"Оставаться в Сирии — невозможно, уехать в Россию — почти невозможно"

— Скажите, сколько лет вы прожили в Сирии?

Мне 60 лет, я там родилась, так что практически всю жизнь. У меня кавказские корни, наши деды покинули Кавказ и уехали в Сирию. Там мы жили, там мы работали с сестрой. Мы сохранили свой родной черкесский язык. Я работала секретарем в одном госучреждении. До того, как все это началось.

— Где вы жили?

Поселок Бир-ал-Ажам. Это черкесское поселение, оно находится в 100 километрах к югу от Дамаска, провинция Эль-Кунейтра. Практически на границе с Израилем. Там находится еще несколько черкесских сел.

— Много ли в них жило людей?

В нашем селе около трехсот, но большинство приезжали из городов на выходные. В соседних селах — 400 и 200. Сейчас эти села практически опустели, после того как сирийская армия начала штурм. Мы были вынуждены покинуть свои дома ни с чем, только в одежде, которая на нас была, под бомбежками. Пули были над головами.

— Что случилось и почему атаковали именно ваше село?

Это было на пятый день после Курбан-байрама (в 2012 году он отмечался 26 октября). Бойцы Сирийской свободной армии контролировали несколько соседних арабских поселений, а мимо нашего только проходили. Они в лесу скрывались, мы их видели, но никак с ними не контактировали. Но кто-то из села, видимо, все равно сообщил спецслужбам. Тогда пришла армия и начала бомбить лес из танков. А ближе к обеду уже сидели на крышах всех наших домов. Повстанцы пошли в атаку, и власти отступили. Таким образом, село оказалось фактически под контролем повстанцев. Небольшая группа даже ночевала в мечети. А утром начался ужас. Село было окружено 15 дней, все это время мы сидели в бомбоубежище, а на улице шли бои между правительственной армией и повстанцами. Не было ни туалета, ни воды, никаких условий. Выходить было рискованно — снайперы. Мы пережили ужас, который невозможно описать словами.

— Кто-то пытался вас эвакуировать?

Даже "Красный крест" не мог помочь. Помню, как в соседнее бомбоубежище упал снаряд, два молодых парня погибли, один был сильно ранен. Не знаю, что с ним сейчас. Черкесские активисты пытались зайти в село и помочь нам, но как только им дали на это разрешение, по ним открыли огонь.

— Кто давал разрешение и кто открыл огонь?

Парни собрались небольшой колонной, шесть микроавтобусов. Они хотели войти в село и нас забрать. А на въезде в село было два блокпоста правительственных сил. Первый блокпост их пропустил, а между первым и вторым по ним был открыт огонь. Огонь могли открыть только правительственные войска, а потом по телевидению сказали, что убили повстанцы. Но вся ответственность на правительстве.

— Как вы в итоге выбрались?

Из той группы, с которой мы шли, еще двое были расстреляны снайперами и умерли на месте. По лесным тропинкам шли 12 километров до соседнего арабского села. И на какое-то время остановились там, думали, что еще сможем вернуться. Но потом увидели, что к селу подходит артиллерия, все больше тяжелой техники, и ничего и никого не спрашивая, бомбит жилые районы. Я человек аполитичный, не поддерживаю ни оппозицию, ни правительство, но вынуждена сказать, что сирийская армия вела себя очень не по-человечески. Когда они разбомбили все село, они в него вошли и украли все, что было у людей. Это то, что я видела сама.

— Сирийские власти называют повстанцев террористами, вы согласны с этим?

В отличие от сирийской армии, повстанцы нам помогали, с ними не было никаких конфликтов. Навещали нас в бомбоубежищах, приносили еду, если нужно было, то и лекарства. И даже помогли скот отогнать, чтобы уберечь от бомбардировок. Сирийская революция началась мирно. Первые полгода никто из оппозиции не брал в руки оружие и не шел с ним против властей. Несмотря на это, армия выбрала именно силовой метод для подавления революции. Это привело к тому, что вторая сторона была вынуждена обороняться. Как можно назвать террористами детей, стариков и женщин, которые просто не хотят видеть эту власть? А они называют террористами всех, кто против них. Сирия — не та страна, в которой можно жить обычной политической жизнью. Оппозиция при этом режиме не может существовать. Тюрьмы переполнены политзаключенными, люди не могли без страха выражать свое мнение, люди покидали страну и уже за границей заявляли себя как оппозиционеры.

— Но сейчас вы в России, стране, которая поддерживает режим Башара Асада.

Я люблю российский народ, я хочу быть в России, это тоже моя родина. И я верю, что Путин наконец-то посмотрит на сирийский народ и увидит реальность. Страну, где школы превратились в тюрьмы. Я буду верить, что позиция России изменится.

— У вас же сейчас нет российского гражданства?

Я себя не чувствую здесь чужой. Я три раза была в России, два года здесь жила у родственников. Сейчас я буду пытаться получить все документы и остаться. Это моя историческая родина.

— Как вы покинули Сирию?

Когда мы ушли из арабского села, то приехали в Дамаск. Оттуда поехали на машине в Бейрут, а из Бейрута полетели в Амман. Там я получила российскую визу по приглашению друзей, улетела в Москву, а из Москвы уже в Нальчик.

— Много ли там тех, кто тоже хочет уехать?

Очень много. Но это очень дорого, особенно если это целые семьи, где четыре-пять человек. Вторая проблема — бюрократия и с сирийской, и с российской стороны, нужно оформлять много бумаг, долго ждать. Это очень трудно сделать. Остаться в Сирии — невозможно, вернуться в Россию — почти невозможно.

© PublicPost 

• нальчик
• репатриация
• сирия