Феномен Будая и "исторические" импровизации Б.Х. Кучмезова.
1. Будай как лидер агрессивного национализма
Когда в конце 1990-х гг. стали выходить публикации М. Будая, являющиеся проявлением самого дикого и агрессивного национализма, научная общественность отреагировала самым странным образом. Она сочла автора психически больным человеком вместо того, чтобы потребовать от прокуратуры привлечь его к уголовной ответственности за разжигание межнациональной розни. Не принималось во внимание, что человек, переселившийся из Сирии и плохо владеющий русским языком, вряд ли смог бы написать книгу, в которой имеются обширные выдержки из специальных изданий, с которыми могли быть знакомы только хорошо осведомленные историки и этнографы. Несомненно, книга была плодом коллективного творчества озлобленных неудачников, прикрывавших свои комплексы именем этого якобы душевнобольного человека. Не менее очевидным было и то обстоятельство, что за спиной М. Будая стояла целая когорта политиков, бизнесменов и «этноинтеллектуалов», преследующих далеко идущие политические цели по формированию агрессивной мифологии, направленной на раскол республики по национальному признаку.
К этому следует добавить, что выход в свет книги М.Будая был своеобразной пробой сил. Власть в республике покорно проглотила эту пилюлю даже в такой отвратительной упаковке, показав тем самым, что она и в дальнейшем будет капитулировать перед натиском агрессивных шовинистов.
Успех книги окрылил ее создателей, превзойдя все их ожидания. Затем стали выходить еще более наглые сочинения. Спекулируя на трагедии переселения, балкарские и карачаевские псевдоинтеллектуалы создали в общественном сознании своего народа устойчивый образ врага в лице кабардинского народа. Они стали говорить о «геноциде» балкарцев со стороны кабардинцев как о само собой разумеющемся факте.
Сила мифов заключается в том, что они отторгают всякую рациональную критику и, являясь предметом безотчетной веры, в принципе не поддаются логическому опровержению. Этноцентристская мифология – это мифология обманутой и болезненно возбужденной толпы. Она абсурдна с логической точки зрения, но сверхразумна с точки зрения тех, кто в нее верит. Все, что противоречит ей, воспринимается как ложь, фальсификация и очередная инсинуация врагов. И таким образом когнитивный диссонанс быстро снимается. Действительные факты, основанные на бесспорных архивных документах, воспринимаются мифологическим сознанием как домыслы враждебной мифологии. При этом следует учитывать, что распространяемые карачаевскими и балкарскими мифотворцами представления рассчитаны на внутриэтническое пользование. Им совершенно безразлично, как воспримет их «шедевры» широкая общественность. Главная цель идеологов северокавказского варианта пантюркизма состоит в дестабилизации межэтнических отношений в республике и создании «самостийной» Балкарии. А для этого все средства хороши: откровенная ложь, планомерная деформация исторического сознания, подтасовки, вымыслы, провокационные депеши первым лицам государства, заявления о «геноциде» балкарцев в КБР. Самая большая беда заключается в том, что в бредовые идеи шовинистов стала верить значительная часть народа.
В результате, сложилась парадоксальная ситуация: наших балкарских товарищей стали оскорблять самые очевидные факты, ставшие достоянием мировой исторической науки. И сейчас уже для них совсем неважно, соответствуют ли их этноисторические мифы реальности или нет. Главное значение они придают тому, как работают эти мифы на консолидацию балкарцев вокруг исторически необоснованной и политически конфликтогенной идеи образования моноэтнической республики.
Хотим мы того или нет, мерзкие и пакостные сочинения М. Будая обозначили целый рубеж в развитии адыгофобской мифологии. За этими творениями пещерного национализма последовала оголтелая массированная атака на кабардинскую культуру и историю. Кабардинцы же в свойственном им духе толерантности опять отделались молчанием или редкими репликами в каких-то самодеятельных кружках, заменивших сейчас разгромленные при Кокове национально-демократические организации адыгов.
Теперь о Будае перестали говорить как о больном человеке, сейчас он стал непререкаемым авторитетом, чуть ли не национальным героем. Поэтому вполне закономерно, что многие балкарские и карачаевские ученые мужи присоединяются к нему. В итоге, агрессивная этническая мифология почувствовала себя самодостаточной и полностью безнаказанной. Патология стала носить коллективный характер.
Чудес в исторической науке, по всей видимости, не бывает. Со второй половины 80-х гг. у многих была иллюзия, что снятие идеологических препонов приведет к невиданному развитию адекватного исторического сознания. Но все произошло совсем наоборот: пышным цветом расцвели этноцентристские мифы. В борьбе с ними встает одно непреодолимое препятствие: если определенная этноцентристская мифология соответствует интересам данной этнической группы (пусть и превратно понятым), то никакие аргументы не заставят отступиться от нее своих адептов.
Осознавая все это, мы, тем не менее, должны выполнять свой профессиональный долг, показывая, в частности, степень соответствия мифологических построений реальным историческим фактам. Нельзя смиряться с тем обстоятельством, что большая часть народа уже обольщена современными люциферами национальной вражды. Заявлять же о том, что с этим уже ничего нельзя поделать – равносильно полной капитуляции. Тогда власть темных, агрессивных мифологий будет абсолютной. Следует показывать на конкретных примерах, как происходил процесс трансформации некогда здорового сознания, как препарировались факты, опровергались давно установленные в науке положения, пытаясь тем самым сконструировать новую историческую память народа для достижения политических определенных целей. Не менее важной проблемой является то, как на основе этих сконструированных мифов циничные политиканы и оборотистые дельцы пытаются реализовать свои политические амбиции.
Осознавая, что никакой самый объективный анализ не разрушит мифологическую систему, которая стала дорога сердцу народа, мы, тем не менее, полагаем, что исследование возникновения тех или иных мифологем представляется актуальной научной задачей.
Разлагая отдельные мифологемы на составные части, вживаясь в их смысл и преодолевая при этом брезгливость и отвращение, историк приобретает редкую возможность выявить тайные пружины мифотворчества (часто даже неосознаваемые самими мифотворцами). Если творения М. Будая и ему подобных абсурдны в научном плане, то исследование самого хода их мыслей, выявляющее их потаенные желания и подспудные комплексы, а также анализ форм и способов злостного искажения фактов и положений, установившихся в науке, может пролить свет на проблему возникновения агрессивных мифов на постсоветском пространстве. Здесь историк, выступая в роли своеобразного энтомолога, может сослужить большую службу истине, как бы высокопарно не звучало это слово в век постмодернизма. Все это тем более важно, что читатель этноцентристских книг обычно и не подозревает, какими неблаговидными средствами пользовались их кумиры.
2. Б.Х. Кучмезов – последователь и соавтор Будая
Остановимся в качестве примера на «творческой» деятельности одного из ярких представителей когорты воинствующих адыгофобов – Б.Х. Кучмезова.
Признаться, было полной неожиданностью встретить на страницах четвертого тома солидного московского издания «Кавказский сборник» (М., 2007) его статью с многообещающим названием «К вопросу об этнических ареалах и этнических границах на Северном Кавказе». Однако ожидание новизны, радующее читателя, сменилось разочарованием и недоумением. Удивляет, прежде всего, моральная нечистоплотность и интеллектуальная беспомощность Б.Х. Кучмезова. В прошлом году в свет вышла книга скандально известного Н.М. Будаева под названием «Очерки политической истории народов Северного Кавказа в XVI–XX вв.». Текстологический анализ показывает, что она является результатом кропотливого труда целой группы адыгофобствующих графоманов из КБР и КЧР и представляет собой собрание инсинуаций и клеветы в адрес адыгского народа i. Так вот, при сравнении обнаружилось, что страницы 394–395 статьи Б.Х. Кучмезова практически полностью, с некоторыми корректировками (по-видимому, безобразный текст был отредактирован в Москве), копируют страницы 19–20 и 22–23 из будаевской книги.
Напрашивается вывод: либо Б.Х. Кучмезов занимается примитивным плагиатом, либо он является соавтором одиозного будаевского текста, прикрывающим свое малодушие чужим именем. О том, что второе предположение является наиболее вероятным, свидетельствует и то обстоятельство, что кавычки с цитатой Б.Х. Кучмезова в книге Н.М. Будаева открываются на 23 странице (что по содержанию соответствует 395 странице статьи в издании « Кавказский сборник») и более не закрываются. В силу того, что и остальные шесть страниц статьи с 396 по 402 являются в целом также извлечениями из второй рубрики вышеназванной книги, причем существенно подчищенными, имеет смысл воспроизвести несколько пассажей из нее с тем, чтобы читатель имел представление о моральном облике господина Кучмезова – соавтора Н.М. Будаева.
Итак, вышеназванные авторы на 31 странице своего сочинения пишут якобы со ссылкой на С. Броневского: «По Баксанскому ущелью тридцать верст ниже слияния реки Кенделен с Баксаном начинаются земли кабардинцев» (С. Броневский), т.е. примерно за нынешним городом Баксаном».
А теперь сравним с тем, что действительно писал в свое время Семен Броневский «Селения (кабардинские. – Т.А.) начинаются супротив Екатеринограда, по ту сторону Малки. Ниже Солиманова броду кабардинцы имеют свои хутора и выгоны для скота. Постоянные их усадьбы расположены в следующем порядке по Баксану: От впадения речки Гунделен вниз по Баксану верст на тридцать. Атажукины аулы занимают верховье Баксана в горах» ii ( курсив наш. – Т. А.).
Знакомство с описанием и анализом двухсот страниц несостоятельных претензий, порожденных весьма заурядным и злобным умом, представляется довольно утомительным занятием для читателя, поэтому полагаю целесообразным остановиться лишь еще на двух-трех наиболее курьезных сюжетах, фигурирующих в совместном труде Б.Х. Кучмезова и Н.М. Будаева. Так, оказывается, именно от балкарцев несколько лет подряд А. Кайтукин защищался в укреплении Кашкатау в начале 1720-х гг. (с. 38–39). Естественно, этот вымысел не подтверждается и не может подтвердиться ни одним источником, поскольку все архивные материалы свидетельствуют, что А. Кайтукин оборонялся от полчищ крымского хана Саадет-Гирея, находившегося в союзе с кабардинскими князями Баксанской партии.
Другим примером фантастических измышлений является утверждение о том, «что город Кизляр основали балкарцы» (с. 74). Знают ли об этом сами жители Кизляра?
К разряду интелектуальных аберраций Б.Х. Кучмезова и компании можно отнести уверенность в произошедшем (правда, без упоминания места и времени) «военном конфликте чегемских таубиев с коалицией кабардинских и кумыкских феодалов» (с. 78). После этого особенно не удивляешься следующему пассажу: «Карачаевцы и балкарцы – единственный народ на Кавказе, который строил срубные жилища; имел свою породу лошадей, овец, коров, мулов, собак и даже ослов»!!! (с. 78).
Теперь коснемся модифицированной версии пасквиля, опубликованной в «Кавказском сборнике».
Несмотря на то, что статья опубликована под эгидой такого солиднейшего учреждения, как МГИМО, она не имеет сколько-нибудь логически осмысленной структуры и состоит из стольких домыслов и подтасовок фактов относительно политического устройства Кабарды, ее военного потенциала, внешнеполитического статуса и характера связей с соседями, что впору было бы назвать ее «К вопросу о способах извращения истории Кабарды». Стоит ли после этого удивляться и тому, что ландкарта XVIII в. отнесена Б.Х. Кучмезовым к эпохе Средневековья (с. 395).
В силу того, что работа представляет собой хаотическое нагромождение бессвязных суждений, весьма сложно осуществить её анализ по тематическому принципу. Поэтому попытаемся это сделать в порядке последовательности «изысков» самого автора.
Для того чтобы придать видимость научности своим построениям, Б.Х. Кучмезов предлагает понятие «этнический ареал» для определения границ феодальной Кабарды, по-видимому, не желая понимать, что она являлась не этнической территорией кабардинского субэтноса, а государственным образованием, объединявшим практически все население Центрального Кавказа.
Характерно, что Б.Х. Кучмезов в своих весьма путанных и противоречивых суждениях утверждает, что методология, выработанная В.Х. Кажаровым для определения границ феодальной Кабарды, «не подходит» для этого (с. 396). Однако остается неясным, каким образом Б.Х. Кучмезов пришел к такому выводу, если им не проанализирован ни один из ее пунктов и не приведен ни один, заслуживающий доверия источник.
Далее, наш «ниспровергатель» основ кавказоведения глубокомысленно заявляет: «Узловой ошибкой Кажарова, на котором (так в тексте. – Т.А.) покоится вся его концепция, является тезис о военно-политическом доминировании Кабарды на Северном Кавказе в XVI–XVII вв.». (с. 396). Здесь одно из двух: или автор осознанно игнорирует результаты деятельности многих поколений отечественных кавказоведов или же просто не знаком с исторической литературой по Кавказу.
3. Установка на демонтаж кабардинской истории
В тексте Б.Х. Кучмезова мы находим утверждение о том, что в Кабарде указанного времени не было ни одного из характерных признаков государственности: границ, войск, городов, столицы, письменности, валюты, единого юридического и политического пространства, тюрем, казны, парламента и прочих ее атрибутов (с. 396). Сразу скажем, что в тот период всем перечисленным критериям соответствовали далеко не все европейские государства, в том числе и Россия. Однако лишение Кабарды границ, войск, письменности, единого юридического пространства (в рамках которого столетиями проживали предки Кучмезовых) и парламента, попросту говоря, является свидетельством полной некомпетентности автора в вопросах, которые он пытается проанализировать. Необходимо сделать лишь одно пояснение по поводу писменности: делопроизводство в Кабарде осуществлялось на арабском языке, а внешняя переписка велась на основе татарского языка (это должно порадовать нашего тюркомана). Подобная практика была распространена не в одной Кабарде. Так, на начальном этапе истории Османской империи делопроизводство там велось на сербо-хорватском языке. Такая же ситуация наблюдалась и в Великом княжестве Литовском, где в указанной сфере пользовались древнерусским языком.
Но нас в данном случае удивляет не столько несостоятельность аргументов Б.Х. Кучмезова, сколько безапелляционный тон его суждений о признаках государства. По меньшей степени опрометчиво, не проработав и малой толики трудов по теории государства, выдвигать некий набор характеристик, позволяющих однозначно говорить о наличии или отсутствии у данного социума государственности. Б.Х. Кучмезову при постановке этого вопроса, прежде всего, следовало бы обозначить ракурс его рассмотрения, т.е. подходит ли он к понятию государства в узком понимании, как к «политической организации общества» или же рассматривает в широком плане, как «общество, которое имеет особую политическую форму» iii.
Б.Х. Кучмезов отказался и от конкретизации стадии государственности, признаки которой он привел. В современной теории государства прослеживается три стадии его эволюции: 1. раннее государство; 2. развитое государство; 3. зрелое государство iv. Каждая указанная стадия имеет свои отличительные признаки. Затронутая здесь проблема носит, таким образом, куда более сложный характер, нежели это представляется Б.Х. Кучмезову.
Несмотря на то обстоятельство, что современное государствоведение еще не выработало единых критериев определения государства и на сегодняшний момент можно констатировать отсутствие общепринятого толкования этого понятия, все же следует признать, что с XIX века устоялся некий набор классических признаков государства, к которым относятся: 1. замена родового деления общества на территориальное; 2. налогообложение; 3. наличие административного и репрессивного аппарата. При наложении данной «триады» (формулировка Л.Е. Гринина) на политическую систему феодальной Кабарды, нетрудно заметить, что она соответствовала указанным параметрам. При этом следует учесть, что равномерное сочетание всех трех признаков в развитой форме для феодальных (доиндустриальных) политий встречается исключительно редко. Фактически всегда наблюдается преобладание одних признаков над другими.
Если же допустить, что государством может считаться только та политическая система, где все элементы «триады» присутствуют равномерно и в наиболее развитой форме, придется «отказать» в государственности, например, Афинам, Римской республике, Древней Руси, империи Чингисхана и т.п. v Поэтому отвлеченное теоретизирование без конкретной привязки к объекту исследования мало что дает. Более того, при желании можно большую часть государств, фигурирующих в исторических анналах, лишить этого статуса, опираясь на высказывания признанных авторитетов социальной науки. Так, Макс Вебер писал: «Вообще «государство» как политический институт с рационально разработанной конституцией, рационально разработанным правом и ориентированным на рационально сформулированные правила, на «законы», управлением чиновников-специалистов в данной существенной комбинации решающих признаков известно только Западу, хотя начатки всего этого были и в других культурах» vi. При этом следует заметить, что М. Вебер имел в виду не средневековую Западную Европу, а Запад в новый и новейший период его истории. Вряд ли нужно доказывать, что указанные им признаки государства бессмысленно относить к политической системе феодальной Кабарды.
Сейчас же ясно одно: необходимо исследование специфики политической системы Кабарды, особенно административного аппарата. Автор вышеприведенной цитаты в другой своей работе отмечал: «Большим континентальным государством можно управлять только при помощи получающего жалование чиновничества…» vii. Очевидно, что не относившаяся к подобным структурам Кабарда, наряду со многими другими странами, сумела выстроить «небюрократическую» систему управления.
Отказав кабардинцам в способности к эффективной государственной организации, Б.Х. Кучмезов пишет, что Крымское ханство, Ногайская орда и Кумыкское шамхальство то ли попеременно, то ли одновременно облагали Кабарду данью. При этом неутомимый искатель «исторической правды и справедливости» в качестве основных предпосылок успеха перечисленных тюркских политических единиц в борьбе с Кабардой называет отсутствие у последней единства и выработку первыми «потестарных структур» (с. 396). Использование данного понятия в указанном контексте лишний раз иллюстрирует поверхностное знакомство автора с соответствующей литературой. Из контекста ясно, что он, используя вышеуказанное понятие, стремился показать наличие государственных структур у крымских татар, ногайцев и кумыков, в отличие от Кабарды. Но маниакальное стремление примитивизировать социально-политический строй кабардинцев привело к обратному эффекту: термин «потестарная организация» обычно используется в российской этнологии для обозначения организации власти в догосударственных обществах viii.
Если же коснуться «монолитного» единства указанных политий, благодаря которому они якобы «регулярно» одерживали верх над кабардинцами, остается только сказать, что такое заключение является не более чем плодом воспаленного воображения Б.Х. Кучмезова. Ведь даже в Крымском ханстве, которое среди остатков Золотой Орды обладало наиболее развитыми политическими формами, «власть хана была ограничена мощной и экономически независимой знатью» ix. Во многом вследствие этого, а также из-за отсутствия подлинной самостоятельности, внутренние противоречия систематически выливались в Крымском ханстве в открытое противостояние. Такими беспорядками часто пользовались и ханские вассалы, лояльность которых приходилось восстанавливать вооруженным путем. Даже когда среди Гиреев не было открытых противоречий, прочность ханской власти за пределами полуострова периодически подвергалась сомнению. Так в 1615 г., когда крымский хан собирался в поход против персов, ногайцы так сформулировали свое отношение к данному мероприятию: «Только де крымской царь будет им силен, и им де за неволю с ним итти, а будет де только мочно против его стояти, и им де с ним на шах-Баса не хаживати» x.
Не менее пагубным источником подрыва внутриполитической стабильности в ханстве являлись частые случаи выхода из подчинения бахчисарайских правителей других отпрысков дома Гиреев. Так, например, на руку Кабарде сыграли выступления Шагин-Гирея в 30-е гг. XVII в. xi, Бахты-Гирея в конце второго и третьего десятилетий XVIII в. xii, Салих-Гирея на рубеже 20-х–30-х гг. XVIII в.xiii и т.д. Подобные прецеденты на этом не исчерпываются и давать их полный перечень было бы излишним. Однако считаем уместным сослаться на один факт. В 1761 г. против непокорного Темиргоевского княжества хан Крым-Гирей направил 30-тысячное войско во главе с сераскером Багадыр-Гиреем. Однако он «с кубанским войском во время сражения ретировался» xiv. В результате ханская армия была разбита. Более того, «по такой измене бывшего сераскера кубанского Багадыр-Гирей солтана многие кубанские народы от него (хана. – Т.А.) отложились, в том числе находятся татары, и Навруз-Улу называемые…» xv.
Еще менее убедительным выглядит попытка автора представить и Ногайскую Орду как образец консолидированного политического образования. С середины XVI в., когда ногайцы, раздираемые внутренними противоречиями, разделились на Малую и Большую Орду, говорить о едином политическом организме этого этноса не приходится. Более того, впоследствии наметилась необратимая тенденция дробления и этих образований «на слабо связанные между собой улусы во главе с мурзами, власть которых приобретала наследственный характер. Эти улусные мурзы считали себя «государями в своих государствах» и лишь условно признавали верховного правителя хана, которого считали «старшим братом» xvi. Такая ситуация позволяла кабардинцам разбивать их уже ресурсами отдельных феодальных уделов xvii, а также использовать раздробленные улусы в качестве военных сателлитов. Так, с целью привлечения нового вассала князь Алегуко Шогенуков весной 1640 г. послал своих представителей в улус мурзы Салтанаша Аксакова, относившегося к Большой Ногайской Орде. Учитывая то обстоятельство, что тогда «Нагайская орда от Астрахани откочевала», фактически разорвав установившиеся до этого отношения с Русским государством, упомянутый мурза испытывал серьезные опасения относительно возможных репрессий со стороны Москвы. Тем более что карательная экспедиция могла быть направлена не только из Астрахани, но и со стороны донских казаков, уже несколько лет «сидевших» в захваченной ими турецкой крепости Азов. Поэтому кабардинский правитель выбрал благоприятный момент для своей инициативы.
Выступавший на переговорах от лица Кабарды князь Хатокшуко Казиев гарантировал безопасность ногайцев в случае принятия последними кабардинских предложений. В источнике относительно итогов данного мероприятия сообщается: «И договор де они, кабардинские черкасы, учинили с ним Салтанашем, на том буде на него, Салтанаша, приедут войною из Астрахани государевы ратные люди или из Азова казаки, и им де, кабардинским мурзам, с кабардинскими черкасы и ево, Солтанаша, з братьею и улусных ево людей от воинских астараханских ратных людей и от азовских казаков оберегати и стояти им, кабардинским черкасом, вместе заодно, а ему, Солтанашу, кочевати с улусы своими под Кабардою». Вскоре этот улус откочевал на р. Калаус, «от кабардинских черкас во днище» xviii.
Наиболее прочно в политическую орбиту Кабарды были включены улусы Малой Ногайской Орды. Исторические источники, относящиеся к этому вопросу, позволяют определенно говорить о частичной потере ими своего суверенитета в определенные периоды при сохранении высокой степени автономности. Так, примерно за месяц до вышеупомянутого договора о переселении части Большой Ногайской Орды «под Кабарду», в Москву были направлены послы от князя Алегуко Шогенукова, упомянутого мурзы Салтанаша и Малого Ногая Казыева улуса Салтана-мурзы Касаева. Учитывая, что в Посольском приказе они были приняты 29 июня, а дорога до Москвы занимала не менее двух месяцев, понятно, что послы не были информированы о договоре, по которому улус мурзы Салтанаша поступал под покровительство Большой Кабарды. Именно поэтому после расспроса в Посольском приказе представитель Салтанаша был отделен от «черкасских мурз послов» xix, к которым был причислен и малоногайский представитель. Однако насчет посла от Кызыева улуса Малого Ногая – Мамеделея у дьяков Посольского приказа сомнений не было. Последний, как собственно и кабардинский посол Биязрук (Безрыкъуэ), в записи приема несколько раз назван как «Алегукин посол» xx. Примечательно, что в ходе сражения на р. Малке 12 июля 1641 года отряды Малого Ногая были поставлены в заведомо проигрышную позицию, в которой принимали первый и основной удар атакующих сил коалиции. В результате, по сообщению источника, «ногайских людей побили» xxi.
Можно констатировать, что и в последующем отношения Кабарды и различных ногайских улусов варьировались в диапазоне от тесного сотрудничества, переходящего в союзничество до откровенной враждебности. Однако никогда связи ногайцев с кабардинцами не характеризовались подчинением последних, а тем более «обложением Кабарды данью», как утверждает Б.Х. Кучмезов (с. 396). Более того, источники недвусмысленно указывают, что с течением времени многие ногайские улусы оказывались не только в политической зависимости от Кабарды, но и становились объектами интенсивного культурного влияния с ее стороны. Относительно данного вопроса в одном из документов отмечается: «Близость соседства кабардинского народа и непосредственно его преобладание над другими были причиной того, что все закубанские ногайцы сходны в образе жизни с кабардинцами, коих нравы и обычаи служат предметом подражания для закубанских ногайцев. Большинство ногайцев говорят по-черкесски, по-абазински, детям своим дают черкесские имена чаще, чем общеногайские. Почти все обряды, костюм, пища, постройка и расположение домов, песни и танцы – все перенято ими у кабардинцев. Собственно, соседству и влиянию кабардинцев надо приписывать и то, что закубанские ногайцы как по умственным способностям, так и по религиозным верованиям, стоят гораздо выше своих единоплеменников, живущих в других частях Кавказа» xxii.
Еще более нелепой выглядит попытка автора представить «Кумыкское шамхальство» как политическое образование, угрожавшее Кабарде. Степень угрозы, которую кумыки представляли для безопасности Кабарды, мы затронем ниже. Здесь же вкратце следует обратить внимание на вопрос о том, насколько шамхальство можно считать «кумыкским», что, в свою очередь, позволит более определенно говорить о наличии или отсутствии в нем «единства». Прежде всего, здесь следует указать, что изначально политический центр шамхальства располагался на этнической территории лакцев, в Кумухе. Это государственное образование населяли наряду с лакцами даргинцы, агулы, часть лезгин, аварцев и др., и кумыкское население не составляло в нем большинства.
Дальнейшие процессы упадка и распада данного образования в период, когда его интересы соприкоснулись с кабардинскими, довольно емко охарактеризованы в одном из академических изданий. В нем утверждается следующее. «Являясь сложным по своему этническому составу объединением, в условиях роста сепаратистских устремлений удельных правителей, шамхальство во второй половине ХVI в. начало обнаруживать тенденции к распаду. После смерти Чопан-шамхала в 1577 г. в ходе междоусобной борьбы один из его сыновей – Султан-Магомет (Султан-Мут. – Т.А.), рожденный от кабардинки из узденского рода Анзоровых, с помощью своих родственников утвердился в Засулакской Кумыкии, избрав своей резиденцией сел. Эндери. По названию селения владение его стало называться Эндереевским. Со временем Эндереевское владение, в свою очередь, распалось на три части: Эндереевское, Аксаевское и Костековское» xxiii. Позднее, в 40-е гг. XVII в. изгнанный из Казикумуха шамхал обосновался в Тарках и образовал самостоятельное владение, получившее название шамхальство Тарковское. Одновременно с этим от шамхальства откололись лакские «джамааты», владение Дженгутайское, ряд союзов сельских общин (например, Акуша-Дарго) xxiv. В свете вышеизложенного, сложно говорить о некоем едином «Кумыкском шамхальстве», в отличие от Большой Кабарды, чье единство признавалось князьями даже в периоды эскалации межфеодального противостояния. А. Кайтукин в 1723 г., будучи одним из инициаторов раскола политической элиты Кабарды, отмечал, что «…в Кабардии жили мы всегда единогласно, а не в розности…». Тогда же в письме Петру I он заявлял: «А преж сего всегда кабардинцы жили единогласно, и разности у нас никогда не бывало; и желаем всегда быть в согласии…» Девять лет спустя этот тезис подтвердил находившийся в противоположном лагере М. Мисостов на встрече с российским вице-канцлером А.И. Остерманом заявив, что «владение Большой Кабарды общее» xxv.
Вернемся к вопросу о дани. Б.Х. Кучмезов пишет, что есть немало литературных и документальных источников, в которых приводятся многочисленные свидетельства обложения Кабарды соседними государствами данью. В подтверждение этого он приводит слова ногайского бия Исмаила о том, что в 1549 г. «Кабартынския черкасы нам сдалися» (с. 396).
Однако весомость такого довода ничтожно мала. Во-первых, здесь нет ни слова о дани, а во-вторых, стоит ли на одном высказывании делать такие далекоидущие выводы. В связи с этим уместен один пример. В 1747 г. князь Бамат Кургокин заявлял, что ногайцы принадлежат Кабарде xxvi. Было бы весьма некорректно на одном этом основании объявлять всю орду кубанских ногайцев частью Кабарды.
Удивительно, но Б.Х. Кучмезов, якобы располагая «многочисленными свидетельствами обложения Кабарды» данью, не приводит ни одно из них. Вместо этого он обращается к «косвенным», на его взгляд, подтверждениям, а на самом деле являющимися вымыслами. «Информанты – кабардинцы в XIX в. утверждали, что этническое самоназвание «адыгэ» они восприняли от татар – по принципу принадлежности некогда ногайскому предводителю Эдиге» (с. 396). При этом он ссылается на работу С. Броневского, без указания года ее издания и страницы, на которой помещено такое утверждение (такие махинации со справочным аппаратом у Б.Х. Кучмезова носят систематический характер).
4. Методы фальсификации
Понимая, что научно невозможно доказать ту степень слабости феодальной Кабарды, которую он желал бы видеть, Б.Х. Куч-мезов, вслед за своими собратьями по мифотворчеству, прибегает к всевозможным подтасовкам и вымыслам. Он пишет: «Согласно С. Броневскому, Хан-Гирею, Буткову и другим авторам, в 1570 г. крымский хан Шах-Баз Гирей увел Кабарду за Кубань, откуда кабардинцы смогли уйти только в 1590 г.» (с. 396). В одном этом предложении столько несуразиц и ошибок, что становится очевидным наличие особой одаренности Б.Х. Кучмезова в сфере их генерирования. Апеллируя к вышеупомянутым авторам, он не удосуживается оформить справочный аппарат в соответствии с элементарными требованиями, предъявляемыми к научным работам. Так, ссылаясь на С. Броневского, Б.Х. Кучмезов почему-то вместо его книги приводит издание «Фольклор адыгов», правда, опять-таки без указания места и времени его издания. При описании работы Хан-Гирея в слове «Черкесия» допускается орфографическая ошибка. Поиск труда Буткова также затруднен в связи с отсутствием тома и страницы, в которых можно было бы найти подтверждение кучмезовских взглядов (с. 403).
По всей видимости, для автора статьи сознательная фальсификация исторических фактов стала основным способом построения этноцентристской мифологии. Дело не только в том, что Кабарду в 1570 г. никто никуда не уводил, а в том, что не было того, кто бы это осуществил, т.е. крымским ханом в 1570 г. был не Шахбаз-Гирей (даже это имя в тексте приведено неверно – Шах-баз Гирей, да и вообще не было в истории Крыма такого хана), а Девлет-Гирей. Здесь наш сочинитель, претендующий на сенсационные открытия, намеренно архаизирует свой язык, чтобы представить собственные измышления как архивные данные. К тому же, с точки зрения современного русского языка, недопустимы конструкции типа «увода Кабарды», можно увести кабардинцев, но никак не Кабарду.
Не выдерживает никакой критики утверждение о том, что в 1610 г. ногайский хан Иштерек «убил главного князя Казыя» (с. 396). Во-первых, Кази не был «главным князем» Кабарды; во-вторых, как объяснить тот достоверно зафиксированный факт, что, спустя четыре года после своей «смерти», в 1615 г., вышеупомянутый Кази встречался с представителем России – М. Пиминовым xxvii, а в предыдущем году разгромил ногайские силы упомянутого Иштерека xxviii.
После всего вышеперечисленного неудивительно, что утверждение об угоне кабардинских узденей в Дербент кумыками (с. 396), которое якобы отражено на 135 странице первого тома «Кабардино-русских отношений», также не находит своего подтверждения.
Кроме всего прочего, в сочинении Б.Х. Кучмезова вырисовывается еще одна особенность, иллюстрирующая наличие у него определенного комплекса неполноценности при изучении кабардинской истории. Он пытается «принизить» Кабарду, возвеличивая соседние политические образования и народы. В частности, он полагает, что кабардинцы в определенные периоды своей истории платили дань кумыкам. Доказательной базой такого суждения служит текст кумыкской песни (если она, конечно, не является продуктом современного творчества):
Мени шамхалым еленг сонг.
Къабартыда къабакъ ёзден ким тонав.
Мени шамхалым ёленг сонг
Къабартыдан санап ясакъ ким жыяр. (с. 397).
После смерти моего шамхала,
Кто пограбит кабардинских кабацких узденей,
После смерти моего Заруша,
Кто в точности соберет с Кабарды дань.
Как видим, в представленном переводе фигурирует отсутствующий в кумыкском оригинале персонаж – Заруш, хотя правильное написание этого имени будет Зоруш.
Прежде чем прояснить ситуацию с представленным текстом песни, целесообразно, во-первых, отметить, что некорректно делать выводы только на основе данных фольклора, когда кабардино-кумыкские отношения в XVI–XVIII вв. вполне обстоятельно освещены письменными источниками. Во-вторых, при обращении к фольклорному материалу как к источнику, позволяющему реконструировать историческое прошлое, необходимо учитывать, что в нем часто желаемое выдается за действительное.
Яркими примерами подобного творчества являются армянские эпосы «Персидская война» и «Давид Сасунский». В них армяне громят и крушат персов и арабов, тогда как на самом деле все обстояло наоборот: первые были завоеваны вторыми и находились от них в крайне унизительной форме зависимости. Народ через фольклорный вымысел и гиперболизацию в своих мечтах психологически компенсировал свое угнетенное положение, преодолевая таким образом горестную для себя реальность xxix. То же можно сказать и о фольклоре карачаевцев и балкарцев, у которых оказывается было специальное ружье, которым они убивали кабардинских князей (sic!)
Возвращаясь к «Песне о Зоруше», которая действительно является одним из самых ярких художественных произведений кумыкского фольклора, позволим себе привести здесь часть ее текста, где она касается Кабарды:
«…Кто же теперь поставит мосты на Чегеме?
Кто же будет кабак-узденем в моей Кабарде?
В моей Кабарде кабак-узденям раздолье,
Кто же там, считая, будет собирать ясак?
– Мать моя, в твоей Кабарде много и черни,
А на Зоруше твоем много ран!
Батыр Зоруш, ох, да так спел:
– В твоей Кабарде я стану кабак-узденем!
В твоей Кабарде кабак-узденям раздолье,
Там, считая, я стану собирать ясак» xxx.
Наверное, в тексте наибольшее любопытство вызывает причина, по которой мать кумыкского «батыра Зоруша» называет Кабарду «своей». Видный кумыкский фольклорист А.М. Аджиев, разъясняя данный вопрос, вполне справедливо отмечает, что «…никогда ни кумыкские, ни кабардинские феодалы, длительное время боровшиеся за приоритет на Северо-Восточном Кавказе, не захватывали друг у друга земли на столь длительный срок, чтобы кумычка могла говорить о «своей Кабарде», о сооружении моста на Чегеме, о сборе ясака с кабардинцев… Напрашивается вывод: мать Ибака и Зоруша была кабардинкой» xxxi. Упоминание же Чегема наводит на мысль о том, что эта женщина была родом из аула, расположенного в фамильных владениях Куденетовых, располагавшихся по р.Чегем xxxii. Данное предположение не покажется надуманным, учитывая тот факт, что Султан-Мут – сын шамхала Чопана, как уже отмечалось, был рожден второй женой последнего – кабардинкой из тлекотлешского рода Анзоровых. Кстати сказать, в кумыкском фольклоре Султан-Мут известен тем, что он «привел из Кабарды несметное войско» xxxiii. Это свидетельство того, что в народном сознании кумыков прочно удерживалась память о роли кабардинцев в образовании Эндереевского владения.
Примечательно, что в тексте песни, приведенном А.М. Аджиевым (в достоверности которого нам не приходится сомневаться), в отличие от кучмезовского, кабардинские «кабак-уздени» фигурируют не как враги, а как престижное сообщество, присоединение к которому для братьев – персонажей песни – является желанным. Кроме всего прочего, указанное стремление является безусловным свидетельством готовности Зоруша поступить на службу к кабардинскому князю вне зависимости от того, означает ли термин «кабак-уздень» знатного дворянина (лIакъуэ-лIэш, дыжьыныгъуэ) или же дворянского узденя (уэркъщауэлIыгъусэ).
Строка, где говорится о том, что «В моей Кабарде кабак-узденям раздолье», как раз и свидетельствует о том, что Кабарда вплоть до потери ее независимости рассматривалась центром феодального мира в регионе, где имелись наибольшие перспективы для молодежи из знати. Именно через вступление в ряды кабардинского рыцарства появлялась возможность собирать в Кабарде «ясак», в данном случае санкционированную сюзереном «кабак-узденя» подать. Иная трактовка этого сюжета будет противоречить картине исторической действительности, формируемой на основе анализа первоисточников.
Чтобы читатель мог уяснить невозможность доминирования конгломерата кумыкских владений над Кабардой, приведем некоторые цитаты из аутентичных документов.
В начале XVIII в. астраханский губернатор А.П. Волынский писал относительно кабардинцев, что они «…все такие войны, каких в здешних странах не обретается, ибо, где татар или кумыков тысяча, тут черкесов довольно двух сот, и никто против них не стоит, и все от них трепещут» xxxiv.
О том, как сами кабардинцы воспринимали кумыков, свидетельствуют слова Батоко Бекмурзина, написанные в обращении к канцлеру Головкину 20 апреля 1721 г. Он, в частности, писал: «…А ныне все кумытцкие князья при крымском хане суть, а имянно шамхала Адилгирея да Салтан-Махмуд, да андреевский князь Чокок, все нам неприятели для того как мы ...чеченцов разорили, и оные, на то озлобясь, нас неприятелями признали… то извольте на нас надеяться, что мы с кумыками и з другими справимся… (курсив наш. – Т.А.)» xxxv.
Видимо, поэтому в русском документе первой трети XVIII в. сказано: «Кумыки многочисленнее (здесь под кумыками подразумеваются и другие народы Дагестана, находившиеся под влиянием кумыкских владений. – Т.А.) кабардинцев, но меньше предприимчивы (в военном деле. – Т.А.)» xxxvi.
И напоследок, уместно обратиться к мнению российского военачальника фельдмаршала В.В. Долгорукова. В 1730 г. он писал: «…ежели против дагистанцов (кумыков. – Т.А.)…выедут узденей (кабардинских. – Т.А.) 100 человек, то против их не могут стоять ни 300 человек дагистанцов; к тому ж хоша б наших казаков послать 500 человек, а узденей 100, то дагистанцы больше боятца 100 человек узденей, нежели 500 человек казаков» xxxvii.
Думается, что вышеприведенные документы достаточно красноречиво показывают, насколько тенденциозен Б.Х. Кучмезов относительно характера кабардино-кумыкских взаимоотношений. А вот по поводу Крымского ханства необходимо сделать небольшое пояснение.
Крымское ханство, не обладавшее средствами подчинения Кабарды, временами требовало от ее князей уплаты ясырей – невольников. Но спорадический и нефиксированный характер этих выплат, а также ее сравнительно небольшие размеры убеждают в том, что кабардинские феодалы для достижения своих политических целей лишь одаривали крымских правителей от случая к случаю. С этим соглашаются и составители сборника «Кабардино-русские отношения». В частности, в примечаниях к этому изданию относительно 1652 г. приводится следующее свидетельство пленных татар: «…крымской царевич с ратными своими людьми сею весною приходили в горы для збору ясаку, имали ясак с черкасских владельцов и Малого Нагаю с мурз (т.е. с вассальных хану ногайцев и западночеркесских князей. – Т.А.), да и кабардинские де владельцы немногие ему от себя лошади добрые и сабли и шапочки пансырные и ясыри давали ж, только не в ясак» xxxviii (курсив наш. – Т.А.). Для избежания внезапных военных вторжений в относительно мирные периоды «откуп» практиковали Речь Посполитая и Австрия. Россия же добилась прекращения выплаты «дачи, которая…погодно давана была Крымским ханом» только в 1700 г. по условиям Константинопольского договора xxxix.
Примечательно, что поводом к военной кампании 1708 г., результатом которой явился полный разгром турецко-крымских войск, стал отказ кабардинцев выплачивать дань, которую стремился навязать хан Каплан-Гирей. После Канжальской победы кабардинцы в течение первой трети XVIII в., по меньшей мере, еще четыре раза разбивали войска Крымского ханства. Более того, в этот период конгломерат кумыкских владений и Крым, даже объединив усилия, не решались выступить против Кабарды. Так, в 1712 г. ханские посланцы провели тайные переговоры с шамхалом для совместной войны против Кабарды. Реальные результаты этих переговоров свелись к тому, что к границам Кабарды подошел с кумыкским войском эндереевский владелец «Салтан Мамут», однако «видя, что не мог (с) нами ничего учинить, отшел от нас (кабардинцев. – Т.А.)» xl. А в 1720 г. кумыки и вовсе были разбиты кабардинскими войскамиx xli. И это далеко не полный перечень поражений, понесенных тюркскими политическими образованиями региона от адыгского оружия.
На этом фоне просто поразительным выглядит очередной вымысел Б.Х. Кучмезова. Он утверждает, что в соответствии с поколенной росписью кабардинских князей «значительное число «пшишхо» – главных князей Кабарды, погибли от рук «кумычен, крымцов и ногаев» (с. 397). В действительности же оказывается, что из 37 князей, умерших насильственной смертью, ни один не являлся пщышхуэ Кабарды.
Из указанного числа князей только трое пали жертвами «кумычен». В случаях, когда князья гибли от крымцев и ногайцев, последние всегда действовали совместно с другими кабардинскими феодалами, т.е. они становились жертвами междоусобиц.
Теперь вернемся к обвинениям в адрес В.Х. Кажарова. В частности, Б.Х. Кучмезов утверждает: «…что известный ученый (В.Х. Кажаров. – Т.А.) пытается пренебречь идущими вразрез со своей концепцией документами и источниками» (c. 397). Вслед за этим наш правдоискатель, извращая содержание его работы, приписывает ему утверждение о том, что пределы Кабарды доходили в рассматриваемое им время до Азовского моря (с. 397). Однако на указанных Б.Х. Кучмезовым страницах отсутствует всякое упоминание об этом.
Стоит ли этому удивляться, если автор договорился до абсурдного заявления, что у Кабарды не было границ (с. 396), а затем через две страницы, передумав, все же решил-таки великодушно наделить ее этими границами. Вынужден он это сделать по той причине, что им якобы выявлен рубеж, отделявший горские общества от Кабарды. Однако Б.Х. Кучмезов принял (умышленно или по невежеству) обозначенную на карте дорогу за границу. В упомянутом совместном опусе карачаевских и балкарских «интеллектуалов» эта граница отнесена «ниже современного поселка Урвань» (Будаев Н.М. Указ. соч. С. 31), а в рассматриваемом сочинении представлена в несколько усеченной версии. Теперь Б.Х. Кучмезов «скромно» претендует только на территории «немного ниже современного пос. Кашхатау» (с. 398).
На последующих страницах домыслы и фантастические измышления граничат с откровенной клеветой. Поэтому нет смысла их тиражировать. В завершение приведу еще один пример явной фальсификации. Б.Х. Кучмезов настолько болезненно воспринял неупоминание в статье В.Х. Кажарова «Брагунского княжества», что за неимением достоверных источников он не нашел ничего лучшего, как со ссылкой на совместную работу Е.Н. Кушевой и М.А. Усманова привести отрывок из якобы архивных материалов: «Барагунские владельцы, – отмечается в документах XVIII в., – как и балкарские владельцы поколения Басият, воспринимаются кабардинскими князьями за беков и оные вступают с ними в брачные союзы. Они сумели защитить свое свободное состояние как от кумыцких, так и кабардинских владельцев» (с. 400). Как можно догадаться, в указанной работе напрочь отсутствует подобный текст xlii, который целиком и полностью является продуктом сочинительства Б.Х. Кучмезова.
5. Послесловие
Интеллектуальная беспомощность и научная недобросовестность Б.Х. Кучмезова настолько очевидны, что вряд ли имеет смысл еще раз подчеркивать это обстоятельство. Для человека, руководствующегося в своих изысканиях не истиной, а этноцентристской мифологией главной целью было обосновать продолжающееся в течении длительного времени расселение балкарцев на этнических территориях кабардинцев, где предки современных адыгов живут не одно тысячелетие! (с. 402).
Сочинение Б.Х. Кучмезова не укладывается в рамки научной рефлексии, представляя собой набор комплексов и мнимых обид, обильно сдобренных фальсифицированными данными о прошлом. Пасквили подобного рода несут в себе деструктивный потенциал, разжигающий межнациональную рознь на Северном Кавказе. Именно они стали базой для беспрецедентных по своей разнузданности акций так называемого «Совета старейшин балкарского народа», для событий в Гунделене в сентябре 2008 г., для откровенно провокационного обращения депутата М.Ч. Залиханова к президенту страны и т.д.
Т.Х. Алоев
Примечания
i Будаев Н.М. Очерки политической истории народов Северного Кавказа в XVI–XX вв. Нальчик, 2007.
ii Броневский С.М. Новейшие известия о Кавказе, собранные и пополненные Семеном Броневским. СПб., 2004. С. 159.
iii Гринин Л.Е. Государство и исторический процесс. Эпоха формирования государства: Общий контекст социальной эволюции при образовании государства. М., 2007. С. 28.
iv Там же. С. 25.
v Там же. С. 22.
vi Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 47.
vii Вебер М. Избранное. Образ общества. М., 1994. С. 461.
viii Першиц А.И. Потестарная организация // Народы России. М., 1994. С. 460.
ix Кnodarkovsky M. Colonial Frontiers in Eighteenth-Century Russia: From the North Caucasus to Central Asia // Extending the Borders of Russian History. Essays in honor of Alfred S. Rieber. Edited by Marsha Siefert. Budapest, New-York, 2003. p. 130.
x Кабардино-русские отношения в XVI-XVIII вв. (Документы и материалы в 2-х томах). Т.I. М., 1957. С. 92. (далее – КРО).
xi Там же. С. 144–145.
xii КРО. Т. 2. С. 19, 63.
xiii Там же. С. 59.
xiv Черкесы и другие народы Северо-Западного Кавказа в период правления Екатерины II. 1762–1774. Т. 1. Нальчик, 1996. С. 33.
xv Там же.
xvi История народов Северного Кавказа с древнейших времен до конца ХVIII в. Отв. ред. Б.Б. Пиотровский. М., 1988. С. 298.
xvii КРО. Т. 2. С. 90.
xviii Архив КБИГИ, ф. 1, оп. 1, ед. хр. 12, л. 132.
xix КРО. Т. 1. С. 184.
xx Там же.
xxi Там же. С. 204.
xxii Сборник документов по сословному праву народов Северного Кавказа 1793–1897 гг. Нальчик, 2003. Т. 1 . С. 136, 137.
xxiii История народов Северного Кавказа... С. 292.
xxiv Там же. С. 293.
xxv Архив Внешней политики Российской Империи, ф. 115, Кабард. дела, оп.115/1, 1723 г., д. 2, л. 8. (далее – АВПРИ); КРО Т. 2. С. 38; Там же. С. 54.
xxvi КРО. Т. 2. С. 141.
xxvii КРО. Т. 1. С. 87.
xxviii Там же. С. 90.
xxix Орбели И.А. Армянский героический эпос. . Ереван, 1956. C. 81, 83–84; Дорога Мгера. Армянские легенды и предания / Сост. Г.О. Карапетян. М., 1990. С. 6.
xxx Аджиев А.М. О кумыкско-кабардинских взаимосвязях, отраженных в эпосе кумыков // Актуальные вопросы кабардино-балкарской фольклористики и литературоведения. Нальчик, 1986. С. 118.
xxxi Там же. С. 111.
xxxii ЦГА КБР, ф. 2, оп. 1, д. 488, л.1–4 об; Территория и расселение кабардинцев и балкарцев в XVIII – начале ХХ веков / Сост. Х.М. Думанов. Нальчик, 1992. С. 74.
xxxiii Аджиев А.М. Указ. соч. С. 114.
xxxiv Цит. по: Соловьев С. Петр Великий на Каспийском море // Вестник Европы, 1868. Т. 2. С. 174; Мусаев А.Н. Шейх Мансур. М., 2007. С.51.
xxxv КРО. Т. 2. С. 32.
xxxvi АВПРИ, ф. 115, Кабард. дела, оп. 115/1, 1730–1733 гг., д. 1, л. 210.
xxxvii КРО. Т. 2. С. 43.
xxxviii КРО. Т. 1. С. 420.
xxxix Юзефович Т.П. Договоры России с Востоком. СПб., 1869. С. 14.
xl КРО. Т. 2. С. 11.
xli Там же. С. 102.
xlii Кушева Е.Н., Усманов М.А. К вопросу об общественном строе вайнахов // Советская этнография. 1978. № 6. С. 102.
Когда в конце 1990-х гг. стали выходить публикации М. Будая, являющиеся проявлением самого дикого и агрессивного национализма, научная общественность отреагировала самым странным образом. Она сочла автора психически больным человеком вместо того, чтобы потребовать от прокуратуры привлечь его к уголовной ответственности за разжигание межнациональной розни. Не принималось во внимание, что человек, переселившийся из Сирии и плохо владеющий русским языком, вряд ли смог бы написать книгу, в которой имеются обширные выдержки из специальных изданий, с которыми могли быть знакомы только хорошо осведомленные историки и этнографы. Несомненно, книга была плодом коллективного творчества озлобленных неудачников, прикрывавших свои комплексы именем этого якобы душевнобольного человека. Не менее очевидным было и то обстоятельство, что за спиной М. Будая стояла целая когорта политиков, бизнесменов и «этноинтеллектуалов», преследующих далеко идущие политические цели по формированию агрессивной мифологии, направленной на раскол республики по национальному признаку.
К этому следует добавить, что выход в свет книги М.Будая был своеобразной пробой сил. Власть в республике покорно проглотила эту пилюлю даже в такой отвратительной упаковке, показав тем самым, что она и в дальнейшем будет капитулировать перед натиском агрессивных шовинистов.
Успех книги окрылил ее создателей, превзойдя все их ожидания. Затем стали выходить еще более наглые сочинения. Спекулируя на трагедии переселения, балкарские и карачаевские псевдоинтеллектуалы создали в общественном сознании своего народа устойчивый образ врага в лице кабардинского народа. Они стали говорить о «геноциде» балкарцев со стороны кабардинцев как о само собой разумеющемся факте.
Сила мифов заключается в том, что они отторгают всякую рациональную критику и, являясь предметом безотчетной веры, в принципе не поддаются логическому опровержению. Этноцентристская мифология – это мифология обманутой и болезненно возбужденной толпы. Она абсурдна с логической точки зрения, но сверхразумна с точки зрения тех, кто в нее верит. Все, что противоречит ей, воспринимается как ложь, фальсификация и очередная инсинуация врагов. И таким образом когнитивный диссонанс быстро снимается. Действительные факты, основанные на бесспорных архивных документах, воспринимаются мифологическим сознанием как домыслы враждебной мифологии. При этом следует учитывать, что распространяемые карачаевскими и балкарскими мифотворцами представления рассчитаны на внутриэтническое пользование. Им совершенно безразлично, как воспримет их «шедевры» широкая общественность. Главная цель идеологов северокавказского варианта пантюркизма состоит в дестабилизации межэтнических отношений в республике и создании «самостийной» Балкарии. А для этого все средства хороши: откровенная ложь, планомерная деформация исторического сознания, подтасовки, вымыслы, провокационные депеши первым лицам государства, заявления о «геноциде» балкарцев в КБР. Самая большая беда заключается в том, что в бредовые идеи шовинистов стала верить значительная часть народа.
В результате, сложилась парадоксальная ситуация: наших балкарских товарищей стали оскорблять самые очевидные факты, ставшие достоянием мировой исторической науки. И сейчас уже для них совсем неважно, соответствуют ли их этноисторические мифы реальности или нет. Главное значение они придают тому, как работают эти мифы на консолидацию балкарцев вокруг исторически необоснованной и политически конфликтогенной идеи образования моноэтнической республики.
Хотим мы того или нет, мерзкие и пакостные сочинения М. Будая обозначили целый рубеж в развитии адыгофобской мифологии. За этими творениями пещерного национализма последовала оголтелая массированная атака на кабардинскую культуру и историю. Кабардинцы же в свойственном им духе толерантности опять отделались молчанием или редкими репликами в каких-то самодеятельных кружках, заменивших сейчас разгромленные при Кокове национально-демократические организации адыгов.
Теперь о Будае перестали говорить как о больном человеке, сейчас он стал непререкаемым авторитетом, чуть ли не национальным героем. Поэтому вполне закономерно, что многие балкарские и карачаевские ученые мужи присоединяются к нему. В итоге, агрессивная этническая мифология почувствовала себя самодостаточной и полностью безнаказанной. Патология стала носить коллективный характер.
Чудес в исторической науке, по всей видимости, не бывает. Со второй половины 80-х гг. у многих была иллюзия, что снятие идеологических препонов приведет к невиданному развитию адекватного исторического сознания. Но все произошло совсем наоборот: пышным цветом расцвели этноцентристские мифы. В борьбе с ними встает одно непреодолимое препятствие: если определенная этноцентристская мифология соответствует интересам данной этнической группы (пусть и превратно понятым), то никакие аргументы не заставят отступиться от нее своих адептов.
Осознавая все это, мы, тем не менее, должны выполнять свой профессиональный долг, показывая, в частности, степень соответствия мифологических построений реальным историческим фактам. Нельзя смиряться с тем обстоятельством, что большая часть народа уже обольщена современными люциферами национальной вражды. Заявлять же о том, что с этим уже ничего нельзя поделать – равносильно полной капитуляции. Тогда власть темных, агрессивных мифологий будет абсолютной. Следует показывать на конкретных примерах, как происходил процесс трансформации некогда здорового сознания, как препарировались факты, опровергались давно установленные в науке положения, пытаясь тем самым сконструировать новую историческую память народа для достижения политических определенных целей. Не менее важной проблемой является то, как на основе этих сконструированных мифов циничные политиканы и оборотистые дельцы пытаются реализовать свои политические амбиции.
Осознавая, что никакой самый объективный анализ не разрушит мифологическую систему, которая стала дорога сердцу народа, мы, тем не менее, полагаем, что исследование возникновения тех или иных мифологем представляется актуальной научной задачей.
Разлагая отдельные мифологемы на составные части, вживаясь в их смысл и преодолевая при этом брезгливость и отвращение, историк приобретает редкую возможность выявить тайные пружины мифотворчества (часто даже неосознаваемые самими мифотворцами). Если творения М. Будая и ему подобных абсурдны в научном плане, то исследование самого хода их мыслей, выявляющее их потаенные желания и подспудные комплексы, а также анализ форм и способов злостного искажения фактов и положений, установившихся в науке, может пролить свет на проблему возникновения агрессивных мифов на постсоветском пространстве. Здесь историк, выступая в роли своеобразного энтомолога, может сослужить большую службу истине, как бы высокопарно не звучало это слово в век постмодернизма. Все это тем более важно, что читатель этноцентристских книг обычно и не подозревает, какими неблаговидными средствами пользовались их кумиры.
2. Б.Х. Кучмезов – последователь и соавтор Будая
Остановимся в качестве примера на «творческой» деятельности одного из ярких представителей когорты воинствующих адыгофобов – Б.Х. Кучмезова.
Признаться, было полной неожиданностью встретить на страницах четвертого тома солидного московского издания «Кавказский сборник» (М., 2007) его статью с многообещающим названием «К вопросу об этнических ареалах и этнических границах на Северном Кавказе». Однако ожидание новизны, радующее читателя, сменилось разочарованием и недоумением. Удивляет, прежде всего, моральная нечистоплотность и интеллектуальная беспомощность Б.Х. Кучмезова. В прошлом году в свет вышла книга скандально известного Н.М. Будаева под названием «Очерки политической истории народов Северного Кавказа в XVI–XX вв.». Текстологический анализ показывает, что она является результатом кропотливого труда целой группы адыгофобствующих графоманов из КБР и КЧР и представляет собой собрание инсинуаций и клеветы в адрес адыгского народа i. Так вот, при сравнении обнаружилось, что страницы 394–395 статьи Б.Х. Кучмезова практически полностью, с некоторыми корректировками (по-видимому, безобразный текст был отредактирован в Москве), копируют страницы 19–20 и 22–23 из будаевской книги.
Напрашивается вывод: либо Б.Х. Кучмезов занимается примитивным плагиатом, либо он является соавтором одиозного будаевского текста, прикрывающим свое малодушие чужим именем. О том, что второе предположение является наиболее вероятным, свидетельствует и то обстоятельство, что кавычки с цитатой Б.Х. Кучмезова в книге Н.М. Будаева открываются на 23 странице (что по содержанию соответствует 395 странице статьи в издании « Кавказский сборник») и более не закрываются. В силу того, что и остальные шесть страниц статьи с 396 по 402 являются в целом также извлечениями из второй рубрики вышеназванной книги, причем существенно подчищенными, имеет смысл воспроизвести несколько пассажей из нее с тем, чтобы читатель имел представление о моральном облике господина Кучмезова – соавтора Н.М. Будаева.
Итак, вышеназванные авторы на 31 странице своего сочинения пишут якобы со ссылкой на С. Броневского: «По Баксанскому ущелью тридцать верст ниже слияния реки Кенделен с Баксаном начинаются земли кабардинцев» (С. Броневский), т.е. примерно за нынешним городом Баксаном».
А теперь сравним с тем, что действительно писал в свое время Семен Броневский «Селения (кабардинские. – Т.А.) начинаются супротив Екатеринограда, по ту сторону Малки. Ниже Солиманова броду кабардинцы имеют свои хутора и выгоны для скота. Постоянные их усадьбы расположены в следующем порядке по Баксану: От впадения речки Гунделен вниз по Баксану верст на тридцать. Атажукины аулы занимают верховье Баксана в горах» ii ( курсив наш. – Т. А.).
Знакомство с описанием и анализом двухсот страниц несостоятельных претензий, порожденных весьма заурядным и злобным умом, представляется довольно утомительным занятием для читателя, поэтому полагаю целесообразным остановиться лишь еще на двух-трех наиболее курьезных сюжетах, фигурирующих в совместном труде Б.Х. Кучмезова и Н.М. Будаева. Так, оказывается, именно от балкарцев несколько лет подряд А. Кайтукин защищался в укреплении Кашкатау в начале 1720-х гг. (с. 38–39). Естественно, этот вымысел не подтверждается и не может подтвердиться ни одним источником, поскольку все архивные материалы свидетельствуют, что А. Кайтукин оборонялся от полчищ крымского хана Саадет-Гирея, находившегося в союзе с кабардинскими князями Баксанской партии.
Другим примером фантастических измышлений является утверждение о том, «что город Кизляр основали балкарцы» (с. 74). Знают ли об этом сами жители Кизляра?
К разряду интелектуальных аберраций Б.Х. Кучмезова и компании можно отнести уверенность в произошедшем (правда, без упоминания места и времени) «военном конфликте чегемских таубиев с коалицией кабардинских и кумыкских феодалов» (с. 78). После этого особенно не удивляешься следующему пассажу: «Карачаевцы и балкарцы – единственный народ на Кавказе, который строил срубные жилища; имел свою породу лошадей, овец, коров, мулов, собак и даже ослов»!!! (с. 78).
Теперь коснемся модифицированной версии пасквиля, опубликованной в «Кавказском сборнике».
Несмотря на то, что статья опубликована под эгидой такого солиднейшего учреждения, как МГИМО, она не имеет сколько-нибудь логически осмысленной структуры и состоит из стольких домыслов и подтасовок фактов относительно политического устройства Кабарды, ее военного потенциала, внешнеполитического статуса и характера связей с соседями, что впору было бы назвать ее «К вопросу о способах извращения истории Кабарды». Стоит ли после этого удивляться и тому, что ландкарта XVIII в. отнесена Б.Х. Кучмезовым к эпохе Средневековья (с. 395).
В силу того, что работа представляет собой хаотическое нагромождение бессвязных суждений, весьма сложно осуществить её анализ по тематическому принципу. Поэтому попытаемся это сделать в порядке последовательности «изысков» самого автора.
Для того чтобы придать видимость научности своим построениям, Б.Х. Кучмезов предлагает понятие «этнический ареал» для определения границ феодальной Кабарды, по-видимому, не желая понимать, что она являлась не этнической территорией кабардинского субэтноса, а государственным образованием, объединявшим практически все население Центрального Кавказа.
Характерно, что Б.Х. Кучмезов в своих весьма путанных и противоречивых суждениях утверждает, что методология, выработанная В.Х. Кажаровым для определения границ феодальной Кабарды, «не подходит» для этого (с. 396). Однако остается неясным, каким образом Б.Х. Кучмезов пришел к такому выводу, если им не проанализирован ни один из ее пунктов и не приведен ни один, заслуживающий доверия источник.
Далее, наш «ниспровергатель» основ кавказоведения глубокомысленно заявляет: «Узловой ошибкой Кажарова, на котором (так в тексте. – Т.А.) покоится вся его концепция, является тезис о военно-политическом доминировании Кабарды на Северном Кавказе в XVI–XVII вв.». (с. 396). Здесь одно из двух: или автор осознанно игнорирует результаты деятельности многих поколений отечественных кавказоведов или же просто не знаком с исторической литературой по Кавказу.
3. Установка на демонтаж кабардинской истории
В тексте Б.Х. Кучмезова мы находим утверждение о том, что в Кабарде указанного времени не было ни одного из характерных признаков государственности: границ, войск, городов, столицы, письменности, валюты, единого юридического и политического пространства, тюрем, казны, парламента и прочих ее атрибутов (с. 396). Сразу скажем, что в тот период всем перечисленным критериям соответствовали далеко не все европейские государства, в том числе и Россия. Однако лишение Кабарды границ, войск, письменности, единого юридического пространства (в рамках которого столетиями проживали предки Кучмезовых) и парламента, попросту говоря, является свидетельством полной некомпетентности автора в вопросах, которые он пытается проанализировать. Необходимо сделать лишь одно пояснение по поводу писменности: делопроизводство в Кабарде осуществлялось на арабском языке, а внешняя переписка велась на основе татарского языка (это должно порадовать нашего тюркомана). Подобная практика была распространена не в одной Кабарде. Так, на начальном этапе истории Османской империи делопроизводство там велось на сербо-хорватском языке. Такая же ситуация наблюдалась и в Великом княжестве Литовском, где в указанной сфере пользовались древнерусским языком.
Но нас в данном случае удивляет не столько несостоятельность аргументов Б.Х. Кучмезова, сколько безапелляционный тон его суждений о признаках государства. По меньшей степени опрометчиво, не проработав и малой толики трудов по теории государства, выдвигать некий набор характеристик, позволяющих однозначно говорить о наличии или отсутствии у данного социума государственности. Б.Х. Кучмезову при постановке этого вопроса, прежде всего, следовало бы обозначить ракурс его рассмотрения, т.е. подходит ли он к понятию государства в узком понимании, как к «политической организации общества» или же рассматривает в широком плане, как «общество, которое имеет особую политическую форму» iii.
Б.Х. Кучмезов отказался и от конкретизации стадии государственности, признаки которой он привел. В современной теории государства прослеживается три стадии его эволюции: 1. раннее государство; 2. развитое государство; 3. зрелое государство iv. Каждая указанная стадия имеет свои отличительные признаки. Затронутая здесь проблема носит, таким образом, куда более сложный характер, нежели это представляется Б.Х. Кучмезову.
Несмотря на то обстоятельство, что современное государствоведение еще не выработало единых критериев определения государства и на сегодняшний момент можно констатировать отсутствие общепринятого толкования этого понятия, все же следует признать, что с XIX века устоялся некий набор классических признаков государства, к которым относятся: 1. замена родового деления общества на территориальное; 2. налогообложение; 3. наличие административного и репрессивного аппарата. При наложении данной «триады» (формулировка Л.Е. Гринина) на политическую систему феодальной Кабарды, нетрудно заметить, что она соответствовала указанным параметрам. При этом следует учесть, что равномерное сочетание всех трех признаков в развитой форме для феодальных (доиндустриальных) политий встречается исключительно редко. Фактически всегда наблюдается преобладание одних признаков над другими.
Если же допустить, что государством может считаться только та политическая система, где все элементы «триады» присутствуют равномерно и в наиболее развитой форме, придется «отказать» в государственности, например, Афинам, Римской республике, Древней Руси, империи Чингисхана и т.п. v Поэтому отвлеченное теоретизирование без конкретной привязки к объекту исследования мало что дает. Более того, при желании можно большую часть государств, фигурирующих в исторических анналах, лишить этого статуса, опираясь на высказывания признанных авторитетов социальной науки. Так, Макс Вебер писал: «Вообще «государство» как политический институт с рационально разработанной конституцией, рационально разработанным правом и ориентированным на рационально сформулированные правила, на «законы», управлением чиновников-специалистов в данной существенной комбинации решающих признаков известно только Западу, хотя начатки всего этого были и в других культурах» vi. При этом следует заметить, что М. Вебер имел в виду не средневековую Западную Европу, а Запад в новый и новейший период его истории. Вряд ли нужно доказывать, что указанные им признаки государства бессмысленно относить к политической системе феодальной Кабарды.
Сейчас же ясно одно: необходимо исследование специфики политической системы Кабарды, особенно административного аппарата. Автор вышеприведенной цитаты в другой своей работе отмечал: «Большим континентальным государством можно управлять только при помощи получающего жалование чиновничества…» vii. Очевидно, что не относившаяся к подобным структурам Кабарда, наряду со многими другими странами, сумела выстроить «небюрократическую» систему управления.
Отказав кабардинцам в способности к эффективной государственной организации, Б.Х. Кучмезов пишет, что Крымское ханство, Ногайская орда и Кумыкское шамхальство то ли попеременно, то ли одновременно облагали Кабарду данью. При этом неутомимый искатель «исторической правды и справедливости» в качестве основных предпосылок успеха перечисленных тюркских политических единиц в борьбе с Кабардой называет отсутствие у последней единства и выработку первыми «потестарных структур» (с. 396). Использование данного понятия в указанном контексте лишний раз иллюстрирует поверхностное знакомство автора с соответствующей литературой. Из контекста ясно, что он, используя вышеуказанное понятие, стремился показать наличие государственных структур у крымских татар, ногайцев и кумыков, в отличие от Кабарды. Но маниакальное стремление примитивизировать социально-политический строй кабардинцев привело к обратному эффекту: термин «потестарная организация» обычно используется в российской этнологии для обозначения организации власти в догосударственных обществах viii.
Если же коснуться «монолитного» единства указанных политий, благодаря которому они якобы «регулярно» одерживали верх над кабардинцами, остается только сказать, что такое заключение является не более чем плодом воспаленного воображения Б.Х. Кучмезова. Ведь даже в Крымском ханстве, которое среди остатков Золотой Орды обладало наиболее развитыми политическими формами, «власть хана была ограничена мощной и экономически независимой знатью» ix. Во многом вследствие этого, а также из-за отсутствия подлинной самостоятельности, внутренние противоречия систематически выливались в Крымском ханстве в открытое противостояние. Такими беспорядками часто пользовались и ханские вассалы, лояльность которых приходилось восстанавливать вооруженным путем. Даже когда среди Гиреев не было открытых противоречий, прочность ханской власти за пределами полуострова периодически подвергалась сомнению. Так в 1615 г., когда крымский хан собирался в поход против персов, ногайцы так сформулировали свое отношение к данному мероприятию: «Только де крымской царь будет им силен, и им де за неволю с ним итти, а будет де только мочно против его стояти, и им де с ним на шах-Баса не хаживати» x.
Не менее пагубным источником подрыва внутриполитической стабильности в ханстве являлись частые случаи выхода из подчинения бахчисарайских правителей других отпрысков дома Гиреев. Так, например, на руку Кабарде сыграли выступления Шагин-Гирея в 30-е гг. XVII в. xi, Бахты-Гирея в конце второго и третьего десятилетий XVIII в. xii, Салих-Гирея на рубеже 20-х–30-х гг. XVIII в.xiii и т.д. Подобные прецеденты на этом не исчерпываются и давать их полный перечень было бы излишним. Однако считаем уместным сослаться на один факт. В 1761 г. против непокорного Темиргоевского княжества хан Крым-Гирей направил 30-тысячное войско во главе с сераскером Багадыр-Гиреем. Однако он «с кубанским войском во время сражения ретировался» xiv. В результате ханская армия была разбита. Более того, «по такой измене бывшего сераскера кубанского Багадыр-Гирей солтана многие кубанские народы от него (хана. – Т.А.) отложились, в том числе находятся татары, и Навруз-Улу называемые…» xv.
Еще менее убедительным выглядит попытка автора представить и Ногайскую Орду как образец консолидированного политического образования. С середины XVI в., когда ногайцы, раздираемые внутренними противоречиями, разделились на Малую и Большую Орду, говорить о едином политическом организме этого этноса не приходится. Более того, впоследствии наметилась необратимая тенденция дробления и этих образований «на слабо связанные между собой улусы во главе с мурзами, власть которых приобретала наследственный характер. Эти улусные мурзы считали себя «государями в своих государствах» и лишь условно признавали верховного правителя хана, которого считали «старшим братом» xvi. Такая ситуация позволяла кабардинцам разбивать их уже ресурсами отдельных феодальных уделов xvii, а также использовать раздробленные улусы в качестве военных сателлитов. Так, с целью привлечения нового вассала князь Алегуко Шогенуков весной 1640 г. послал своих представителей в улус мурзы Салтанаша Аксакова, относившегося к Большой Ногайской Орде. Учитывая то обстоятельство, что тогда «Нагайская орда от Астрахани откочевала», фактически разорвав установившиеся до этого отношения с Русским государством, упомянутый мурза испытывал серьезные опасения относительно возможных репрессий со стороны Москвы. Тем более что карательная экспедиция могла быть направлена не только из Астрахани, но и со стороны донских казаков, уже несколько лет «сидевших» в захваченной ими турецкой крепости Азов. Поэтому кабардинский правитель выбрал благоприятный момент для своей инициативы.
Выступавший на переговорах от лица Кабарды князь Хатокшуко Казиев гарантировал безопасность ногайцев в случае принятия последними кабардинских предложений. В источнике относительно итогов данного мероприятия сообщается: «И договор де они, кабардинские черкасы, учинили с ним Салтанашем, на том буде на него, Салтанаша, приедут войною из Астрахани государевы ратные люди или из Азова казаки, и им де, кабардинским мурзам, с кабардинскими черкасы и ево, Солтанаша, з братьею и улусных ево людей от воинских астараханских ратных людей и от азовских казаков оберегати и стояти им, кабардинским черкасом, вместе заодно, а ему, Солтанашу, кочевати с улусы своими под Кабардою». Вскоре этот улус откочевал на р. Калаус, «от кабардинских черкас во днище» xviii.
Наиболее прочно в политическую орбиту Кабарды были включены улусы Малой Ногайской Орды. Исторические источники, относящиеся к этому вопросу, позволяют определенно говорить о частичной потере ими своего суверенитета в определенные периоды при сохранении высокой степени автономности. Так, примерно за месяц до вышеупомянутого договора о переселении части Большой Ногайской Орды «под Кабарду», в Москву были направлены послы от князя Алегуко Шогенукова, упомянутого мурзы Салтанаша и Малого Ногая Казыева улуса Салтана-мурзы Касаева. Учитывая, что в Посольском приказе они были приняты 29 июня, а дорога до Москвы занимала не менее двух месяцев, понятно, что послы не были информированы о договоре, по которому улус мурзы Салтанаша поступал под покровительство Большой Кабарды. Именно поэтому после расспроса в Посольском приказе представитель Салтанаша был отделен от «черкасских мурз послов» xix, к которым был причислен и малоногайский представитель. Однако насчет посла от Кызыева улуса Малого Ногая – Мамеделея у дьяков Посольского приказа сомнений не было. Последний, как собственно и кабардинский посол Биязрук (Безрыкъуэ), в записи приема несколько раз назван как «Алегукин посол» xx. Примечательно, что в ходе сражения на р. Малке 12 июля 1641 года отряды Малого Ногая были поставлены в заведомо проигрышную позицию, в которой принимали первый и основной удар атакующих сил коалиции. В результате, по сообщению источника, «ногайских людей побили» xxi.
Можно констатировать, что и в последующем отношения Кабарды и различных ногайских улусов варьировались в диапазоне от тесного сотрудничества, переходящего в союзничество до откровенной враждебности. Однако никогда связи ногайцев с кабардинцами не характеризовались подчинением последних, а тем более «обложением Кабарды данью», как утверждает Б.Х. Кучмезов (с. 396). Более того, источники недвусмысленно указывают, что с течением времени многие ногайские улусы оказывались не только в политической зависимости от Кабарды, но и становились объектами интенсивного культурного влияния с ее стороны. Относительно данного вопроса в одном из документов отмечается: «Близость соседства кабардинского народа и непосредственно его преобладание над другими были причиной того, что все закубанские ногайцы сходны в образе жизни с кабардинцами, коих нравы и обычаи служат предметом подражания для закубанских ногайцев. Большинство ногайцев говорят по-черкесски, по-абазински, детям своим дают черкесские имена чаще, чем общеногайские. Почти все обряды, костюм, пища, постройка и расположение домов, песни и танцы – все перенято ими у кабардинцев. Собственно, соседству и влиянию кабардинцев надо приписывать и то, что закубанские ногайцы как по умственным способностям, так и по религиозным верованиям, стоят гораздо выше своих единоплеменников, живущих в других частях Кавказа» xxii.
Еще более нелепой выглядит попытка автора представить «Кумыкское шамхальство» как политическое образование, угрожавшее Кабарде. Степень угрозы, которую кумыки представляли для безопасности Кабарды, мы затронем ниже. Здесь же вкратце следует обратить внимание на вопрос о том, насколько шамхальство можно считать «кумыкским», что, в свою очередь, позволит более определенно говорить о наличии или отсутствии в нем «единства». Прежде всего, здесь следует указать, что изначально политический центр шамхальства располагался на этнической территории лакцев, в Кумухе. Это государственное образование населяли наряду с лакцами даргинцы, агулы, часть лезгин, аварцев и др., и кумыкское население не составляло в нем большинства.
Дальнейшие процессы упадка и распада данного образования в период, когда его интересы соприкоснулись с кабардинскими, довольно емко охарактеризованы в одном из академических изданий. В нем утверждается следующее. «Являясь сложным по своему этническому составу объединением, в условиях роста сепаратистских устремлений удельных правителей, шамхальство во второй половине ХVI в. начало обнаруживать тенденции к распаду. После смерти Чопан-шамхала в 1577 г. в ходе междоусобной борьбы один из его сыновей – Султан-Магомет (Султан-Мут. – Т.А.), рожденный от кабардинки из узденского рода Анзоровых, с помощью своих родственников утвердился в Засулакской Кумыкии, избрав своей резиденцией сел. Эндери. По названию селения владение его стало называться Эндереевским. Со временем Эндереевское владение, в свою очередь, распалось на три части: Эндереевское, Аксаевское и Костековское» xxiii. Позднее, в 40-е гг. XVII в. изгнанный из Казикумуха шамхал обосновался в Тарках и образовал самостоятельное владение, получившее название шамхальство Тарковское. Одновременно с этим от шамхальства откололись лакские «джамааты», владение Дженгутайское, ряд союзов сельских общин (например, Акуша-Дарго) xxiv. В свете вышеизложенного, сложно говорить о некоем едином «Кумыкском шамхальстве», в отличие от Большой Кабарды, чье единство признавалось князьями даже в периоды эскалации межфеодального противостояния. А. Кайтукин в 1723 г., будучи одним из инициаторов раскола политической элиты Кабарды, отмечал, что «…в Кабардии жили мы всегда единогласно, а не в розности…». Тогда же в письме Петру I он заявлял: «А преж сего всегда кабардинцы жили единогласно, и разности у нас никогда не бывало; и желаем всегда быть в согласии…» Девять лет спустя этот тезис подтвердил находившийся в противоположном лагере М. Мисостов на встрече с российским вице-канцлером А.И. Остерманом заявив, что «владение Большой Кабарды общее» xxv.
Вернемся к вопросу о дани. Б.Х. Кучмезов пишет, что есть немало литературных и документальных источников, в которых приводятся многочисленные свидетельства обложения Кабарды соседними государствами данью. В подтверждение этого он приводит слова ногайского бия Исмаила о том, что в 1549 г. «Кабартынския черкасы нам сдалися» (с. 396).
Однако весомость такого довода ничтожно мала. Во-первых, здесь нет ни слова о дани, а во-вторых, стоит ли на одном высказывании делать такие далекоидущие выводы. В связи с этим уместен один пример. В 1747 г. князь Бамат Кургокин заявлял, что ногайцы принадлежат Кабарде xxvi. Было бы весьма некорректно на одном этом основании объявлять всю орду кубанских ногайцев частью Кабарды.
Удивительно, но Б.Х. Кучмезов, якобы располагая «многочисленными свидетельствами обложения Кабарды» данью, не приводит ни одно из них. Вместо этого он обращается к «косвенным», на его взгляд, подтверждениям, а на самом деле являющимися вымыслами. «Информанты – кабардинцы в XIX в. утверждали, что этническое самоназвание «адыгэ» они восприняли от татар – по принципу принадлежности некогда ногайскому предводителю Эдиге» (с. 396). При этом он ссылается на работу С. Броневского, без указания года ее издания и страницы, на которой помещено такое утверждение (такие махинации со справочным аппаратом у Б.Х. Кучмезова носят систематический характер).
4. Методы фальсификации
Понимая, что научно невозможно доказать ту степень слабости феодальной Кабарды, которую он желал бы видеть, Б.Х. Куч-мезов, вслед за своими собратьями по мифотворчеству, прибегает к всевозможным подтасовкам и вымыслам. Он пишет: «Согласно С. Броневскому, Хан-Гирею, Буткову и другим авторам, в 1570 г. крымский хан Шах-Баз Гирей увел Кабарду за Кубань, откуда кабардинцы смогли уйти только в 1590 г.» (с. 396). В одном этом предложении столько несуразиц и ошибок, что становится очевидным наличие особой одаренности Б.Х. Кучмезова в сфере их генерирования. Апеллируя к вышеупомянутым авторам, он не удосуживается оформить справочный аппарат в соответствии с элементарными требованиями, предъявляемыми к научным работам. Так, ссылаясь на С. Броневского, Б.Х. Кучмезов почему-то вместо его книги приводит издание «Фольклор адыгов», правда, опять-таки без указания места и времени его издания. При описании работы Хан-Гирея в слове «Черкесия» допускается орфографическая ошибка. Поиск труда Буткова также затруднен в связи с отсутствием тома и страницы, в которых можно было бы найти подтверждение кучмезовских взглядов (с. 403).
По всей видимости, для автора статьи сознательная фальсификация исторических фактов стала основным способом построения этноцентристской мифологии. Дело не только в том, что Кабарду в 1570 г. никто никуда не уводил, а в том, что не было того, кто бы это осуществил, т.е. крымским ханом в 1570 г. был не Шахбаз-Гирей (даже это имя в тексте приведено неверно – Шах-баз Гирей, да и вообще не было в истории Крыма такого хана), а Девлет-Гирей. Здесь наш сочинитель, претендующий на сенсационные открытия, намеренно архаизирует свой язык, чтобы представить собственные измышления как архивные данные. К тому же, с точки зрения современного русского языка, недопустимы конструкции типа «увода Кабарды», можно увести кабардинцев, но никак не Кабарду.
Не выдерживает никакой критики утверждение о том, что в 1610 г. ногайский хан Иштерек «убил главного князя Казыя» (с. 396). Во-первых, Кази не был «главным князем» Кабарды; во-вторых, как объяснить тот достоверно зафиксированный факт, что, спустя четыре года после своей «смерти», в 1615 г., вышеупомянутый Кази встречался с представителем России – М. Пиминовым xxvii, а в предыдущем году разгромил ногайские силы упомянутого Иштерека xxviii.
После всего вышеперечисленного неудивительно, что утверждение об угоне кабардинских узденей в Дербент кумыками (с. 396), которое якобы отражено на 135 странице первого тома «Кабардино-русских отношений», также не находит своего подтверждения.
Кроме всего прочего, в сочинении Б.Х. Кучмезова вырисовывается еще одна особенность, иллюстрирующая наличие у него определенного комплекса неполноценности при изучении кабардинской истории. Он пытается «принизить» Кабарду, возвеличивая соседние политические образования и народы. В частности, он полагает, что кабардинцы в определенные периоды своей истории платили дань кумыкам. Доказательной базой такого суждения служит текст кумыкской песни (если она, конечно, не является продуктом современного творчества):
Мени шамхалым еленг сонг.
Къабартыда къабакъ ёзден ким тонав.
Мени шамхалым ёленг сонг
Къабартыдан санап ясакъ ким жыяр. (с. 397).
После смерти моего шамхала,
Кто пограбит кабардинских кабацких узденей,
После смерти моего Заруша,
Кто в точности соберет с Кабарды дань.
Как видим, в представленном переводе фигурирует отсутствующий в кумыкском оригинале персонаж – Заруш, хотя правильное написание этого имени будет Зоруш.
Прежде чем прояснить ситуацию с представленным текстом песни, целесообразно, во-первых, отметить, что некорректно делать выводы только на основе данных фольклора, когда кабардино-кумыкские отношения в XVI–XVIII вв. вполне обстоятельно освещены письменными источниками. Во-вторых, при обращении к фольклорному материалу как к источнику, позволяющему реконструировать историческое прошлое, необходимо учитывать, что в нем часто желаемое выдается за действительное.
Яркими примерами подобного творчества являются армянские эпосы «Персидская война» и «Давид Сасунский». В них армяне громят и крушат персов и арабов, тогда как на самом деле все обстояло наоборот: первые были завоеваны вторыми и находились от них в крайне унизительной форме зависимости. Народ через фольклорный вымысел и гиперболизацию в своих мечтах психологически компенсировал свое угнетенное положение, преодолевая таким образом горестную для себя реальность xxix. То же можно сказать и о фольклоре карачаевцев и балкарцев, у которых оказывается было специальное ружье, которым они убивали кабардинских князей (sic!)
Возвращаясь к «Песне о Зоруше», которая действительно является одним из самых ярких художественных произведений кумыкского фольклора, позволим себе привести здесь часть ее текста, где она касается Кабарды:
«…Кто же теперь поставит мосты на Чегеме?
Кто же будет кабак-узденем в моей Кабарде?
В моей Кабарде кабак-узденям раздолье,
Кто же там, считая, будет собирать ясак?
– Мать моя, в твоей Кабарде много и черни,
А на Зоруше твоем много ран!
Батыр Зоруш, ох, да так спел:
– В твоей Кабарде я стану кабак-узденем!
В твоей Кабарде кабак-узденям раздолье,
Там, считая, я стану собирать ясак» xxx.
Наверное, в тексте наибольшее любопытство вызывает причина, по которой мать кумыкского «батыра Зоруша» называет Кабарду «своей». Видный кумыкский фольклорист А.М. Аджиев, разъясняя данный вопрос, вполне справедливо отмечает, что «…никогда ни кумыкские, ни кабардинские феодалы, длительное время боровшиеся за приоритет на Северо-Восточном Кавказе, не захватывали друг у друга земли на столь длительный срок, чтобы кумычка могла говорить о «своей Кабарде», о сооружении моста на Чегеме, о сборе ясака с кабардинцев… Напрашивается вывод: мать Ибака и Зоруша была кабардинкой» xxxi. Упоминание же Чегема наводит на мысль о том, что эта женщина была родом из аула, расположенного в фамильных владениях Куденетовых, располагавшихся по р.Чегем xxxii. Данное предположение не покажется надуманным, учитывая тот факт, что Султан-Мут – сын шамхала Чопана, как уже отмечалось, был рожден второй женой последнего – кабардинкой из тлекотлешского рода Анзоровых. Кстати сказать, в кумыкском фольклоре Султан-Мут известен тем, что он «привел из Кабарды несметное войско» xxxiii. Это свидетельство того, что в народном сознании кумыков прочно удерживалась память о роли кабардинцев в образовании Эндереевского владения.
Примечательно, что в тексте песни, приведенном А.М. Аджиевым (в достоверности которого нам не приходится сомневаться), в отличие от кучмезовского, кабардинские «кабак-уздени» фигурируют не как враги, а как престижное сообщество, присоединение к которому для братьев – персонажей песни – является желанным. Кроме всего прочего, указанное стремление является безусловным свидетельством готовности Зоруша поступить на службу к кабардинскому князю вне зависимости от того, означает ли термин «кабак-уздень» знатного дворянина (лIакъуэ-лIэш, дыжьыныгъуэ) или же дворянского узденя (уэркъщауэлIыгъусэ).
Строка, где говорится о том, что «В моей Кабарде кабак-узденям раздолье», как раз и свидетельствует о том, что Кабарда вплоть до потери ее независимости рассматривалась центром феодального мира в регионе, где имелись наибольшие перспективы для молодежи из знати. Именно через вступление в ряды кабардинского рыцарства появлялась возможность собирать в Кабарде «ясак», в данном случае санкционированную сюзереном «кабак-узденя» подать. Иная трактовка этого сюжета будет противоречить картине исторической действительности, формируемой на основе анализа первоисточников.
Чтобы читатель мог уяснить невозможность доминирования конгломерата кумыкских владений над Кабардой, приведем некоторые цитаты из аутентичных документов.
В начале XVIII в. астраханский губернатор А.П. Волынский писал относительно кабардинцев, что они «…все такие войны, каких в здешних странах не обретается, ибо, где татар или кумыков тысяча, тут черкесов довольно двух сот, и никто против них не стоит, и все от них трепещут» xxxiv.
О том, как сами кабардинцы воспринимали кумыков, свидетельствуют слова Батоко Бекмурзина, написанные в обращении к канцлеру Головкину 20 апреля 1721 г. Он, в частности, писал: «…А ныне все кумытцкие князья при крымском хане суть, а имянно шамхала Адилгирея да Салтан-Махмуд, да андреевский князь Чокок, все нам неприятели для того как мы ...чеченцов разорили, и оные, на то озлобясь, нас неприятелями признали… то извольте на нас надеяться, что мы с кумыками и з другими справимся… (курсив наш. – Т.А.)» xxxv.
Видимо, поэтому в русском документе первой трети XVIII в. сказано: «Кумыки многочисленнее (здесь под кумыками подразумеваются и другие народы Дагестана, находившиеся под влиянием кумыкских владений. – Т.А.) кабардинцев, но меньше предприимчивы (в военном деле. – Т.А.)» xxxvi.
И напоследок, уместно обратиться к мнению российского военачальника фельдмаршала В.В. Долгорукова. В 1730 г. он писал: «…ежели против дагистанцов (кумыков. – Т.А.)…выедут узденей (кабардинских. – Т.А.) 100 человек, то против их не могут стоять ни 300 человек дагистанцов; к тому ж хоша б наших казаков послать 500 человек, а узденей 100, то дагистанцы больше боятца 100 человек узденей, нежели 500 человек казаков» xxxvii.
Думается, что вышеприведенные документы достаточно красноречиво показывают, насколько тенденциозен Б.Х. Кучмезов относительно характера кабардино-кумыкских взаимоотношений. А вот по поводу Крымского ханства необходимо сделать небольшое пояснение.
Крымское ханство, не обладавшее средствами подчинения Кабарды, временами требовало от ее князей уплаты ясырей – невольников. Но спорадический и нефиксированный характер этих выплат, а также ее сравнительно небольшие размеры убеждают в том, что кабардинские феодалы для достижения своих политических целей лишь одаривали крымских правителей от случая к случаю. С этим соглашаются и составители сборника «Кабардино-русские отношения». В частности, в примечаниях к этому изданию относительно 1652 г. приводится следующее свидетельство пленных татар: «…крымской царевич с ратными своими людьми сею весною приходили в горы для збору ясаку, имали ясак с черкасских владельцов и Малого Нагаю с мурз (т.е. с вассальных хану ногайцев и западночеркесских князей. – Т.А.), да и кабардинские де владельцы немногие ему от себя лошади добрые и сабли и шапочки пансырные и ясыри давали ж, только не в ясак» xxxviii (курсив наш. – Т.А.). Для избежания внезапных военных вторжений в относительно мирные периоды «откуп» практиковали Речь Посполитая и Австрия. Россия же добилась прекращения выплаты «дачи, которая…погодно давана была Крымским ханом» только в 1700 г. по условиям Константинопольского договора xxxix.
Примечательно, что поводом к военной кампании 1708 г., результатом которой явился полный разгром турецко-крымских войск, стал отказ кабардинцев выплачивать дань, которую стремился навязать хан Каплан-Гирей. После Канжальской победы кабардинцы в течение первой трети XVIII в., по меньшей мере, еще четыре раза разбивали войска Крымского ханства. Более того, в этот период конгломерат кумыкских владений и Крым, даже объединив усилия, не решались выступить против Кабарды. Так, в 1712 г. ханские посланцы провели тайные переговоры с шамхалом для совместной войны против Кабарды. Реальные результаты этих переговоров свелись к тому, что к границам Кабарды подошел с кумыкским войском эндереевский владелец «Салтан Мамут», однако «видя, что не мог (с) нами ничего учинить, отшел от нас (кабардинцев. – Т.А.)» xl. А в 1720 г. кумыки и вовсе были разбиты кабардинскими войскамиx xli. И это далеко не полный перечень поражений, понесенных тюркскими политическими образованиями региона от адыгского оружия.
На этом фоне просто поразительным выглядит очередной вымысел Б.Х. Кучмезова. Он утверждает, что в соответствии с поколенной росписью кабардинских князей «значительное число «пшишхо» – главных князей Кабарды, погибли от рук «кумычен, крымцов и ногаев» (с. 397). В действительности же оказывается, что из 37 князей, умерших насильственной смертью, ни один не являлся пщышхуэ Кабарды.
Из указанного числа князей только трое пали жертвами «кумычен». В случаях, когда князья гибли от крымцев и ногайцев, последние всегда действовали совместно с другими кабардинскими феодалами, т.е. они становились жертвами междоусобиц.
Теперь вернемся к обвинениям в адрес В.Х. Кажарова. В частности, Б.Х. Кучмезов утверждает: «…что известный ученый (В.Х. Кажаров. – Т.А.) пытается пренебречь идущими вразрез со своей концепцией документами и источниками» (c. 397). Вслед за этим наш правдоискатель, извращая содержание его работы, приписывает ему утверждение о том, что пределы Кабарды доходили в рассматриваемое им время до Азовского моря (с. 397). Однако на указанных Б.Х. Кучмезовым страницах отсутствует всякое упоминание об этом.
Стоит ли этому удивляться, если автор договорился до абсурдного заявления, что у Кабарды не было границ (с. 396), а затем через две страницы, передумав, все же решил-таки великодушно наделить ее этими границами. Вынужден он это сделать по той причине, что им якобы выявлен рубеж, отделявший горские общества от Кабарды. Однако Б.Х. Кучмезов принял (умышленно или по невежеству) обозначенную на карте дорогу за границу. В упомянутом совместном опусе карачаевских и балкарских «интеллектуалов» эта граница отнесена «ниже современного поселка Урвань» (Будаев Н.М. Указ. соч. С. 31), а в рассматриваемом сочинении представлена в несколько усеченной версии. Теперь Б.Х. Кучмезов «скромно» претендует только на территории «немного ниже современного пос. Кашхатау» (с. 398).
На последующих страницах домыслы и фантастические измышления граничат с откровенной клеветой. Поэтому нет смысла их тиражировать. В завершение приведу еще один пример явной фальсификации. Б.Х. Кучмезов настолько болезненно воспринял неупоминание в статье В.Х. Кажарова «Брагунского княжества», что за неимением достоверных источников он не нашел ничего лучшего, как со ссылкой на совместную работу Е.Н. Кушевой и М.А. Усманова привести отрывок из якобы архивных материалов: «Барагунские владельцы, – отмечается в документах XVIII в., – как и балкарские владельцы поколения Басият, воспринимаются кабардинскими князьями за беков и оные вступают с ними в брачные союзы. Они сумели защитить свое свободное состояние как от кумыцких, так и кабардинских владельцев» (с. 400). Как можно догадаться, в указанной работе напрочь отсутствует подобный текст xlii, который целиком и полностью является продуктом сочинительства Б.Х. Кучмезова.
5. Послесловие
Интеллектуальная беспомощность и научная недобросовестность Б.Х. Кучмезова настолько очевидны, что вряд ли имеет смысл еще раз подчеркивать это обстоятельство. Для человека, руководствующегося в своих изысканиях не истиной, а этноцентристской мифологией главной целью было обосновать продолжающееся в течении длительного времени расселение балкарцев на этнических территориях кабардинцев, где предки современных адыгов живут не одно тысячелетие! (с. 402).
Сочинение Б.Х. Кучмезова не укладывается в рамки научной рефлексии, представляя собой набор комплексов и мнимых обид, обильно сдобренных фальсифицированными данными о прошлом. Пасквили подобного рода несут в себе деструктивный потенциал, разжигающий межнациональную рознь на Северном Кавказе. Именно они стали базой для беспрецедентных по своей разнузданности акций так называемого «Совета старейшин балкарского народа», для событий в Гунделене в сентябре 2008 г., для откровенно провокационного обращения депутата М.Ч. Залиханова к президенту страны и т.д.
Т.Х. Алоев
Примечания
i Будаев Н.М. Очерки политической истории народов Северного Кавказа в XVI–XX вв. Нальчик, 2007.
ii Броневский С.М. Новейшие известия о Кавказе, собранные и пополненные Семеном Броневским. СПб., 2004. С. 159.
iii Гринин Л.Е. Государство и исторический процесс. Эпоха формирования государства: Общий контекст социальной эволюции при образовании государства. М., 2007. С. 28.
iv Там же. С. 25.
v Там же. С. 22.
vi Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 47.
vii Вебер М. Избранное. Образ общества. М., 1994. С. 461.
viii Першиц А.И. Потестарная организация // Народы России. М., 1994. С. 460.
ix Кnodarkovsky M. Colonial Frontiers in Eighteenth-Century Russia: From the North Caucasus to Central Asia // Extending the Borders of Russian History. Essays in honor of Alfred S. Rieber. Edited by Marsha Siefert. Budapest, New-York, 2003. p. 130.
x Кабардино-русские отношения в XVI-XVIII вв. (Документы и материалы в 2-х томах). Т.I. М., 1957. С. 92. (далее – КРО).
xi Там же. С. 144–145.
xii КРО. Т. 2. С. 19, 63.
xiii Там же. С. 59.
xiv Черкесы и другие народы Северо-Западного Кавказа в период правления Екатерины II. 1762–1774. Т. 1. Нальчик, 1996. С. 33.
xv Там же.
xvi История народов Северного Кавказа с древнейших времен до конца ХVIII в. Отв. ред. Б.Б. Пиотровский. М., 1988. С. 298.
xvii КРО. Т. 2. С. 90.
xviii Архив КБИГИ, ф. 1, оп. 1, ед. хр. 12, л. 132.
xix КРО. Т. 1. С. 184.
xx Там же.
xxi Там же. С. 204.
xxii Сборник документов по сословному праву народов Северного Кавказа 1793–1897 гг. Нальчик, 2003. Т. 1 . С. 136, 137.
xxiii История народов Северного Кавказа... С. 292.
xxiv Там же. С. 293.
xxv Архив Внешней политики Российской Империи, ф. 115, Кабард. дела, оп.115/1, 1723 г., д. 2, л. 8. (далее – АВПРИ); КРО Т. 2. С. 38; Там же. С. 54.
xxvi КРО. Т. 2. С. 141.
xxvii КРО. Т. 1. С. 87.
xxviii Там же. С. 90.
xxix Орбели И.А. Армянский героический эпос. . Ереван, 1956. C. 81, 83–84; Дорога Мгера. Армянские легенды и предания / Сост. Г.О. Карапетян. М., 1990. С. 6.
xxx Аджиев А.М. О кумыкско-кабардинских взаимосвязях, отраженных в эпосе кумыков // Актуальные вопросы кабардино-балкарской фольклористики и литературоведения. Нальчик, 1986. С. 118.
xxxi Там же. С. 111.
xxxii ЦГА КБР, ф. 2, оп. 1, д. 488, л.1–4 об; Территория и расселение кабардинцев и балкарцев в XVIII – начале ХХ веков / Сост. Х.М. Думанов. Нальчик, 1992. С. 74.
xxxiii Аджиев А.М. Указ. соч. С. 114.
xxxiv Цит. по: Соловьев С. Петр Великий на Каспийском море // Вестник Европы, 1868. Т. 2. С. 174; Мусаев А.Н. Шейх Мансур. М., 2007. С.51.
xxxv КРО. Т. 2. С. 32.
xxxvi АВПРИ, ф. 115, Кабард. дела, оп. 115/1, 1730–1733 гг., д. 1, л. 210.
xxxvii КРО. Т. 2. С. 43.
xxxviii КРО. Т. 1. С. 420.
xxxix Юзефович Т.П. Договоры России с Востоком. СПб., 1869. С. 14.
xl КРО. Т. 2. С. 11.
xli Там же. С. 102.
xlii Кушева Е.Н., Усманов М.А. К вопросу об общественном строе вайнахов // Советская этнография. 1978. № 6. С. 102.
Будаями ,Кучмезами и остальной многочисленной братией патологических лжецов должна прокуратура заниматься ,а не Алоев тратя свое время. В УК российской федерации есть соответствующие статьи для квалификации их деяний.