Черкесский гостиный дом: опыт исследования универсальных (исторических) и локально-культурных форм

Как известно из этнографической литературы и описаний посещавших Кавказ путешественников , гостиный дом является важным полифункциональным явлением традиционной черкесской культуры. В общественном сознании эта институция представляется в первую очередь как мужской клуб , высокостатусная коммуникативная площадка, способствующая поддержанию норм морально-правового кодекса Адыгэ Хабзэ, передаче важнейших социокультурных навыков и компетенций.

Автор XIX в. С. Хан-Гирей пишет: «Гостиные дома черкесами называются хатчеш (жилище гостя); слово же кунацкая есть татарское, но русские на Кавказе нередко употребляют это название, полагая, что оно черкесское» . Именитые семьи часто содержали по две кунацких – малую и большую. Вторая предназначалась для гостей, приезжавших большой группой. Двери хачеша всегда были открыты, в нем находились предметы первой необходимости и другие атрибуты, предназначенные для обслуживания, развлечения гостей. Другой автор XIX в. А.-Г. Кешев пишет: «Каждый дворянин или отпущенник считает первым долгом выстроить перед своей саклей приют для гостей. И эти приюты играют очень важную роль. В них сосредоточивается общественная жизнь черкеса. Кунацкая для черкеса то же, что кофейни, клубы, трактиры в Европе, с той огромной разницей, что в кунацкую даром входит всякий желающий. В ней черкесы едят, пьют, веселятся за счет хозяина, обсуждают свои дела и набирают новостей в таком количестве, что их не уместишь даже на столбцах любой газеты» .

В настоящей работе мы впервые хотели бы обратить внимание на формы сохранности института в локальных традициях и трансформацию его социальных функций в современных условиях. Предметом исследования являются стереотипные устные тексты – хабары (предания), мемораты (воспоминания), паремии (пословицы и поговорки), диалоги, отражающие динамику изменения исследуемых явлений мужской аристократической культуры.

Материал исследования – полевые записи автора, собранные в ходе фольклорно-этнографических экспедиций в черкесской диаспоре (2009, 2011, 2014 гг.), архивные материалы наших коллег, а также опубликованные ранее фольклорные и литературные (XIX в.) источники, дающие возможность сравнения: а) исторических и современных форм, б) «общеадыгского знания» и локально-культурных представлений о функционировании гостиных домов у черкесов.

Лексика и фразеология института хачеш наиболее полно сохранилась в локальных культурных традициях (далее – ЛКТ) черкесской диаспоры. На материале одной из них – Узун-Яйла (Кайсери, Турция) – мы попытаемся выявить отдельные культурно-языковые элементы и соотнести их с «универсальными» традициями, бытовавшими на исторической территории, в т.ч. зафиксированными в исторических документах.

По сей день в названной ЛКТ употребительны выражения: хьэщIэщ хабзэ – ‘хачешевый обычай, этикет’; хьэщIэщ зэхэс – «сидение-говорение» в хачеше (старших мужчин); хьэщIэщ уэршэр – игровое ритуализованное общение в хачеше (в т.ч. молодежные и стариковские игровые ухаживания); хьэщIэщ унафэ – ‘решение, принимаемое в хачеше’; хьэщIэщ фадафэ (махъсымафэ) – ритуализованные застольные песнопения в хачеше; хьэщIэщ нысашэ егъажьэ (хъуэхъу) – ритуал отправления свадебного поезда и приуроченная хачешевая молитва; хьэщIэIус арпэ – ‘ ячменя для гостя’.

Общеупотребительны для всех черкесов фразеологемы типа: зи хьэщIэщыбжэр зэIуха – ‘ чьи хачешевые двери всегда открыты’; хьэщIэщыбжэр зэхуэщIыжын – ‘закрыть насовсем двери хачеша’ (иносказательное обозначение биологической или социальной смерти главы семьи); кIэгъуасэмыщI – негостеприимный, малолюдный, букв. ‘пепла не образующий ’); хьэщIэщ сэлам / хьакIэщ сэлам – ‘хачешевое приветствие’ и др. Все черкесы атрибутируют данный термин суффиксальным эпитетом -жь/-жъ со значением ‘старый’, ‘бывалый’, ‘священный’: хьэщIэщыжь; иногда, в зависимости от контекста, – с отрицательным оттенком значения: хьэщIэщ нэщIыжь – ‘старый пустой (большой, холодный) хачеш’. Символика «пустоты» реализуется также в стереотипном узун-яйлинском выражении «НэщIрэ щIыIэу фыщыдгъэсас» - «Голодными и в холоде вас продержали» (т.е. «мы не успели угостить вас должным образом»).

Экономический аспект функционирования гостиного дома содержит три важных элемента, каждый из которых вербализуется через стереотипные устно-речевые тексты:

• неприкосновенный запас продуктов для угощения гостя и тех, кто наносит ему визиты вежливости (универсальная «общеадыгская» паремия ХьэщIэ къэкIуэнущ жыIи гъэтIылъ, куэдрэ щылъащ жыпIэу умышхыж – ‘«Для гостя», сказав, отложи, «долго лежало», сказав, не съедай’);
• неприкосновенный запас фуража для лошадей (хьэщIэIус арпэ – ‘ячмень гостя’);
•  запас топлива для освещения и обогрева помещения, приготовления гостевого угощения .

В любой черкесской ЛКТ по сей день сохраняется память об известных в свое время на всю округу гостеприимных фамильных хачешах. Выбор останавливался на гостиных преимущественно родовитых и состоятельных семейств, однако важную, решающую роль часто играла готовность всех членов семьи (от главы до молодых юношей и девушек) на протяжении длительного времени обеспечивать прибывающих в хачеш – как «дальних» так и «ближних» гостей – всем, чего требует закон гостеприимства, т.е. оправдывать ожидаемые от них социальные функции.

Официальное признание места как социально значимого (священного) для всей округи локуса символически сопоставляет хачеш с сакральными природно-ландшафтными объектами (тхьэлъэIупIэ) . Так, в числе широко известных (до 1960-70-х гг.) во всей Узун-Яйле называют хачеши, принадлежавшие фамилиям Коший, Дыгеш, Тох, Сасик, Чермит, Яган и др.

За отдельными общепризнанными хачешами, наряду с их высокостатусностью, закреплялась слава «удачных» – для отправления в путь военного отряда, свадебного поезда, зачина какого-либо важного предприятия: «Кунацкая наша стала любимым сборищем всех, кто с винтовкой на плече садился на коня, – не из одного нашего аула, а из целого околотка. Так правилом и сделалось, чтобы каждая партия непременно выезжала с нашего двора; иначе, думали, и удачи не будет» .

Таким образом, в каждом селении (шире – местности) происходило официальное закрепление за некоторыми гостиными домами статуса одновременно социально-коммуникативной площадки и сакрального локуса:

Къуажэм хьэщIэщ дэтым и бжыгъэмкIэ – къуажэ лъэщ, къуажэфI… Уэркъ къару, мылъкъу дэлъыуэ къалъытэрт… Зыщытхъужхэрт. – ‘По количеству хачешей <судили>, сильное ли, хорошее ли село… Считалось, что в таком селе есть дворянская сила, имущество… Хвалились этим’ .

Своего рода «материализацией» статуса конкретного хачеша являлись многочисленные метки на дверях и косяке гостиной: побывавший здесь гость вырезал на память свою фамильную тамгу (знак).

В первые годы расселения черкесов на новых местах в диаспоре функционирование хачешей было ориентировано на создание устойчивых вертикальных и горизонтальных связей, поддержание старых, сложившихся еще на исторической территории .

Статус принимаемых в гостиных домах решений был довольно высок – от фамильных до общенародных. Так, Эти собрания обозначаются в меморатах не иначе как терминами Хасэ (общенародный совет, парламент) и жылэ унафэ (‘всенародное решение’).

 В сообщениях информантов исследуемой ЛКТ гостиный дом упоминается как место, в котором происходило отправление обрядов жизненного цикла: заключение брака, снаряжение свадебного поезда, лечение больного или раненого (чапш ), отпевание усопшего. А также ритуализованное «сидение-говорение» зэхэс и уэршэр (употребительны также «универсальные» термины уэршэракIуэ, щысакIуэ, лъагъунлъагъу и др., которые соотнесены не только с хачешем, но и с другими локусами усадьбы). Как рассказывает один из старейших информантов Узун-Яйлы, в первый год переселения, когда зиму семьи селения Мударей вынуждены были провести в землянках, хачеш его предков был не просто местом собраний, но какое-то время исполнял и функции молитвенного дома .

В диаспоре и на этнической территории в зависимости от характера  ритуальных действ роль жреца (тхьэмадэ / тхьамат) могут исполнять: нэхъыжь (старший),  нысашэ тхьэмадэ (распорядитель в свадебном поезде), джэгу хьэтэ, джэгу хьэтым (старший на чапшевом игрище) или ефэнды (эфенди или другой служитель мусульманского культа). Функции жреца в хачешевом пространстве заключаются прежде всего в произнесении главных застольных хохов-молитв, разделывании головы жертвенного барана (щхьэлъэныкъуэкъутэ), регуляции функций других участников ритуала (гостей, шхагарытов ), а также исполнителей песенных партий (очередность вступления къыхэзыдзэ – запевалы, жъыу пащэ – первого подголоска, жъыу кIащэ – второго подголоска регулировалась еле заметным движением указательного пальца старшего или наиболее компетентного из присутствующих).

Атрибутика и инвентарь хачеша условно делятся на предметы военно-бытовые (оружие, снаряжение), ритуальные и игровые (жезлы – баш, музыкальные инструменты, кости и шашки – кIэн, пхъэкIэн / сантIраш), хозяйственно-бытовые (деревянные и глиняные приспособления для сидения (лежания), циновки (пIуаблэ / арджэн; использовались в т.ч. и для ритуальных целей), постельные принадлежности, столики для еды – хьакIэ Iан (гостевой столик), зэкъо Iан / лIыжъ Iан (персональный или «стариковский» столик), трости-подпорки, палочки для обслуживающих застолье и присутствующих в качестве слушателей молодых людей – шъхьагъырыт бэщ, бгыкъужъый и пр.).

Оружие и предметы снаряжения, висящие на стенах, подчеркивают доминирование, первичность мужского, воинского духа в пространстве хачеша.

Совершение мини-ритуала передачи оружия гостя в руки хозяина происходило непременно перед хьэщIэщ сэлам / хьакIэщ сэлам – хачешевым приветствием , что, естественно, символизирует добрые намерения, открытость, невраждебность прибывшего по отношению к хозяину и присутствующим. Единственным оружием, остававшимся в распоряжении гостя, был кинжал, который с пояса не снимался.

Встретившиеся случайно кровники не могли выказывать в хачеше вражду или неприятие. Это правило подчеркивает редкий случай его нарушения, зафиксированный в истории: «Сам факт отмщения (даже за отца!) в собственной кунацкой, с точки зрения адыгэ хабзэ (адыгского этикета), не мог смягчить тяжесть преступления Адел-Гирея против законов гостеприимства. Нарушая законы гостеприимства и принципы княжеской чести, Адел-Гирей не мог не знать, что он переходит всякие мыслимые и немыслимые границы, позволяя унести голову Аслан-Гирея в Прочный Окоп. На такой шаг Адел-Гирей мог пойти скорее всего под сильнейшим давлением, и, судя по обстоятельствам, одним из тех, кто мог оказать такой нажим, был генерал Засс» .

Многие из хачешевых предметов функционируют в качестве символических инструментов. Например, коновязь для гостей, находящаяся вне хачешевого пространства (во дворе, у ворот, у порога), актуализирует социальные иерархии: уздечка привязывается к одному из колышков коновязи в соответствии с местом, занимаемым хозяином лошади в прибывшей группе гостей (оппозиция «выше/ниже») . Аналогично на специальных колышках в помещении гостиного дома развешивалось снаряжение и оружие. Если плеть (сама по себе являющаяся символом власти) вешается гостем так, что рукоять (щIопщыкъу) обращена вовнутрь помещения, а нашлепка (щIопщ тхьэмпэ) – в сторону двери, это говорит о недолгом визите. И наоборот, вывешивание рукоятью к дверям и нашлепкой вовнутрь хачеша «сообщает» о том, что прибывший гость намерен задержаться (щысын хьэщIэ / щысын хьакI).

С помощью палочки регулирования молитвенных функций (Iэнэ баш, хъуэхъу баш), определялась прежде всего очередность произнесения застольных тостов – хохов .

Наблюдения С.Хан-Гирея, относящиеся к традиционным музыкальным инструментам, отражают характерную социально-ритуальную регламентацию в пространстве хачеша: «Этот инструмент (шичепщин – М.П.) общеупотребителен: в гостиных играют сами князья и дворяне; на празднествах во время плясок играют скрипачи низшего сословия. <…> Флейта (ккамиль). Инструмент этот есть принадлежность певцов, у которых бывают флейты, оправленные серебром под чернию и с позолотою. На них эти певцы играют в гостиных князей и дворян и во время торжества и плясок» . В западно-черкесской традиции фиксируется особый зачинный инструментальный наигрыш – хьакIэщ орэд (‘хачешевая песня’) – исполнение которого являлось сигналом к началу музицирования и песнопений .

Вовлеченность всех участников ритуала в происходящее в хачеше действо как нельзя лучше иллюстрирует ритуал под названием хьэщIэщ махъсымафэ (‘хачешевое распитие бузы’) . Махсымафа является Узун-Яйле одним из самых важных элементов хьэщIэщ зэхэс (хачешевых мужских собраний). Обычно оно приурочивалось к свадебным циклам, но могло устраиваться спонтанно, собственно по поводу приготовления махъсымэ (бахъсымэ). Характерная особенность махсымафа – эстафетность, подобно древнегреческим сколиям (σκόλιον μέλος). В хачеше рассаживались самые лучшие знатоки старинных черкесских песен, привезенных с Кавказа. Каждый участник застолья, пропевая одну строфу песни, передавал рядом сидящему чашу с напитком со словами нокIуэ, уэрс! (‘идет !’). Принимающий, произнося гъуэгуфI! (‘в добрый путь!’), отпивал один глоток махсымы из рук передающего, затем брал чашу в свои руки и пропевал следующую строфу. Этот мини-ритуал называется зэрызафэ (‘отпитие по одному глотку’), зы уэрэд едзыгъуэ едзын (букв. ‘метнуть один песенный куплет’) .

В контексте рассказов о махсымафа часто вспоминают о том, как некто Шамсадин Дыгешев, просчитав, какую строфу ему придется петь, с отчаяньем обнаружил, что забыл ее слова. Он встал из-за стола, вскочил на лошадь и отправился к старику, хорошо знавшему эту песню, выучил куплет и успел вернуться к тому моменту, когда подошла его очередь .

Естественным требованием являлось умение исполнять хоровой подголосок ежу.

Таким образом, владение «хачешевым преданием» – хьэщIэщ хъыбар, этикетными, вокальными навыками, необходимыми для участия в ритуале махсымафа, расцениваются в указанной ЛКТ как атрибут социально компетентной личности.

Махъсымафэ уэрэдхэр (‘песни махсымафа’) представляют собой своего рода замкнутый репертуар, куда включена «классика» адыгского фольклора: «Дунеижьыр щымыджэмыпцIэм...» («Когда этот старый мир еще не заквасился…»), «Песня о Мхамате Хатхе» («Хьэтх Мыхьэмэт и уэрэд»), «Хьэтхым и КъуэкIасэм и уэрэд» («Песня о Хатхе Кочасе»), «Жэщтеуэжьым и уэрэд» («Песня о великом ночном нападении»), «Къэбэрдей къаным и уэрэд» («Песня о кабардинском воспитаннике»), «Хъымсад-гуащэ и гъыбзэ» («Плач Химсад-гуаши»), «Ажджэриикъуэ Кушыкупщ и гъыбзэ» («Плач о Кушуке-князе Аджигирее»), «Зэхьэджокъуэм и уэрэд» («Песня о Захаджоко») и др. Некоторые из песен этого репертуара на этнической территории утрачены. Примечательно, что магия удачи походной песни переносится и на зачин хачешевого застолья: его, как и поход, начинают с «Песни о Мхамате Хатхе», которую называют гъуэгупэугъурлы уэрэд (‘песня удачного начала пути’).

На существование некоего особо популярного во всей Черкесии репертуара обращал внимание еще С. Хан-Гирей: «Многие предания, известные в одном племени, не все знают в другом, или не в таком виде они сохранились. О песнях то же самое можно сказать, с тою, однако, разницею, что древние, лучшие песни во всех племенах более известны, хотя и тут наречие каждого племени производит некоторую разницу в выговоре слов и в выражении напева» .

Кратко заметим здесь, что этот феномен – существование замкнутого «общеадыгского» (от Шапсугии до Кабарды) корпуса текстов – может объясняться спецификой коммуникативных функций хачеша в традиционном черкесском обществе и стать предметом отдельного фольклористического исследования.

Мифо-ритуальная, этикетная, социальная табуация в традиционном хачеше аналогична запретам внутри человеческого жилища и запретами, связанными со священным местом. Например, акустическая табуация: запрет на громкую речь, сквернословие, свист, хохот и т.п.: ХьэщIэщ Iужым уIущащэуэс ущыпсэлъэфыр . – ‘На веранде хачеша только шепотом можно разговаривать’. Запреты и нормы также связаны с позами молодых людей, стоящих над старшими, обслуживающих застолье: нельзя облокачиваться об стены или косяк, стоять строго вертикально, с руками, сомкнутыми чуть ниже пояса. Относительно позы сидящих в хачеше обращается внимание на положение ног: сидеть полагалось «с собранными ногами» (не расставляя, не перекидывая).

«Нэхъыжь хьэщIэр хьэщIэщым ирагъэблагъэри, щIэсхэм яхэплъэс, зэригъащIэри, я ныбжьми трилъыта, сытми… “Фэ дэхьа хьэщIэщым фыщIэсынум <иджыри> хуейс, мыдежым фи лъакъуэ зхэгъэлъэдэжау сыт фызхуыщIэсыр, фщIэкIи Iэнэ зефхьэ”, – жери къщIигъэкIыжауэ жаIыж» – «Старшего гостя в хачеш пригласили, на сидящих он посмотрел, оценил, по их возрасту может рассудил, в общем… “Вам еще рано в хачеше заседать, чего вы тут сидите, протянув друг к другу ноги, выходите и обслуживайте столы”, – сказав, выпроводил их, говорят…»

Речевая, этикетная регламентация хачешевого пространства распространялась в т.ч. и на профессиональных джегуако (народных поэтов-музыкантов). З.М. Налоев пишет в связи с этим: «В тех случаях, когда пирующие и гости изъявляли желание поплясать, Тхаишау (Аутлев – М.П.) становился хатияко, Куйнеш (Джанчатов – М.П.) играл на шичепшине, остальные подпевали плясовой мелодии и отбивали такт на пхацичах. В кунацких смягчался площадной поведенческий текст джегуако, а ансамбль Аутлева считался одним из самых пристойных, отчего спрос на него всегда оставался высоким» . В Узун-Яйле бытуют мемораты о народных певцах, приглашаемых в гостиные дома местной аристократии. Информантами так же отмечается относительно степенное («неплощадное») поведение народных певцов в пространстве хачеша.

Как было сказано выше, хачеш – исключительно мужское пространство. Отражение гендерной табуации (наряду с социально-иерархической, возрастной) мы находим в паремии ХьэщIэщыр хьэщкъым – ‘Хачеш не псарня’. Поговорка была приведена информантом в ответ на наш вопрос о месте женщины в хачеше, но ее, однако, не следует понимать буквально и упрощенно: мы имеем здесь архаическую мифологическую дихотомию «мужское (=человеческое) / женское». Как пишет З.Кардангушев, женщина, вне зависимости от ее статуса («чужой», «прибывший издалека гость»), относилась к категории унэ хьэщIэ – ‘гость, в дом’ (не в хачеш) . К этой же категории относились близкие родственники-мужчины.

Здесь заметим, что в сатирических стихах периода колонизации Кавказа, посвященных русскому генералу, есть строфа унэр уи хьэщIэщщ – гостей принимаешь в доме (букв. «дом – твоя гостиная») . Прием важного гостя в доме (т.е. жилом помещении, где проходит повседневная жизнь женщин и детей) воспринимался черкесами отрицательно. Это обстоятельство, скорее всего, натолкнуло на мысль о том, что «главнокомандующий и все чиновники российские должны в домах своих иметь особые комнаты, всегда готовые принять гостей своих» .   

О девушке с общепризнанным социально активным статусом говорили хьэщIэщ хъыг’эбз, хьэщIэщ кIуэрей (зап.-черк. хьакIэщыкIуал) – «часто посещающая хачеш», вернее сказать, «часто призываемая в хачеш».  

Несмотря на то, что женщина приглашалась в хачеш обычно только для ритуализованного приветствия или выражения благодарности, эффективное функционирование, достойное поддержание самого института во многом зависело от женщины – супруги хозяина, от навыков и умений, привитых ей в родительском доме: 

«Пища и питье, приготовляемые для ее мужа и гостей, должны быть ей известны; равномерно она наблюдает за чистотою и проч. Заметим здесь для любопытства, что когда все кушанья готовы уже на столах к отнесению в гостиный дом, то хозяйке в высшем классе дают о том знать, и она идет в кухню осматривать чистоту и порядок, а потом снова возвращается в свое отделение. По окончании обеда или ужина ей обыкновенно сказывают, был ли доволен ее супруг и гости. Заметить должно, что это всегда делают близкие домашние. Девицы, будучи ежедневными свидетельницами исполнения обязанностей своих матерей, приучаются к тяжким обязанностям, сопряженным с званием жены черкеса» .

Гендерный аспект дихотомии «хачеш / дом» отражен в одной из народных новелл «ХьэтIохъущокъуэхэ щIэин хъуас…» (« род Хатокшоковых прервался…»):

ЩIалэр хьэщIэщым къыщIигъэкI’аIым, хъыг’эбзыр унэм къыщIимгъэкI’ыурэ <илъэс пщыкIутI, пщыкIутхум> итыхункIэ зэтригъэплъаIым. – Юношу из хачеша не выпускал,  и девушку из дома не выпуская, до двенадцати, пятнадцати лет скрывал их друг от друга .

Важным для понимания характера сакрализации хачешевого пространства является тот факт, что во многих  локальных традициях (в особенности в восточно-черкесских) мы наблюдаем «перемещение» сюда врачевального обряда чапш из специального помещения, называемого в западно-черкесской традиции кIэпщэун или лэгъунэ чыжь .

В описании архитектуры хачеша в исследуемой диаспорной ЛКТ употребительны термины лэгъунэ и унэ, ими могут обозначать само главное помещение: ХьэщIэщыр зы Iужрэ зы лэгъунэ мэхъу...– ‘Хачеш состоит из одной веранды и одной комнаты…’ . Мы имеем также случаи упоминания о том, что старшая дочь (девушка на выданье – хъыг’эбз дэс,  хъыг’эбз тIыса) принимает своих посетителей не в специальном помещении – девичьем салоне хъыджэбз лэгъунэ (зап.-черк. пшъэшъэун), а в хачеше отца .

В местных устных нарративах мы встречаем устойчивые сочетания, относящиеся к структурированию пространства гостиной: хьэщIэщ жьантIэ (почетное место, «верховье» стола, комнаты), хьэщIэщ жэхафэ (место у двери, семантически противоположное жьантIэ), хьэщIэщ Iуж (веранда, маленькая комната перед входом в главное помещение гостиной) и др. Термины представляют собой интерес прежде всего как инструмент социального маркирования. Метафорическое обозначение «утраты власти» Мударовыми в своем родовом селении передается через выражение:

Мудархэ я хьэщIэщ жьантIэр мыбы щафIэкIуэдами ярейс. – ‘Похоже, что Мударовы здесь потеряли жанта своего хачеша’ .

Попутно заметим, что мотив утраты власти и авторитета –  характерный элемент хачешевых рассказов, привязанный к практике нанесения ответных визитов в аристократической среде.

Обозначенная пространственная терминология употребительна при актуализации социально-иерархических табу:

Хэти и кIэиху-бжэхуэщI и жэхафэ къытригъэтIысхьэн, уи щхьэ елъыти, узэриIуэтэжынум уегупщыскъэ… – ‘Кто же позволит своему слуге осесть на своем жэхафэ, посуди сам, что он о тебе рассказывать станет’…

БжэIутыр тIэу къэбэкъуэху кIэихур уи хьэщIэщ щэ къихьэнщ… – ‘Пока привратник два шага сделает, слуга трижды войдет в твой хачеш’ .

В отдельных гостиных домах Узун-Яйлы «верхнее» место (жьантIэ), расположенное непосредственно рядом с местом хозяина, было табуировано почти для всех посетителей. По сообщению информантки М. Сасик (1945 г.р.), ее дядя лишь пару раз позволил сесть кому-то из гостей на традиционно пустующее место в «верховье» своего хачеша. И это было духовное лицо, освященное не столько своим саном, сколько всенародной славой мудреца, знатока одновременно Корана и Адыгэ Хабзэ . Подобный запрет информанты объясняют, как правило, возможностью прихода «еще более старшего (уважаемого)». Но, судя по всему, это этикетное требование имеет мифологическое происхождение, а табуированное место символически предназначено ушедшим предкам. Б. Бгажноков, который последовательно объясняет связь между глинобитным сиденьем у очага (етIэбай) и жанта, пишет: «Глинобитный диван был как бы признаком его (отца – М.П.) власти над домочадцами <…> Даже в отсутствие патриарха его место не смел занять кто-либо из членов семьи» . 

С другой стороны, выраженное стремление занять самое «высокое» место в хачеше, даже если оно свободно и положено тебе по статусу, само по себе считается недостойным: Гуащэмыхъу жьантIакIуэщ – ‘Гуаша (княгиня) недостойная стремится занять жанта’. В исследуемой диаспорной традиции эта характеристика является одним из групповых маркеров и атрибутов социальной компетентности:  Абазэхэр жьантIакIуэс (Абазины стремятся к жанта) , Тыркухэм жьантIэ яIэ?! (‘Разве турки понимают, что такое жанта?!’); Узыдэсыр жьантIэс – ‘Где сидишь, там и жанта’ (т.е. не стремись к почетному месту, если ты его достоин, то все развернутся к тебе).

ХьэщIэщ Iуж (веранда хачеша) – место, где помимо хозяйственного инвентаря локализуется «скрытое» присутствие всех, кто по своему социальному (возрастному, гендерному, классовому) статусу не может шагнуть дальше, непосредственно в само главное помещение:

ХьэщIэм и вакъэ, и щIакIуэ, и къамшы, и къэлътмакъыр, и тас-къубгъэныр Iужым дэтщ... ХьэщIэщ пэшымрэ Iужымрэ я зыхуаку блыным зы щхьэгъубжэ цIыкIу хэтщ, абы ит уэздыгъэм лъэныкъуитIри егъэунэху... Iужым Iэнэхэр щызыблах, шер дэпым тетщ имгъэупщIыIужыну... ХьэщIэм темыхьэ цIыхубзхэмрэ IуэхутхьэбзащIэ щIалэгъуалэмрэ Iужым дэтщ. – ‘Обувь, бурка, плеть, переметная сума, таз и кумган гостя находятся на веранде… В стене между гостиной комнатой и верандой есть маленькое окошко, стоящая на нем лампа освещает обе стороны. На веранде разносят еду, чай стоит на углях, чтобы не остыл… Женщины и обслуживающая молодежь, те, кому не положено появляться перед гостем, находятся на веранде’ .

«Сакральное и профанное» в хачешевой культуре соотнесены с оппозицией «хачеш / дом». В данном случае под «домом» условно могут подразумеваться и другие локусы усадьбы, селения: хьэщIэщ хьэщIэ / унэ хьэщIэ – ‘хачешевый (=почетный) гость’ / ‘«домашний» гость’. Место под окном хачеша (хьэщIэщ щхьэгъубжэ лъабжьэ) принадлежит, как правило, молодым людям, которые в силу возраста или родственных отношений (обычая избегания) не могут находиться в хачеше, но  условное присутствие которых негласно признается сидящими внутри хачеша старшими: например, коммуникативные сообщения формулируются ими в т.ч. и для этого «невидимого» адресата. Оппозиция «хьэщIэщ хъыбар / мэжг’ыт г’абэ хъыбар» – «хачешевые сказания / разговоры у стены мечети» очерчивает жанровый статус сообщаемого текста: один из наших рассказчиков с помощью этих выражений актуализировал свой статус как информанта, т.е. заявил тем самым, что он рассказывает не «легкие» рассказы (анекдоты и байки), а «серьезные» истории, являющиеся достоянием хачеша .

Как видно из песни и предания о Гудаберде, Азепша сыне и многих других фольклорных сюжетов о кровной мести, хачеш традиционно был местом убежища, дающим право неприкосновенности (щтапIэ):

ТхыпцIэхэ я пщIантIэр дэкIыгъуэ кIыхьщ,

ЦыкIуэкI кIыхьыжьыр согъэджэрэз, срегъэзэш,

Пщыр зыукIам уэ уи лIыукIыр зэхашэ,

Сыт уи мураду хьэщIэщыжь нэщIыжьым ущIэс?

У Тхипцевых двора подъем длинный,

Старое длинное веретено я вращаю, утомилась,

Князя убившие тебя погубить задумали,

На что надеясь в старом пустом хачеше отсиживаешься?

Уединение в хачеше с целью самоизоляции  от внешнего мира – право человека, претерпевшего несчастье, навет, незаслуженную обиду (щхьэкIуэ зылъыса). Инструментом развязки сложной социальной ситуации, послужившей причиной подобной самоизоляции, зачастую является очистительная песня (термин З.М. Налоева: зэрызаухеиж уэрэд ). Так, история песни «Сетование Боры Могучего» повествует о том, как герой по ошибке стал убийцей родного сына. Похоронив его, несчастный отец, желая предать себя мучительной смерти,  закрылся в хачеше, где и сложил эту трагическую песню. Исповедальная песня Боры отвела возможное обвинение в сознательном пролитии им родной крови.

По сюжету одного из нартских пшинатлей («Сватовство нарта Орзамеджа к Сатанай», зафиксировано в среде черкесов Сирии), огорченный отказом Сатаней, Орзамедж замыкается в хачеше. Что примечательно, в тексте употреблен термин нэчахьыщ (от араб. нэчахь – ‘заключение брака’ и -щ – формант со значением ‘место, помещение’). Возможно, это еще один ритуальный локус, функции которого вобрал в себя хачеш:

Орзэмэджри ра къэкӀожьи, риращи орэда,

Нэчахьыщым етӀысхьэжь, риращи орэд,

Орзэмэджри ра иси, риращи орэда,

Нарт елъфыри зэфэси, риращи орэд,

Орэзэмэджыри къыращи, риращи орэда,

ИшъхьакӀори къырагъаӀуи, риращи орэд…

 

Орзамедж (ра) вернулся, риращи орэда,

В доме для заключения брака уединился, риращи орэд,

Орзамедж там сидит, риращи орэд,

Нартский род собрался и…, риращи орэд,

Орзамеджа вывели, риращи орэд,

Обиду свою дали ему высказать, риращи орэд…

Н. Дубровин пишет о том, как народные поэты-музыканты удалялись в близлежащие рощи на время сочинения новой песни: «И так как вдохновение требует уединения, то их удаляли на время из аула в ближайший лес, снабдив всем необходимым для жизни». Аналогичные свидетельства мы имеем об уединении одного джегуако или его ансамбля в хачеше.

Как было сказано выше, «закрытый хачеш» (букв. «запертые двери хачеша») – символ социальной смерти главы семьи, разрыва его общественных связей, в более широком смысле – разрушения установленного миропорядка. Аналогичным эсхатологическим значением обладает фольклорная метафора «крушение дверного косяка». Символизм и эмоции, связанные с опустевшей кунацкой, образно выражены в повести А.-Г. Кешева «Абреки»:

«Меня тянуло в нашу кунацкую, я желал хоть раз еще взглянуть на нее. Я шел быстро… ноги мои чуть касались земли, колени дрожали, сердце мое билось так сильно, что я слышал каждый его стук, в ушах раздавался ужасный шум, будто вблизи меня работал кузнец; я вбежал в ограду, страшный вид опустения больно кольнул меня; я подошел к двери кунацкой и толкнул ее дрожащей рукой, но дверь была забита изнутри. Подбегаю к окну, тоже заперто. Сердце мое сжалось, слезы чуть не прошибли из глаз. Как мне хотелось взглянуть, хоть впотьмах, на внутренность нашей кунацкой, этого теперь и выразить не могу. Я насилу оторвался от стен кунацкой и направился к назначенному мне месту» .

В исследуемой диаспорной локальной традиции (Узун-Яйла) фольклоризировались сюжеты-диалоги типа «Рашад Марзей и Ататюрк», «Хажумар Тох и авшар», ключевой фразой в которых являются слова черкеса «Я слышал это в хачеше своего отца». По одному из таких рассказов, известный старейшина Хажумар Тох помог своим советом авшару   разрешить конфликтную семейную ситуацию. Когда тот, удивленный ответом Хажумара, заметил, что хьэщIэщ унафэ ( хачешевое решение) – это то, что помогло черкесам выжить на чужбине, и стал задаваться вопросом, почему же у них, авшаров, нет чего-либо подобного, Хажумар ответил: «Хьэзэрышхыр хьэщIэщ унафэ хъунIым» - ‘Собачья грызня хачешевым решением стать не может’ .

Таким образом, архаичный социально-культурный институт гостиного дома обнаруживает довольно сложную систему мифо-ритуальных элементов. Устные нарративы, связанные с ним, имеют в современной культуре черкесов диаспоры ряд социально-прагматических функций: когнитивная (репрезентация этнического образа, этнической памяти, народно-философских рефлексий, для молодежи – пополнение языковых знаний), коммуникативная, рекреативная (регулярные встречи по выходным дням, обеспечивающие в городских условиях неформальное общение). Вокруг стереотипных устных рассказов о «черкесских университетах» – хачешах – происходит структурирование этнической (цивилизационной) и локальной идентичности, и эту функциональную особенность нужно отметить как главную в диаспорной культуре.

Современным аналогом традиционного хачеша являются не только частные салоны, но и офисы черкесских общественных организаций (Хасэ), где происходят внутриобщинные встречи, вырабатывается единая точка зрения на те или иные явления общественной и политической жизни, принимаются значимые решения, организуются встречи с известными гостями и представителями официальной власти. Большая часть традиционных семиотически значимых элементов хачеша сохраняется и в современной практике: «главные» и «второстепенные» помещения, иерархическое рассаживание, стереотипные модели общения, ролевые функции (половые и возрастные, импровизированные и закрепленные), угощение (в основном сведенное к чаевому столу – шей Iэнэ) и т.п.

Устойчивость рассматриваемых институциональных явлений, их сохранность в условиях урбанизации, глобализации объясняется в т.ч. и сакральным началом гостиного дома, уходящим корнями в мифо-эпическую традицию, о чем еще в XIX в. писал С.Хан-Гирей .

Объем и цели нашей работы не позволяют детально описать формы актуализации хачешевой культуры в нартском эпосе, что позволило бы проследить некоторые параллели в социальных структурах нартов и черкесов (адыгов). Отдельного исследования заслуживает также проблема метакоммуникативного (символического, иносказательного) поведения в пространстве гостиного дома, богатый материал к чему дает диаспорное поле. Актуальным является, на наш взгляд, сравнительное изучение дискурсивных практик, связанных с институтом гостеприимства, выявление локальных особенностей хачешевой культуры в других черкесских анклавах.

Мадина Паштова
кандидат филологических наук, ведущий научный сотрудник отдела этнологии и народного искусства Адыгейского республиканского института гуманитарных исследований им. Т.М. Керашева.

Опубликовано с изменениями // Вестник КБИГИ, №3 (21). Нальчик, 2014.

 

Примечания

 

Адыги, балкарцы и карачаевцы в известиях европейских авторов XIII – XIX в.в. / Составление, редакция переводов, введение и вступительные статьи к текстам В.К. Гарданова. Нальчик, 1974. С. 50, 54, 71, 221, 366, 386, 592.

Ю.Карпов пишет об этой функции гостевых домов: Карпов, Ю.Ю. Мужские союзы в культуре и общественной жизни горцев Кавказа // Россия и Кавказ. – СПб.: ЗАО Журнал «Звезда»: Довлатовский фонд, 2003. С. 64-84.

Султан Хан-Гирей: Избранные труды и документы. Составление, подготовка текстов, научное редактирование, комментарии М.Н. Губжокова. – Майкоп: ОАО «Полиграф-ЮГ», 2009. С. 305.

Каламбий (Адыль-Гирей Кешев). Записки черкеса. Нальчик: «Эльбрус», 1988. С. 121.

Архив автора: полевые материалы, зафиксированные в ходе экспедиций в Турции 2009, 2011 и 2014 гг., а также переданные нам через интернет. Далее – Архив автора…

В широко бытующем анекдотическом сюжете о негостеприимном хозяине «темный и холодный хачеш» соотносится с загробным миром: гость, которому не уделили должного внимания, оказывается вместе со своим хозяином на соседских похоронах; дочь умершей причитает: «Туда, куда тебя уносят, нет ни света ни тепла, ни еды!»; гость оборачивается и спрашивает у хозяина: «Её в ваш хачеш несут?»)

Примечательно, что изменение ландшафтных условий в диаспоре – меньшее, в сравнении с Кавказом, количество рек – деактуализирует, как нам показалось, в местной устно-речевой практике привычный универсальный критерий измерения дальности расстояния, пройденного гостем (т.е. его «почетности»): «Псибл къикIа хьэщIэ» - «Гость, пришедший из-за семи рек». В то же время о госте, прибывшем с Родины – Кавказа – могут сказать «пересекший море», т.е. «особо дорогой».

В качестве таковых являются у черкесов священный лес, роща (тхьэчIэгъ мэз / тхьэщIагъ мэз), священное дерево (тхьэчIэгъ чъыг/ тхьэщIагъ жыг), родник (псынэ / псынащхьэ / псынэкIэчъ), место на берегу реки (псыIушъу / псыIуфэ), гора, холм, возвышенность (бгы, Iуашъхь). Функции тхьэлъэIупIэ могут исполнять также кладбище, могила, в особенности убитого молнией человека или животного (кхъэ / къэ, кхъэхалъэ, мыжъуакъэ), старая (разрушенная) крепость или усыпальница (къалэ, чэщанэжь, кхъэлэгъунэ). Четко выраженными признаками сакрального локуса обладает также кузня (кIыщ).

Каламбий (Адыль-Гирей Кешев). Записки черкеса. Нальчик: «Эльбрус», 1988. С. 127.

Архив автора… Инф. Бюлент Адеже (Адэжэ Бюлент).Сел. Мударей (Узун-Яйла) – Адана.

«К тому же, в достаточно тесном и достаточно узком кругу, где все всё обо всех знали,  образы и мнения складывались, естественно, не только в связи с этими проблемами, и шлейфы тянулись еще из России, “из прежней жизни”». Цивьян Т. Ремизов – своими и чужими глазами // Культура русской диаспоры: Саморефлексия и самоидентификация. Тарту, 1997. Электронный ресурс:  http://www.ruthenia.ru/document/551619.html

Об обряде чапш см.: Налоев, З.М. Функция песни в обряде «чапщ»  // Налоев З.М. Из истории культуры адыгов. – Нальчик: «Эльбрус», 1978. С. 5-24; Мафедзев С.Х. «ЩIэпщакIуэ» и игры, связанные с ним // Мафедзев С.Х. Обряды и обрядовые игры адыгов. – Нальчик: «Эльбрус», 1979. С. 168 – 188; Паштова М.М. «Текст обряда чапш: мифология, прагматика, этнокультурные диалекты» // Кросс-культурное пространство литературной и массовой коммуникации: генезис и развитие. Материалы международной научной конференции. – Майкоп, 2012. С. 219-223.

Электронный ресурс:

https://www.facebook.com/photo.php?v=381951601822091&set=vb.228944800868&type=2&theater

Бгажноков, Б.Х. Черкесское игрище. – Нальчик, 1991. С. 43.

Щхьэгъэрыт (шхагарыт) – молодой мужчина, обслуживающий застолье, виночерпий.

Этнографическое описание предметного мира гостиного дома – тема отдельного исследования, мы лишь кратко коснемся семиотически значимых атрибутов и их функций.

Повторное, вслед за приветствием во дворе, ритуализованное приветствие внутри хачеша.

Адыгские песни времен Кавказской войны. – Нальчик: Изд. центр «Эль-Фа», 2005. С. 378.

Коновязь могла быть украшена оленьими рогами, в этом случае роль колышков играли отростки. Символически статус гостя в иерархии сидящих в хачеше может выражаться через «буйное поведение» его коня у коновязи, что характерно больше для мифо-эпических сюжетов (мотив «прибытие героя на хасу нартов»).

Табишев, М.А. Исполнительские традиции адыгских хохов (на примере гимнов Тхагаледжу) (на кабардино-черкесском яз.) // Журнал «Псалъ»,  № 5. – Майкоп, 2008. С. 271.

Султан Хан-Гирей. Указ. соч… С. 100.

Исполнитель Карагулан Каратабан, запись 1931 г. // «Музыкальный фольклор адыгов» (под ред. Г.М. Концевича). – Майкоп, 1994.

Унарокова Р.Б. Песенная культура адыгов (эстетико-информационный аспект). – М.: ИМЛИ РАН, 2004. – С. 164 – 165; Паштова М.М. Игровые институты в фольклорной культуре черкесов Турции: на материале экспедиции 2009 г. // Вестник АГУ. – Майкоп, 2010. С. 50 – 55.

Архив автора… Информант Али Шоген (Щоджэн Али). Сел. Шигебахой (Узун-Яйла) – Анкара.

Архив автора… Информант Раджеб Тлостан (Лъостэн Рэджэб). Сел. Мударей (Узун-Яйла) – Кайсери.

Султан Хан-Гирей. Указ. соч… С. 381.

Архив автора. Информант Якуб Темель (Тэгъулан Екъуб). Сел. Хапашей (Узун-Яйла) – Стамбул.

Архив автора… Информант Эркан Кадикой (КIэдыкIуей Еркан). Сел. Шигебахой (Узун-Яйла) – Кайсери.

Налоев З.М. «Институт джегуако». – Нальчик: ООО «Тетраграф», 2011. С. 181.

Архив автора… Информант Раджеб Тлостан (Лъостэн Рэджэб). Сел. Мударей (Узун-Яйла) – Кайсери.

Кардангушев З.П. Избранные труды (на кабардино-черкесском яз.). – Нальчик: Издательсиво Котляровых, 2009. С. 537.

Кардангушев З.П. Указ. соч… С. 411.

Цит. по Аутлеву М. http://adygi.ru/index.php?newsid=5490

Султан Хан-Гирей. Указ. соч… С. 216.

Архив автора, неизвестный сказитель. Аудиозапись передана нам жителем г. Кайсери Хаканом Шак (Шакъ Хьэкъан).

КIэпщэун: от кIапщэ – название врачевального обряда и ун – ‘дом’; лэгъунэ чыжь – ‘дальняя лагуна’ (спальня, комната супругов). Из архива Р.Б. Унароковой.

Архив автора… Информант Эркан Кадикой (КIэдыкIуей Еркан). Сел. Шигебахой (Узун-Яйла) – Кайсери.

Архив автора… Информант Али Шоген (Щоджэн Али). Сел. Шигебахой (Узун-Яйла) – Анкара.

Из архива М. Табишева.

Устное сообщение М. Табишева со ссылкой на полевые материалы, зафиксированные в Узун-Яйле.

Речь идет о Хафизе-эфенди, образ которого в Узун-Яйле фольклоризировался: нами зафиксирован цикл преданий и меморатов, связанных с его именем.

О глинобитной кровати у очага см.: А.А. Миллер. Черкесские постройки. – Материалы по этнографии России, т. 2. СПб., 1914. С. 71.

Бгажноков, Б.Х. Очерки этнографии общения адыгов. Нальчик: Изд. «Эльбрус», 1983. С. 41.

Абазины, наряду с кабардинцами, хатукайцами и абадзехами, составляют «черкесское» (по самоопределению – «адыгское») население Узун-Яйлы.

Архив автора. Информант Якуб Темель (Тэгъулан Екъуб). Сел. Хапашей (Узун-Яйла) Стамбул.

Архив автора. Информант Ата Шигалуго (Шыгъэлыгъуэ Ата). Сел. Газей (Узун-Яйла) – Анкара.

Кардангушев З.П. Избранные труды. – Нальчик: Изд-во М. и В. Котляровых, 2009. С. 311.

Налоев З.М. Героические величальные и плачевые песни адыгов // Народные песни и инструментальные наигрыши адыгов. Т. III, ч. 1. – М.: «Советский композитор», 1986. С. 15.

Архив Центра Адыговедения НИИ Комплексных проблем Адыгейского Госуниверситета. Зап.  1992 г. Информант Юсеф-Азадин Тугуз (Сирия).

Дубровин, Н. «Черкесы (адыге)». – Краснодар: Издание общества изучения Адыгейской автономной области, 1927. С. 81.

Каламбий (Адыль-Гирей Кешев). Абреки // Каламбий (Адыль-Гирей Кешев). Записки черкеса. Нальчик: «Эльбрус», 1988. С. 151.

Авшары – одна из турецких этнических групп.

Устное сообщение М. Табишева со ссылкой на полевые материалы, зафиксированные в Узун-Яйле.

«Во времена язычества, черкесы, кроме божеств, имели и святых, нартов: в числе их Саусрук был чтим более всех; в определенную на то зимнюю ночь совершали в честь его пиршество, причем относили в гостиную комнату лучшую пищу и питье для Саусрука, а в конюшне приготовляли сено и овес для его лошади. Разумеется, Саусрука не бывало, но случайно заехавший гость заменял его, и каждый, почитая приезд гостя за хорошее предзнаменование, с радостью угощало его. Если не случалось приезжать никому в ту ночь, то радость семейства не столь бывала торжественна. Таким образом, самое суеверие соделывало черкесов хлебосолами» (Султан Хан-Гирей. Указ. соч. С. 419).

М.М. Паштова

• хьэщIэщ
• хачеш
• хачещ