как она себя чувствует. Лишь один раз она пошевелила губами и сказала: “Не волнуйся, сынок, я в порядке”.
Всю эту ночь мы стояли у кровати мамы, надеясь, что она вновь придет в сознание. Линия сражения затихла, не считая случайных обменов выстрелами и звуков от шагов стражников, сменявшихся на наблюдательном посту, поднимавшихся вверх на наш чердак и спускавшихся оттуда вниз по ступенькам.
Следующим утром пришли Лала, Нафина, Джантыг и другие женщины. Мама находилась в том же состоянии. Мой хворающий отец совсем упал духом. Зуля и Марфа все еще плакали, их глаза были опухшими и красными.
“Итак, они добили тебя, дорогая Мириам, эти животные”, – говорила Джантыг, приближаясь к кровати, на которой лежала моя мама. – “Да уменьшит бог твою ношу, милая моя. Я слышала голос Марфы через улицу напротив, но не могла прийти из-за детей, да и выстрелы ни разу не прекращались. Я знаю, я должна была прийти раньше, но я не могла. Прости меня”.
“О, мамочка, мамочка!” – плакала Марфа. – “Ты всегда старалась делать добро каждому. О, боже, боже, спаси мою добрую маму. Спаси мою нежную маму!”.
Джантыг обняла обеих, Марфу и Зулю, за плечи. “Девочки”, – сказала она, – “вы не должны плакать так много перед Мириам. Держите себя в руках и позвольте ей отдохнуть спокойно. Идите”, – шептала она, – “Вы должны утешить вашего отца”.
“Что случилось? Что случилось?” – ворвалась в дом Сурет. Увидев маму, она остановилась, потрясенная и закрыла лицо ладонями. Потом она придвинулась, плача и спрашивая: “Когда она была ранена? Где …?”, – запнулась она и, гладя макушку моей мамы, произнесла несколько молитв. Потом она повернулась к моему отцу и, держа обе его руки, сказала: “Ее пульс нормальный, и она выглядит так, что вскоре дыхание совершенно нормализуется. Это шанс”.
Лала, Нафина и другие женщины перешептывались и молились в своем кругу. Джантыг оставила изголовье кровати мамы и подошла к окну. Немецкие солдаты, одетые в белое и сливавшиеся по цвету со снегом, были заняты переносом коробок с амуницией в канавы, которые я помогал копать.
“О, боже”, – заплакала Джантыг. – “Немцы готовятся стрелять!”.
Другие женщины бросились из комнаты, словно по сигналу.
“Исаак, мой дорогой сосед, прости меня”, – сказала Джантыг. – “Мы должны идти. Мне ненавистна сама мысль о том, что оставляю Мириам в этом состоянии, но мои дети всего боятся. Я должна быть с ними. Да поможет вам бог в вашем горе. До свидания”.
“Спасибо тебе, что пришла. Да будет с тобой бог”, – ответил мой папа.
“До свидания, до свидания, до свидания”, – сказала женщина.
Когда женщины ушли, осталась только Сурет. Она разводила огонь в печи, и Зуля поставила чайник в то время, пока Марфа опускалась на колени около мамы и отмывала от крови ее губы.
До того, как чай был готов, немцы, занимавшие нашу гостиную, бросились к своим окопам по приказу их лейтенанта, который стоял на наблюдательном посту, на чердаке нашего дома.
“Ура! Ура! Ура”, – русские выкрикивали свои боевой клич в течение всей второй половины дня, так как они непрерывно атаковали новые немецкие укрепления, отражавшие их атаки снова и снова. Немецкие минометные пули свистели над домом и взрывались по ту сторону нашей деревни. Пулеметы грохотали, и в это время русские пули жужжали сквозь наши стены. И вдруг, в шуме битвы, конечности моей мамы неритмично и судорожно задергались в последний раз, и она умерла.
Зуля и Марфа попадали на колени возле тела мамы. “О, мамочка, мамочка, мамочка!” – истерично плакали они. Дети рыдали, и мой отец, который беспомощно поднял свою голову, в первое время начал всхлипывать. Сурет выглядела единственной, кто контролировал свои эмоции. Некоторое время она пыталась окликнуть Марфу и Зулю, но, потерпев неудачу в этой попытке, она отвела в сторону меня.
“Я думаю, мы должны похоронить ее в течение этого дня, до темноты. Ты должен получить помощь со стороны”.
Я кивнул и, убитый горем, покинул дом, чтобы искать помощь. Но в нашей деревне не осталось мужчин, кроме мальчишек лет четырнадцати и моложе, а они боялись вообще выходить из дому. Так я, беспомощный, возвратился домой.
Через некоторое время Сурет, которая знала кое-какие молитвы, Зуля и Марфа омыли тело моей мамы, привели в порядок ее конечности и теперь заворачивали в белые одежды, готовя к погребению.
“Папа, я не смог найти никого, кто помог бы мне. Скажи мне, как копать могилу”, – сказал я.
“Сынок, лучше умереть, чем быть таким немощным, как я”, – мой отец зашептал так, что женщины не могли не услышать нас. Его глаза вновь наполнились слезами, пока он давал мне инструкции о том, как должна быть вырыта могила.
Я взял лопату и двинулся на кладбище, но немцы вернули меня обратно. Это была запретная зона. Поэтому я пришел назад и начал копать в саду, позади нашего дома, в то время, пока пули пролетали мимо.
Когда я вернулся в дом, Сурет, Зуля и Марфа уже ждали меня.
“Готова ли могила?”, – спросила Сурет.
“Да”, – сказал я.
“Но где мужчины, которые помогали тебе? Мы ждали их для того, чтобы произнести некоторые молитвы”.
“Там не было ни одного”, – сказал я.
“Но кто поможет тебе, когда ты понесешь тело?”
“Там нет ни одного”, – сказал я, – “я научился сам тому, как нужно закапывать труп”.
По просьбе отца, мы помогли ему встать. Зуля и Марфа поддерживали его, пока он поднимал окутанное саваном тело моей мамы. Маленький Заур остался в колыбели. Асиет и Амина в замешательстве наблюдали за нами, стоя рядом с печью, пока Сурет принялась произносить неразборчивые слова. Закончив свою молитву, она подняла свои ладони вверх, к своему подбородку. Мы последовали ее примеру. “Да отпустит бог ей все ее грехи и допустит ее душу на небеса. Амин”.
Когда мы закончили наши заклинания, я принес лестницу к крыльцу. Сурет помогла мне вынести тело мамы из комнаты. Затем я медленно подхватил его и мягко опустил на лестницу. Марфа и Зуля, которые помогали моему заплаканному и дрожащему отцу пройти через дверной проем, следили за мной. Я поднял край лестницы с маминой головой и начал осторожно тащить ее с крыльца. О, мама, мама! Никогда не появится никто, кто бы мог хоть в чем-то заменить тебя, думал я, пока горестно двигался среди свистящих мимо пуль к могиле.
Из цикла рассказов "Старые и новые предания Кавказа от Кадыра Натхо". Перевод с английского и минимальная литературная обработка – Хуако Фатимет (fatimah@maykop.ru)
“Да, мама. Я пойду прямо сейчас, но я не думаю, что у нас есть несколько оставшихся яиц”. Зуля устремилась к моей младшей сестре Марфе, которая разливала суп группе русских солдат, питавшихся за общим столом, за окном нашей кухни. “Марфа, пожалуйста, следи за супом до тех пор, пока я вернусь. Я побегу в курятник и посмотрю, не лежит ли там еще немного яиц”.
“Никогда не обращай внимания на этих русских”, – сказал мой отец после ее ухода. “Они смогут позаботиться о себе сами. Неизвестно, оставят ли что-нибудь для твоих детей. Необходимо целых полгода ждать нового урожая”. Он лежал неподвижный и с трудом поворачивался в кровати. “Куда ты идешь, чтобы найти немного яиц? У нас осталось только две курицы”. Он укачивал Заура, сына Марфы, который лежал в колыбели, возле его кровати.
Семилетняя Асиет и пятилетняя Амина, дочери Зули, играли на глиняном полу, рядом с колыбелью.
В гостиной лейтенант и четыре сиделки поспешно перевязывали полуголодных и раненных солдат, которые пришли к ним за помощью. Снаружи находилось более дюжины раненых, разбросанных по снегу в нашем дворе. Некоторые из них лежали ничком, другие стояли, держась за свои животы, постанывая и прося о помощи. Очередь, состоявшая из двух дюжин вооруженных кружками и бадьями солдат, в основном, оборванных, располагалась в нашей конюшне у маленькой ручной мельницы. Солдаты ожидали, пока эта мельница намелет муку из кукурузы, которую они набрали в погребах нашей деревни.
В этот январский день 1943 года было не слишком холодно. Живо сверкал глубокий белый снег. Линия сражения, где отступившие немцы недавно укрепились, находилась, вроде бы, в четырех милях к западу. Русские солдаты, которые выжили в течение шестимесячного окружения гор Кавказа немцами, влились в нашу деревню в своей изорванной коричневой форме и, взяв курс прямо по белому снегу, атаковали немецкие форпосты. Пушки грохотали, самолеты нависали, а пистолеты-пулеметы кудахтали, и раненные солдаты передвигались, ползя обратно, некоторые поодиночке, некоторые вдвоем или втроем, помогая друг другу. Медицинский отдел, расположенный в нашем доме, неотложно врачевал их. Те, кто мог передвигаться, брали направление к городу Колюжинская, около восьми миль на восток. Серьезно раненые привязывались к деревянной лестнице, которая прикреплялась к лошади, и отправлялись в том же направлении, возвращаясь к горам Кавказа.
Я, стоя на нашем крыльце, окидывал взглядом наш беспорядочный двор и, слушая отдаленные шумы войны и разрушений, думал о двух своих старших братьях, Каплане и Аслане, которые с 1941 года находились в Красной Армии, и от которых мы ничего не слышали в течение почти двух лет. Может, они доблестно сражаются, или они, подобно вот этому человеку, лежат, раненые, в какой-то странной деревне, или они… Внезапно я содрогнулся. Лучше не думать об этом. Я надеялся, что мои братья и все мужчины нашей деревни смогут вскоре вернуться. Эта мысль позволила мне продолжать оказывать помощь во всех текущих заботах, которую я должен был оказывать, помогая старшим женщинам: Айше, Нафине, Чабе, Гощдахе и Дахэфиж; и старым парам: Хатуху, Напсаву и Гучипсу, и всем другим, нуждавшимся в этом. К тому же мама требовала, чтобы я бегал вокруг, доставляя воду со стороны, сбрасывая снег с крыши, принося дрова из лесу или рубя их для того или для этого; особенно для нашей ближайшей соседки Сурет, которая почти стала членом нашей семьи с тех пор, как ее муж ушел в армию два года назад. О, как долго эта Сурет вчера смотрела на меня, когда она пришла принести чашку соли. Ее слова: “Я всегда на вашем пороге, всегда прошу чего-нибудь… Еда без мяса, сахар или соль, но сено…”, – замолчала, глядя мне в глаза.
“Куда ты дел мою корову? Куда ты дел мою единственную корову?” – Джантыг, наша соседка через улицу напротив, отчаянно сражалась с двумя солдатами, которые увели ее корову на убой. “Вы забрали моего мужа в армию”, – плакала она, – “очистили мой дом от зерна! Как вы думаете, как я смогу кормить своих детей? У нас ничего не осталось для еды! Ооох, оох, ооох, вы жестокие, вы негодяи! Лучше убейте меня. Это лучше, чем голодать или видеть моих детей голодающими”.
Один из солдат грубо оттолкнул ее прочь и сказал: “Это война. Солдаты голодают, а она все еще плачет из-за коровы. Она не хочет пожертвовать коровой ради войны! Мы наградим тебя за это после войны, старая баба! Если ты сделаешь еще какие-нибудь движения, я убью тебя!”
Джантыг упала в снег, плача: “Зачем мне нужны ваши награды! Через некоторое время мои дети умрут от голода. У них ничего не оставалось, только немного молока. А теперь вы и его забрали прочь. Всевышний покарает вас за ваше бессердечие”.
Ее дочь Майя и двое сыновей, Салех и Давид, примчались, пронзительно крича о защите своей матери и бросаясь к ней. Соседская женщина также устремилась ей на помощь, подняла ее и проводила обратно в дом. Я также отправился в ее направлении, но, помня, что подобное является ежедневным происшествием для последних двух недель, я остановился недалеко от некоторых раненных солдат.
“Немцы возвращаются”, – я прислушался к обращению одного из них к своему товарищу. “Они разрушили линию. Надо отступить быстро, перед тем, как они окажутся здесь. Отступить. Они не настолько разгневаны, чтобы нам умирать. Нет ничего, что могло бы остановить их сейчас”.
“Внимание, товарищи солдаты! Внимание”, – закричал, вбегая в наш двор, агитирующий комиссар.
Солдаты, которые стояли рядом с нашей ручной мельницей, побросали свои котелки и кружки кукурузы, схватились за свое оружие и повернулись к комиссару. Другие солдаты бросились к нему через улицу напротив и со дворов наших соседей. Даже некоторые из раненных солдат поднимались, тяжело вздыхая.
“Установите пулемет на холмик!” – закричал комиссар. – “Быстро! Через несколько минут мы будем атакованы. Ты, ты и ты, держите позиции на школьном чердаке. Вы вдвоем и ты, бегите туда, в этот амбар и будьте готовы стрелять. И помните, оттуда нет путей к отступлению. Торопитесь! Мы будем бороться до последней капли нашей крови!”.
Все солдаты, руководствуясь приказами своего офицера, торопливо разошлись. Даже лейтенант и сиделки бросились из нашего дома и торопились наружу, оставив позади себя раненых.
“Состоится ли другое сражение в нашей деревне? О, Господи, сжалься над нами и защити наших детей”, – сказала, выбежав из дому, мама.
“Мама, мама”, – позвала ее Зуля из дверного проема. – “Вернись! Ты забыла свою шаль”.
Да, думал я, здесь должна была состояться другая битва. Сначала немцы захватили нас и властвовали над нами в течение шести месяцев, убивая всех наших собак, большую часть нашей домашней птицы и воруя нашего скудного корма для скота. Две недели назад полуголодные русские солдаты вновь захватили нас, убивая или изгоняя прочь остаток мужчин нашей деревни. Теперь над нами вновь должно было пронестись еще одно сражение…
“Там, там… Приближаются немцы!” – закричала мама. – “Они там. Наверху, в планере, по ту сторону озера. Там, там они идут из лесополосы. Быстро, сынок, пойдем внутрь дома”.
Невдалеке загрохотал пулемет. Еще два ему ответили. Снаряды начали часто взрываться на школьном дворе и во фруктовом саду. Планеры нависали и шумели, сверху бомбя и обстреливая русских солдат.
Мама и я бросились внутрь дома. Мы помогли моему отцу и детям забраться под кровати, а затем мама, Марфа, Зуля и я последовали этому примеру. Как только пули начали пробивать наши глиняные стены, наполняя комнату пылью, мы легли прямо на пол, лицом вниз. Трр, тттт, тап, тап, тап, – они взрывались на нашем крыльце прямо перед дверью. Шум пулеметов и взрывы пуль надвигались все ближе и ближе.
Внезапно мы услышали голос: “Помогите, помогите. Спасите меня. Пожалуйста, спасите меня, не позволяйте мне умереть, оох, аах, оох”. Раненный солдат подобрался к окну и жалобно просил о помощи.
“О, Господи”, – сказала моя мама, – “прости меня за то, что я не помогаю этому раненому. Пожалуйста, защити двух моих сыновей, Каплана и Аслана”.
“Помогите. Пожалуйста, помогите мне. Спасите меня”, – повторял страдающий голос.
“О, Всевышний Боже!”, – плакала моя мама. – “Что это за пытка! Я больше не могу этого слышать. Может, я смогу помочь ему. Может, я смогу сделать что-нибудь для него”.
“Мамочка”, – сказала Марфа. – “Ты ничего не сможешь сделать”.
Моя мама никого не слушала. Она выползла из-под кровати и побежала к двери. Зуля, Марфа и я торопились затащить ее обратно. Пули пронзали стены. И вдруг, плача, мама упала на Марфу. Пуля ударила маму в правый висок и вонзилась в ее голову.
Через некоторое время мой отец забрался под кровать, мы уложили маму на кровать и перевязали ее голову, но у нее все еще сохранялось кровотечение изо рта. В ужасе, мы старались разговаривать с ней, но она оставалась безмолвной. Единственным звуком, который мы могли слышать, являлось бульканье жидкости в ее горле. Отец ронял слезы. Истерически плакали Зуля и Марфа. Пронзительно кричали дети. Я держал руку мамы и старался заговорить с ней.
Несколько русских солдат вломились в наш дом, понабирали в свои кадки полуготовый кукурузный суп из печи, бросились в мою спальню и принялись съедать набранное, игнорируя шум наших рыданий. Затем русские солдаты начали спасаться бегством из наших окон. Мы слышали, как комиссар все еще кричал: “Вперед, вперед, товарищи! Вперед с именем родины, с именем Сталина”. В это время свистели и взрывались пули. Звук битвы, словно волна, разносился над нашим домом и двигался дальше на восток.
Внезапно кто-то постучал и даже ногой поколотил в нашу дверь.
Я спешно открыл ее. Это был немецкий солдат, одетый в белую форму, держащий в готовности пистолет-пулемет.
“Русский солдат?” – спросил он.
“Nix, nix”, – сказал я.
Услышав эти немецкие слова, оставшиеся русские солдаты разбили окно моей спальной комнаты и постарались сбежать. Немецкий солдат бросился к противоположному углу дома. Шум его пистолета-пулемета пронзил воздух.
“Coma heiaa”, – позвал он меня.
“Mamma caput”, – заплакал я.
“Coma heiaa, fafluchta!”, – он потащил меня за руку внутрь двора.
Снег был покрыт красными кровавыми пятнами и заполнен коричневыми трупами, лежащими в неловких позах. Очевидное созерцание этой сцены заставило меня остолбенеть, но немец потряс меня и указал на окоп, образовавшийся от взрыва снаряда в нашем дворе. Я принялся перетаскивать тела в этот окоп.
Перед самым закатом солнца я очистил двор от трупов, найдя семерых из них на северо-востоке нашего дома, троих – позади, восьмерых – на передней площадке и шестерых – в конюшне, где стояла наша корова, испуганная, между двумя оставленными здесь пулеметами Максима.
Пока я совершал все это, немецкий солдат курил и наблюдал за мной. Потом он отправил меня во двор наших соседей и заставил рыть канаву. Там находились сотни немцев, занятых подобными попытками и засыпавших черной почвой свои канавы. К закату они были готовы, черные груды уже были вновь покрыты снегом, пулеметы зафиксированы на указанном востоке, солдаты в белом подбегали к ним, а я был утащен в сторону. Когда я, наконец, пришел домой, то увидел около двадцати немцев, сидевших в нашей гостиной. Некоторые из них беседовали, другие курили, опершись о пол, в то время как третьи, сидя на полу, укладывали масло и желе на свои куски хлеба либо неторопливо ели сосиски или сыр. Боясь, что они, дадут мне какие-либо указания, я быстро прошмыгнул в открытую дверь и присоединился к своей семье, находившейся на кухне. Слегка всхлипывая, я нежно взял за руку маму и спросил ее, как она себя чувствует. Лишь один раз она пошевелила губами и сказала: “Не волнуйся, сынок, я в порядке”.
Всю эту ночь мы стояли у кровати мамы, надеясь, что она вновь придет в сознание. Линия сражения затихла, не считая случайных обменов выстрелами и звуков от шагов стражников, сменявшихся на наблюдательном посту, поднимавшихся вверх на наш чердак и спускавшихся оттуда вниз по ступенькам.
Следующим утром пришли Лала, Нафина, Джантыг и другие женщины. Мама находилась в том же состоянии. Мой хворающий отец совсем упал духом. Зуля и Марфа все еще плакали, их глаза были опухшими и красными.
“Итак, они добили тебя, дорогая Мириам, эти животные”, – говорила Джантыг, приближаясь к кровати, на которой лежала моя мама. – “Да уменьшит бог твою ношу, милая моя. Я слышала голос Марфы через улицу напротив, но не могла прийти из-за детей, да и выстрелы ни разу не прекращались. Я знаю, я должна была прийти раньше, но я не могла. Прости меня”.
“О, мамочка, мамочка!” – плакала Марфа. – “Ты всегда старалась делать добро каждому. О, боже, боже, спаси мою добрую маму. Спаси мою нежную маму!”.
Джантыг обняла обеих, Марфу и Зулю, за плечи. “Девочки”, – сказала она, – “вы не должны плакать так много перед Мириам. Держите себя в руках и позвольте ей отдохнуть спокойно. Идите”, – шептала она, – “Вы должны утешить вашего отца”.
“Что случилось? Что случилось?” – ворвалась в дом Сурет. Увидев маму, она остановилась, потрясенная и закрыла лицо ладонями. Потом она придвинулась, плача и спрашивая: “Когда она была ранена? Где …?”, – запнулась она и, гладя макушку моей мамы, произнесла несколько молитв. Потом она повернулась к моему отцу и, держа обе его руки, сказала: “Ее пульс нормальный, и она выглядит так, что вскоре дыхание совершенно нормализуется. Это шанс”.
Лала, Нафина и другие женщины перешептывались и молились в своем кругу. Джантыг оставила изголовье кровати мамы и подошла к окну. Немецкие солдаты, одетые в белое и сливавшиеся по цвету со снегом, были заняты переносом коробок с амуницией в канавы, которые я помогал копать.
“О, боже”, – заплакала Джантыг. – “Немцы готовятся стрелять!”.
Другие женщины бросились из комнаты, словно по сигналу.
“Исаак, мой дорогой сосед, прости меня”, – сказала Джантыг. – “Мы должны идти. Мне ненавистна сама мысль о том, что оставляю Мириам в этом состоянии, но мои дети всего боятся. Я должна быть с ними. Да поможет вам бог в вашем горе. До свидания”.
“Спасибо тебе, что пришла. Да будет с тобой бог”, – ответил мой папа.
“До свидания, до свидания, до свидания”, – сказала женщина.
Когда женщины ушли, осталась только Сурет. Она разводила огонь в печи, и Зуля поставила чайник в то время, пока Марфа опускалась на колени около мамы и отмывала от крови ее губы.
До того, как чай был готов, немцы, занимавшие нашу гостиную, бросились к своим окопам по приказу их лейтенанта, который стоял на наблюдательном посту, на чердаке нашего дома.
“Ура! Ура! Ура”, – русские выкрикивали свои боевой клич в течение всей второй половины дня, так как они непрерывно атаковали новые немецкие укрепления, отражавшие их атаки снова и снова. Немецкие минометные пули свистели над домом и взрывались по ту сторону нашей деревни. Пулеметы грохотали, и в это время русские пули жужжали сквозь наши стены. И вдруг, в шуме битвы, конечности моей мамы неритмично и судорожно задергались в последний раз, и она умерла.
Зуля и Марфа попадали на колени возле тела мамы. “О, мамочка, мамочка, мамочка!” – истерично плакали они. Дети рыдали, и мой отец, который беспомощно поднял свою голову, в первое время начал всхлипывать. Сурет выглядела единственной, кто контролировал свои эмоции. Некоторое время она пыталась окликнуть Марфу и Зулю, но, потерпев неудачу в этой попытке, она отвела в сторону меня.
“Я думаю, мы должны похоронить ее в течение этого дня, до темноты. Ты должен получить помощь со стороны”.
Я кивнул и, убитый горем, покинул дом, чтобы искать помощь. Но в нашей деревне не осталось мужчин, кроме мальчишек лет четырнадцати и моложе, а они боялись вообще выходить из дому. Так я, беспомощный, возвратился домой.
Через некоторое время Сурет, которая знала кое-какие молитвы, Зуля и Марфа омыли тело моей мамы, привели в порядок ее конечности и теперь заворачивали в белые одежды, готовя к погребению.
“Папа, я не смог найти никого, кто помог бы мне. Скажи мне, как копать могилу”, – сказал я.
“Сынок, лучше умереть, чем быть таким немощным, как я”, – мой отец зашептал так, что женщины не могли не услышать нас. Его глаза вновь наполнились слезами, пока он давал мне инструкции о том, как должна быть вырыта могила.
Я взял лопату и двинулся на кладбище, но немцы вернули меня обратно. Это была запретная зона. Поэтому я пришел назад и начал копать в саду, позади нашего дома, в то время, пока пули пролетали мимо.
Когда я вернулся в дом, Сурет, Зуля и Марфа уже ждали меня.
“Готова ли могила?”, – спросила Сурет.
“Да”, – сказал я.
“Но где мужчины, которые помогали тебе? Мы ждали их для того, чтобы произнести некоторые молитвы”.
“Там не было ни одного”, – сказал я.
“Но кто поможет тебе, когда ты понесешь тело?”
“Там нет ни одного”, – сказал я, – “я научился сам тому, как нужно закапывать труп”.
По просьбе отца, мы помогли ему встать. Зуля и Марфа поддерживали его, пока он поднимал окутанное саваном тело моей мамы. Маленький Заур остался в колыбели. Асиет и Амина в замешательстве наблюдали за нами, стоя рядом с печью, пока Сурет принялась произносить неразборчивые слова. Закончив свою молитву, она подняла свои ладони вверх, к своему подбородку. Мы последовали ее примеру. “Да отпустит бог ей все ее грехи и допустит ее душу на небеса. Амин”.
Когда мы закончили наши заклинания, я принес лестницу к крыльцу. Сурет помогла мне вынести тело мамы из комнаты. Затем я медленно подхватил его и мягко опустил на лестницу. Марфа и Зуля, которые помогали моему заплаканному и дрожащему отцу пройти через дверной проем, следили за мной. Я поднял край лестницы с маминой головой и начал осторожно тащить ее с крыльца. О, мама, мама! Никогда не появится никто, кто бы мог хоть в чем-то заменить тебя, думал я, пока горестно двигался среди свистящих мимо пуль к могиле.
Из цикла рассказов "Старые и новые предания Кавказа от Кадыра Натхо". Перевод с английского и минимальная литературная обработка – Хуако Фатимет (fatimah@maykop.ru)
Комментарии 0