Возвращение в Черкесию
Черкесская диаспора доказывает, что изгнанный народ сохраняет стремление к возвращению на родину, несмотря на прошедшее время и расстояние.
Попасть в страну, о которой вы узнали из сказок бабушек и дедушек, может быть очень волнительно. «Мне казалось, что я был там раньше», — вспоминает Фади Ишакат. «Казалось, что я видел это место, когда был ребенком, но когда? Может быть, в моем воображении или в моем подсознании?»
Будучи иорданским черкесом, Ишакат всегда мечтал посетить землю своих предков. И когда визит наконец состоялся, он превзошел все его ожидания. Трансцендентность, которую он ощущал, была доказательством того, что черкес в нем все еще оставался нетронутым даже после 160 лет изгнания его народа, что «диаспора не потеряла связи со своей землей, что дух не оставил тело».
Ишакат отделен пятью поколениями от геноцида черкесов XIX века, когда Российская Империя оккупировала прародину черкесов, расположенную на стратегическом Северном Кавказе. Тогда было убито или изгнано по меньшей мере три четверти черкесского населения, что привело к гибели около 1 миллиона человек. В 1864 году выжившие были депортированы в Османскую Империю: сначала на Балканы, а затем в Левант защищать Хиджазскую железную дорогу.
По прибытии черкесы сняли обувь и поцеловали землю — это была священная земля, связанная с их верой, за которую они подверглись преследованиям. В конце концов, притеснения со стороны Российской империи, были отчасти следствием их обращения из христианства. Другими причинами были экспансионистские планы империи и её желание контролировать северо-восточную часть Черного моря.
Фади Ишакат впервые познакомился с землей своих предков, будучи студентом университета, приехав из Иордании в 1999 году. Затем он решил официально вернуться. Ему удалось получить российское гражданство, и последние 24 года он проживает в Майкопе. Майкоп — столица Республики Адыгея, одной из трех, образующих историческую Черкесию. Две другие: Кабардино-Балкария и Карачаево-Черкесия.
Ишакат видит себя связующим звеном между черкесской диаспорой и теми, кто живет на земле предков. Он считает, что «возвращение на родину — единственный способ сохранить адыгов», и поэтому большую часть своего времени посвящает агитации зарубежных черкесов сделать этот шаг. Он понимает, что это непростое решение — отказаться от своей устроенной жизни и переехать в совершенно новое место, часто с доминирующим незнакомым языком и чужими людьми. Но это риск, даже жертва, на которую стоит пойти ради выживания народа, который рискует быть уничтоженным в результате рассеяния и ассимиляции.
Среди 5-7 миллионов черкесов, проживающих в диаспоре (есть большие расхождения в оценках, но эта цифра принимается репатриационными организациями), прежде всего в Турции, Сирии и Иордании, некоторые, такие как Ишакат, готовы вернуться на Родину любой ценой. Другие более осторожны и прагматичны в своих поисках. Они регулярно посещают страну и подумывают о возвращении, но их сдерживает налаженная жизнь в местах рождения или они слишком настороженно относятся к политическому климату в России.
Что касается сирийских черкесов, то, как и у любых других сирийцев, у них особого выбора не было. По иронии судьбы им пришлось покинуть страну, которая когда-то стала убежищем, чтобы вернуться на землю, откуда их предки были насильственно изгнаны.
Прохладным сентябрьским вечером Тамби Шафагой сидит на заднем дворе Черкесской благотворительной организации в Аммане, столице Иордании, и наслаждается чашкой чая. Рядом репетирует танцевальная труппа, раздаются яркие ритмы черкесской музыки, её такт наполняет воздух живой энергией.
Белая кожа и круглое лицо Шафагоя говорят о том, что он, не араб, но его беглый иорданский акцент и легкость, с которой он курит кальян, намекают на обратное.
«Культурная интеграция — это здорово: вы берете хорошее от них, они берут хорошее от вас», — объясняет он. «Но в нашем случае интеграция может привести к ассимиляции и, в итоге, к исчезновению, как это произошло с черкесами в Египте».
Черкесам в Иордании с годами удалось завоевать авторитет. Они не только помогли урбанизировать страну и основать современные города, в первую очередь Амман, но также сыграли важную роль в защите монархии. В 1920-х годах черкесы защищали первого монарха Иордании, короля Абдаллу, и сегодня, хотя их роль в основном церемониальная, их присутствие остается очевидным. Телохранители в черкессках стали визитной карточкой официальных церемоний Иордании.
«Иордания — это также моя страна, я не могу сказать иначе», — уточняет Шафагой, когда его спрашивают о том, что для него значит эта страна. «Но это, как если бы у тебя были мама и бабушка. Иордания – моя мама, а Кавказ – моя бабушка.».
Шафагой, который является активным членом своей общины и вице-президентом черкесского клуба в Аммане, надеется вернуться на землю своих предков, но ждет подходящего времени. Если и когда он вернется, то предпочтет поселиться в Кабардино-Балкарии, где жили его предки. Если он переедет туда, говорит он, то не будет чувствовать себя как дома: «Мои люди, моя семья — все здесь, в Иордании. Нелегко бросить все и начать новую жизнь». Он улавливает свое противоречие с непримиримой улыбкой. По своей сути это на самом деле не столько противоречие, сколько борьба за принадлежность сразу к двум местам или вообще ни к одному.
До своего долгожданного возвращения Шафагою удавалось сделать свои визиты на Кавказ более регулярными и эффективными. В 2018 году он подал заявление на получение абхазского гражданства, что позволило ему более свободно передвигаться. Абхазия — частично признанное государство на Южном Кавказе, граничащее с Россией и Грузией. Хотя абхазы представляют собой отдельную этническую группу, гражданство страны предоставляется лицам черкесского происхождения.
Шафагой имеет право подать заявку на участие в программе добровольного переселения, предлагаемую правительством России, но отказывается это делать. Программа, которой воспользовался Ишакат, способствует возвращению людей, имеющих исторические и этнокультурные связи со страной и ее населением. С момента ее запуска в 2006 году около 900 000 человек, малой частью из которых являются черкесы, смогли вернуться на свою историческую родину.
Шафагой отвергает программу, т.к. она не предоставляет черкесам какие-либо преференции, как пострадавшим от действия Российской Империи. По его мнению, участие в ней для получения российского гражданства является прощением её преступлений против кавказских народов в XIX веке.
«Что особенного в черкесском народе, так это то, что он ничего не забывает», — говорит Шафагой. «Он не может забыть, где бы он ни находился. Он может вести себя забывчиво, но он не забывает».
Хотя Ишакат согласен с тем, что Российская Империя совершила преступление, он считает, что борьба за сохранение черкесов должна идти изнутри. В противном случае черкесы перестанут существовать. Зарубежной диаспоры будет недостаточно. Но чего можно добиться, находясь в России, не рискуя жизнью?
Юсеф Бардука, 27-летний иорданский черкес, желает посетить свою родину, но не хочет рисковать своей безопасностью. Как журналист, работающий в независимом издании, он считает, что посещение России будет для него не самым разумным решением.
Бардука вырос в Иордании. Как любой типичный черкес он 14 лет посещал черкесскую школу, где выучил язык, записался в танцевальную труппу и познакомился с хабзе — древним черкесским моральным кодексом. Однако, когда он стал старше, то стал проявлять интерес к пониманию своей этнической идентичности и общению со своими родственниками на более глубоком уровне, помимо фольклора и культуры. Именно тогда он решил сосредоточить свою журналистскую работу на Кавказе, надеясь привлечь внимание к трагической истории черкесов.
«Меньшее, что мы можем сделать, — это рассказать другим о том, что случилось с нашими предками», — уточняет Бардука. «Этническая чистка наших предков – это то, что сформировало нас такими, какие мы есть сегодня».
Опасаясь ухудшение ситуации со свободой прессы в России, Бардука выбрал Грузию.
Сейчас он работает с OC Media, независимой новостной платформой, освещающей новости из регионов Северного и Южного Кавказа. Так он физически намного ближе к своей родине, но достаточно далеко, чтобы оставаться верным своей журналистской этике и критическому голосу, не рискуя жизнью.
В то время как черкесы, возвращающиеся из Иордании, обладают гибкостью в принятии решения о репатриации, их сирийские сородичи не имели особого выбора. Когда им пришлось бежать от войны, возможность переезда на землю предков сулила двойную выгоду: спасение жизни и окончание сильно затянувшегося исторического изгнания.
Российские черкесы координировали свои действия с государством, чтобы предложить помощь тем, кто хотел вернуться. Они мобилизовались и сумели принять более 3000 человек. Среди них был Диб Катт.
Почти через год после начала сирийской революции в 2011 году он оказался в Адыгее. Катт, которому сейчас 76 лет, начал думать о возможности возвращения еще до роста напряженности. Это произошло не столько из-за его тоски по Кавказу, сколько из-за его разочарования в Сирии. После того, как он провел 12 лет в тюрьме за то, что был противником режима, ему стало ясно, что Сирия больше не является безопасным местом для него и его семьи. Диссидентство значило для Катта гораздо больше, чем национальность. Но, когда его собратья черкесы на родине протянули руку, он схватился за нее.
Переезд в Россию означал, что Катту пришлось поселиться в стране, которая горячо поддерживала режим, против которого он боролся. Однако это была также земля его предков. И он чувствовал, что имеет полное право вернуться. В любом случае, возвращение не повлияло бы на его политические взгляды.
«Даже после того, как я переехал, я не изменил свою позицию», — говорит он. «Я даже публично заявил, что в интересах России поддержать сирийский народ».
Во время черкесского геноцида предки Катта были изгнаны из Адыгеи в Болгарию, где родился его дед. Затем их перебросили в Сирию, чтобы поселить в Беэр-Аджаме, черкесской деревне на Голанских высотах. В 1967 году он и его семья снова были вынуждены покинуть свои дома после того, как Израиль оккупировал их деревню. Вместе со многими черкесами они уехали в Дамаск. Катт, однако, сохранил свои связи с деревней и через несколько лет сумел вернуться обратно.
Катту, свободно говорящему на черкесском языке, пришлось не просто. Его первый месяц в Адыгее был потерян, т.к. только 20% населения республики составляют черкесы, доминирующим языком является русский. Когда он не мог сориентироваться, ему требовалось 15 минут, чтобы найти кого-то, кто мог бы его понять. Однако при посещении Кабардино-Балкарии, где черкесы составляют почти 50% населения, общаться с людьми было гораздо проще, поэтому он решил поселиться там.
В 2015 году он стал соучредителем Черкесской организации по репатриации, чтобы помочь возвращению диаспоры. Десять лет назад этот процесс для сирийцев был намного проще, объясняет он. Сегодня 800 сирийских семей хотят вернуться, но не могут. Это действительно зависит от губернатора и его приоритетов.
Тот факт, что несколько семей из деревни Катта в Сирии переехали вместе с ним, значительно облегчило адаптацию. Но для Диба и его жены это место все еще остается непривычным.
«Мое сердце принадлежит Сирии», — говорит он. «Мои люди там. Я здесь иностранец. Но мы привыкаем к этому».
Тоска Катта по своему родному городу также смягчается крошечными кусочками Сирии, которые общине удалось унести с собой, пусть даже только в воспоминаниях. Например, всякий раз, когда его двоюродный брат посещает Нальчик, он говорит: «Я еду в Аль-Шам (Дамаск)». Он также называет свою деревню «Бир Аджам».
Легко заметить, что Катт гордится своим черкесским происхождением. В WhatsApp он использует смайлики с черкесским флагом и выбрал тамгу своего рода в качестве аватара. Он носит черкесские значки и часто делится в соцсетях фотографиями исторических черкесских документов и артефактов.
Однако его гордость и желание вернуться не сделали его слепым к опасностям национализма, который, по его мнению, если его не контролировать, может привести к расизму и фанатизму. По его словам, ему приходится защищать право черкесов на возвращение ради справедливости, а не ради удовлетворения каких-то националистических идей. Речь идет об исправлении ошибок, совершенных в прошлом.
Такое мышление не является чем-то необычным среди черкесских националистов, которые стремятся сохранить свою этническую идентичность, объясняет Катт.
Принято, что черкесы вступают в брак со своими сородичами. Когда его родственница вышла замуж за чужака, ее родители разорвали с ней отношения, что Катт считает глупым.
«Всем народам суждено смешиваться друг с другом», — утверждает он. «Смешанные браки не являются проблемой; проблема возникает, когда доминирующая национальность истребляет другую или заставляет ее ассимилироваться».
Когда дочь Катта решила выйти замуж за араба, у него не было возражений.
Идея возвращения реализуется разным образом. Можно подумать, что она растворяется с каждым молодым поколением, но это не всегда так. Ишакат и Шафагой обнаружили, что эта идея увлекает их гораздо больше, чем их родителей. И даже среди одного поколения стремление к возвращению отличается. Двое мужчин проявили гораздо больший интерес к возможности репатриации, чем их братья и сестры.
«Это вопрос личности и интересов», — говорит Шафагой.
По мнению Катта, желание вернуться приходит и уходит в зависимости от многих факторов, включая политическую и экономическую ситуацию в принимающей стране. И только когда Сирия перестала быть безопасным местом, идея репатриации начала доминировать. СМИ и технологии также сыграли огромную роль. Катт не помнит, чтобы до 1960-х годов идея возвращения была центральной темой черкесского сообщества. Это произошло, когда советско-арабские связи углубились и технологии позволили наладить общение между диаспорой и местным населением. Упрощение путешествий между странами и социальные сети сыграли решающую роль в качестве катализаторов; иммиграционная политика и программы репатриации позволили людям думать о возвращении как о реальной возможности, а не иллюзии.
Не важно добровольно или вынуждено черкесы возвращаются на родину. Они, как и многие до них, еще раз доказывают, что насильственно изгнанный народ сохраняет идею возвращения, несмотря на время и расстояние.
Интенсивность репатриации колеблется от поколения к поколению, но её идея всегда присутствует, будь то в виде реальных дел или мимолетного намека в интермедии сказки.
И когда они вернутся, если они вообще вернутся, то, возможно, не сразу почувствуют себя уютно. Но им все равно удастся построить себе Дом. В конце концов, годы изгнания учат кое-чему о том, что на самом деле означает Дом и как его построить. И самое главное - как вернуть его, если он потерян.
Фото: Члены Федерации кавказских хасэ Турции (KAFFED) в 2023 году на митинге в годовщину насильственного изгнания черкесов из России в 1864 году. (Эсра Хаджиоглу Каракая/Агентство Анадолу)
Перевод и редактирование aheku.net
Комментарии 0